Доктор Ромм

ДОКТОР РОММ
Когда б вы знали, из какого сора
Растут стихи, не ведая стыда…
А. Ахматова
Повествуя о моём становлении, как поэта и исполнителя, невозможно обойти вниманием наш студенческий круг, где, собственно, зрело и шлифовалось то малое «горчичное зерно», давшее впоследствии столь обильные всходы и так много определившее в моей последующей жизни.
В первых год студенчества я со своими товарищами съездил в стройотряд в Приозерск. Мы работали там на Приозерском целлюлозном заводе, выполняя самые разнообразные работы. Кто-то работал кровельщиком, кто-то плотником-бетонщиком, часть моих товарищей была направлена для работы в ЖКХ. Самые неудачливые студенты были направлены для работы в кислотный цех. Надо сказать, что в Советском Союзе была некогда практика на подобное производство направлять заключенных, осужденных за различные правонарушения на не очень длительные сроки. Подобная мера пресечения называлась «химией». Так и говорили: «Он получил 2 года химии», или: «У него – год химии». За что руководство института и ПЦЗ таким образом наказало невинных студентов-первашей, мне до сих пор непонятно.
Мне посчастливилось работать в Отделе капитального строительства – наша бригада бетонировала столбики под финский склад, говоря простым языком – ангар. Народу нас было много, но и кислорода хватало всем. Работа шла весело. Бригадир, Алексей, был отличным парнем – компанейским, справедливым, спортивным и… музыкальным. Когда в нашем региональном ССО «Карелия» был объявлен конкурс агитбригад,  мы с Лёшей составили замечательный дуэт гитаристов, сочинив при этом несколько шутливых песен и с успехом исполнив их на главной студенческой сцене Приозерска. Позднее мне довелось выступить и в Приозерском Доме культуры. Помню, что я исполнял песню Вадима Егорова «Облака».
В целом впечатление от первого студенческого творческо-трудового десанта было светлым. Тёмное пятно в памяти и лёгких у меня оставила лишь непродолжительная работа в кислотном цехе, куда я пошёл, заменив собой отказавшегося товарища. Причина отказа была вполне уважительной – работать на жаре в резиновых противогазных масках было невозможно, ребята пользовались «сосками» - противогазной коробкой, наполненной активированным углём, к которой был прикреплён гофрированный шланг – иными словами, маска из противогазного комплекта исключалась. Естественно, что держать коробку, когда обе руки были заняты лопатой, было почти немыслимо, но мы как-то ухитрялись месить и разбрасывать бетон. Иногда по громкой связи раздавалась команда: «Газ такой-то. Все наверх!» или напротив «Газ такой-то. Все вниз!» Самым опасным и ядовитым был сернистый газ. Мой товарищ, глотнув однажды этого отравляющего вещества, по его словам, «забыл, как дышать».
Естественно, что все работавшие во вредных условиях студенты получали по талонам бесплатное молоко. Те же, кто по условиям работы бесплатного молока не получал, могли свободно приобрести его в заводской столовой, что многие студенты и делали с огромным удовольствием. Привычка пить молоко настолько вошла в наш студенческий быт, что несколько последующих лет учебы, встречаясь стройотрядовской компанией, мы пили не чай и не вино, а молоко – и это не убавляло в нас ни веселья, ни общительности, ни творческого горения.
И тем не менее, именно для меня работа в кислотном цехе не прошла бесследно: по возвращении в Питер, сделанная флюорография выявила у меня затемнение в лёгких, что привело меня в НИИ Онкологии им. Петрова в поселке Песочном под Ленинградом. Возможно, причиной той злосчастной кисты была наследственность, либо полученная в далёком детстве травма грудной клетки – и тем не менее, толчком к ее интенсивному росту очевидно было негативное влияние отравляющих веществ. Тогда всё, в общем, обошлось благополучно – меня удачно прооперировали без каких-либо серьезных негативных последствий. Спасибо врачам. Но, по-видимому, именно это обстоятельство заставило меня в дальнейшем избегать творческих проектов, курируемых комсомольской организацией – негативные ассоциации были сильнее свойственного юности тщеславия.
Позднее, после 3 курса, была еще одна поездка в стройотряд – нам довелось потрудиться в Коми на бывшем ядерном полигоне, существование которого по сей день официально отрицается руководством края – преемственность власти имеет и свою оборотную сторону.
