Сказка о Аксакале, который слышал шёпот земли

В одном кишлаке, затерянном у подножия гор, жил старый Аксакал по имени Абдулла. Бывший учитель в школе, а теперь почтенный старец, он считался немного странным. Пока односельчане с рассветом уходили на хлопковые поля или суетились на базаре, он уходил на край кишлака, где под старой чинарой стояла деревянная скамья. Устало вздохнув, он садился и подолгу смотрел на заснеженные вершины, слушая, как ветер играет в листве виноградной лозы.

«Опять наш аксакал у своей  чинары, — покачивали головами соседи. — Сидит, как будто ждёт, когда сама земля с ним заговорит».

Однажды вечером, когда воздух стал прохладным после знойного дня, а над горами собрались тяжёлые тучи, Абдулла-ака, как всегда, сидел на своём месте. Он размышлял о том, почему жизнь, такая трудная, но продолжает цвести, как весенний мак в степи, и что за невидимая нить связывает всех и всё вокруг.

И к нему подошли трое жителей кишлака. Не духи, а самые обычные люди.

Первым был Рашид-бай, самый уважаемый торговец на базаре, человек, знающий цену каждой копейке и каждому зерну. Поправив свою тюбетейку, он сказал уверенно:
—Абдулла-ака, всё в этом мире имеет свой счёт и порядок. Взгляни на мой ларек: специи лежат отдельно, фрукты — отдельно. У каждого товара своя цена и своё место. Всё предсказуемо, как восход солнца. В этом и есть мудрость — в порядке!

Следом подошла Дилором, молодая мастерица, чьи руки создавали самые красивые ковры в долине. Её пальцы были испачканы краской от узоров, а глаза горели огнём.
—Рашид-бай, разве можно измерить красоту? — воскликнула она. — Самые лучшие узоры на моих коврах рождаются случайно! Одна неправильная нить — и появляется новый цветок! Жизнь — это как узор на ещё не сотканном ковре, она непредсказуема! И в этом её прелесть!

Пока они разговаривали, с горной тропы спустился Джамшид, старый чабан. Его лицо было обветрено, а взгляд спокоен и мудр. Он молча прислонился к чинаре и тихо произнёс:
—А есть вещи, которые вы не видите своими глазами. Подземные воды, что питают корни этого дерева. Тропы, по которым ходят горные архары. Силы, что держат эти горы, не подчиняются ни твоим счетам, Рашид, ни твоим узорам, Дилором. Они просто есть. Незримые. Но без них наш кишлак засох бы за неделю.

Абдулла слушал их и не мог решить, кто же из них прав. В раздумьях он промолвил:
—Но если ваши слова — все правда, то что же тогда за сила заставляет наш кишлак дышать полной грудью?

В этот момент с гор донёсся отдалённый гул — это шла селевая вода. Не опасная для кишлака, но могучая. Спорщики насторожились, а Абдулла-ака смотрел, как мутные потоки с рёвом неслись по высохшему руслу, просто потому что не могли не нестись. Он вспомнил, как два молодых барана на улице сцепились рогами не за корм, а от избытка сил. Увидел, как семя саксаула, подхваченное ветром, зацепилось за сухую землю и, казалось бы, вопреки всем законам, должно было когда-нибудь прорасти.

И его осенило.

Когда шум воды стих, и трое его собеседников снова собрались вокруг, Абдулла-ака улыбнулся, и его глаза сощурились от морщин.
—Знаете, а вы все говорите правду, — сказал он. — Но есть нечто, что больше ваших правд. Та сила, что гонит эту воду с гор, заставляет баранов бодаться, а семя — цепляться за жизнь. Это и есть сама Жизнь. Она не ищет выгоды. Она просто щедро тратит себя, как мы тратим воду, чтобы напоить гостя. Она — как большой дастурхан, накрытый для всех.

Он повернулся к Рашид-баю:
—Твой базар, Рашид, — это правила и порядок нашего дастурхана.
Посмотрел на Дилором:
—Твои ковры, дочь моя, — это его самые красивые и непредсказуемые узоры.
А затем кивнул Джамшиду:
—А твои горы и подземные воды, Джамшид, — это тот самый большой пиала, из которого мы все пьём. А главное угощение на дастурхане — это сама жизнь, во всей её щедрости и силе.

В этот момент тучи над горами рассеялись, и последние лучи солнца осветили вершины. С минарета послышался призыв к вечерней молитве, а из домов потянул аромат плова. Но теперь Абдулле-аке это послышалось не просто звуками и запахами, а одним большим гимном существованию.

С тех пор Аксакал не искал один-единственный закон. Он по-прежнему сидел под чинарой, но теперь он слушал не ветер, а саму жизнь: крики ослов на улице, смех детей, гоняющих мяч, зов жены к ужину. Он понял, что мудрость не в том, чтобы найти один ответ, а в том, чтобы научиться слышать музыку, под которую танцует всё сущее — и базар, и ковры, и горные тропы, — и радоваться, что ты, твой кишлак и твои горы — всё это часть одного великого и вечного дастурхана под названием Жизнь.
Понял. Вздохнул в последний раз и умер.