И в той поездке моей неразлучной спутницей была гитара – очень часто после трудовой смены мы устраивали ночные посиделки с любимыми песнями. И «сухой закон» так же, как и в Приозерске, был нашим верным творческим спутником.
Всё изменилось по возвращении в Питер. Оценив мои творческие способности, студенты параллельной группы из числа нашей стройотрядовской команды стали зазывать меня в гости. Мы собирались в Купчино, на квартире одного из наших товарищей. Вот тогда-то, курсе на 4-м, и стали появляться на столе и коньячок, и винцо.  Следует отметить, что коллектив у нас был в основном мужской – такова специфика нашего ВУЗа и нашей специальности. Девушки редко разбавляли своим присутствием наш суровый мужественный круг. Зато в посиделках довольно часто стали участвовать школьные друзья студента, приглашавшего нас к себе. Один из них был студентом медицинского института. Молодой человек, назовём его В., был немного старше нас – он остался, по-видимому, на 2-й год в школе вследствие академического отпуска из-за вынужденной госпитализации. Говорили о какой-то личной драме, разрушенной любви и семейной неустроенности. Отец В. оставил их с мамой, уйдя к другой женщине. В. выглядел много старше и мудрее всех нас. У него на руках была больная мама, здоровьем которой он был крайне обеспокоен. В. недурно играл на фортепиано и писал стихи под псевдонимом Вилль Ромм.
Разумеется, что я, делавший в те годы свои первые неловкие поэтические шаги, потянулся душой к «мэтру». Худощавое и суровое лицо В. внушало некоторое благоговение, когда он, достав подшивку своих стихов, распечатанных на пишущей машинке, читал из неё что-нибудь, вроде:
Мой поезд шёл на чей-то зов с Гражданского проспекта…
Вагон, качаясь, грохотал по кем-то битым стёклам….
Мне возвращаться был резон к Проспекту Ветеранов.
По сравнению со мной, он казался мне настоящим писателем: студент-медик, будущий врач, выбравший своей специальностью психиатрию… По меньшей мере – будущий, если не Чехов, то Булгаков, или, по меньшей мере, Вересаев.
Поэтому, когда он по-свойски пригласил меня зайти к нему в гости – попить чаю и почитать стихи, я, не задумываясь, с радостью согласился.
Жил В. в Купчино, так же, как и его познакомивший нас одноклассник. Я заехал к нему после учёбы. В, облачённый в халат, открыв мне дверь, пригласил в свою комнату, развязно и устало сказав: «У меня – своя комната. Мы можем сидеть сколько угодно. Ко мне часто приходят друзья, а некоторые – и заночёвывают здесь…» Не придав значения словам своего нового знакомого, я брякнулся в предложенное мне кресло и стал что-то говорить не то о поэзии, не то об увлёкшей меня в ту пору живописи. В. слушал меня как-то рассеянно, а затем неожиданно предложил пройти какой-то медико-психологический тест. Шуточные тесты были в ту пору довольно популярны в молодёжной среде, и я, не чуя подвоха, охотно согласился. В. сел рядом со мной на стул и начал, внимательно глядя мне в глаза, задавать различные вопросы, общий характер которых я помню смутно. Вопросы, видимо, касались, каких-то моих душевный и социальных предпочтений. Тестирование длилось недолго – возможно, минут 10 или 15. Наконец В., устало вздохнув, объявил мне, что я – личность с шизоидной акцентуацией, не способная на длительные привязанности. Пока я с глупой улыбкой размышлял, что бы мог означать столь неожиданный для меня результат тестирования, рука В. скользнула вниз, и его ладонь мягко легла на моё причинное место. За окном смеркалось, и в комнате был полумрак. Доктор Ромм, по-видимому, по результатам тестирования назначил мне лёгкий эротический массаж – иначе я не мог трактовать поглаживающие движения его пальцев по моей промежности.
Неожиданно психотерапевтическая идиллия была прервана – скрипнула и приоткрылась дверь, в которой показалась мама В. Доктор Ромм резко дернулся и отнял свою руку, его лицо было искажено гневом и ненавистью: «Мама! Я же просил нам не мешать!»
Возможно, что мама В. просто заглянула, чтобы предложить нам чаю – сейчас мне этого уже не вспомнить. Но сеанс аномальной психотерапии был прерван. Я ушел из гостей с пачкой распечатанных на машинке стихов В., которую впоследствии внимательно изучил и, при следующей встрече в гостях у нашего общего товарища передал ему. Желания продолжать общение со странным студентом-писателем у меня не возникло. Его странное поведение обсуждалось в кругу моих друзей – как видно, не я один стал объектом его медицинских исследований. Это списывали на неудачный роман В. с девочкой-одноклассницей, развитию которого, якобы, помешал враждебный социум, направивший в итоге несчастного поэта-будущего врача на месяц в психиатрическую клинику.
Спустя несколько лет мы снова встретились нашей компанией в квартире на улице Турку, и В. был в числе приглашённых гостей. Он «искрил» в мужской компании, исполнив под фоно известную песню Яна Френкеля «Обучаю игре на гитаре», имея прицелом, по-видимому, меня.
Алкогольные напитки лились рекой – это был, вероятно, день рождения нашего гостеприимного друга, организовавшего встречу. Многие из нашей компании уже обзавелись в ту пору семьями. Как обычно, застолье затянулось. Приобретя к тому времени прописку и жильё во Всеволожске, я «просидел» за столом «время Ч» и рисковал отправиться домой по шпалам, как пелось в известной советской песне. Несколько товарищей услужливо предложили мне ночлег, но В. вновь взял инициативу, посулив познакомить меня с недавно начатым им романом, который находился в рукописи у него дома. К тому времени они с мамой продали квартиру в Купчино и переехали в Весёлый посёлок. После пережитого у него в гостях ранее, я едва ли согласился бы разделить кров с этим человеком, но выпитый алкоголь, проснувшийся интерес к литературе и, самое главное – присутствие в квартире третьего лица, внушавшее гарантию защиты от недобрых посягательств, подтолкнули меня принять приглашение.
Добравшись до новой квартиры В., мы с ним выпили на кухне чаю, разбудив его добрую маму. Мы оба были в изрядном подпитии, но В. всё-таки достал рукопись и прочёл по ней первую главу своего романа. Мне запомнилась в составе этой главы ода поэзии, написанная как бы ритмизированной прозой и начинавшаяся словами: «Поэт! Во все века возвышалась над бренным миром его одиозная фигура…». Далее шло обычное действие романа, начинавшееся словами: «Резанов шёл…» Кто такой был Резанов и куда он шёл, я из-за изрядного количества выпитого в тот вечер алкоголя не понял и не запомнил. Помню, что В. быстро облачился в уже знакомый мне халат, а я, не снимая одежды и не расстегивая ремень, завалился вместе с ним спать на единственную имевшуюся в его комнате кровать. Спасли мы оба мертвецки. Утром нас разбудила мама В. и мы отправились каждый по своим делам.
После этого я надолго потерял следы моего странного знакомого. До меня доходили слухи, что он работал врачом-психиатром и довольно успешно. Столкнувшись в жизни с этой наукой сам, как потребитель медицинских услуг, я однажды попытался разыскать его следы, чтобы поговорить с ним о своих проблемах и поделиться творческими успехами. Моя попытка оказалась удачной – друзья дали мне телефон В., и мы договорились о встрече, которая произошла в пивной в районе метро Дыбенко.
Со студенческих пор пролетело около 30 лет. От вдохновенного худощавого поэта не осталось и следа. Передо мной за столом расположился приземистый, несколько одутловатый, побитый жизнью человек. От наивного Леля в очках тоже остались разве что очки. Мы заказали пиво и мирно беседовали. В., по-видимому, стал хорошим опытным врачом с большой практикой. Он сообщил мне, что похоронил маму и овдовел. Я рассказал ему о пережитых мной командировках на Кавказ и причинах, заставивших меня искать с ним встречи. Поверхностно коснувшись основных симптомов синдрома Кандинского-Клерамбо, В. не стал делать мне никаких новых назначений. Шёл 2014 год и забот у районного доктора хватало. Он доверительно рассказал мне, что непродолжительное время даже поработал начмедом внутренней тюрьмы Большого дома на Литейном. Подмываемый любопытством, я поинтересовался у него, существуют ли на самом деле там желоба для стока крови, как иногда можно прочесть в православной литературе? В. сухо засмеялся и молча отхлебнул пива: «Мы все ждём, что будет, когда донецкие пойдут…»
Уходя со встречи, я оставил на столе несколько своих дисков и 1000 рублей за консультацию – таков хороший тон в общении с врачами при частной консультации. В. не стал протестовать и остался допивать своё пиво. Через несколько лет я узнал, что В. умер.
Также от общих знакомых я узнал, что женат он никогда не был.
13.10.2025