6. Ветер в глазах - Послевкусие

Трава на газоне местами была бежево-жёлтой, местами всё ещё зелёной, а жёлтые листья поднимались порывами ветра — будто тоже хотели побежать, но им не хватало смелости. Мы почти добежали до воспитателя, и я вдруг заметил, что дрожу. Не от страха — просто холод пробирал до костей.
— Ты почему раздетый? — дядя Миша схватил Дениса и посмотрел на меня так, будто я только что выпал из неба. — Артём?
— Там, — я неуклюже махнул в сторону пекарни.
— Ну так иди забери… — он даже не представлял, что с нами случилось.
«Иди забери».
Эти слова — как включённый повтор. Внутри щёлкнуло. И сразу: ржавчина. Сладость. Стекло. Пекарь. Дверь. Мой собственный голос, застрявший где-то в груди. И вдруг — такая жалость к себе, что я еле дышу. Я знаю, что мы в безопасности… но как рассказать взрослому обо всём этом? Какими словами?
Я сделал шаг к дяде Мише. В голове — шум телевизора на старом канале: белые пятна, чёрные точки, шипение. Я попытался этот шум «убавить», хоть на чуть-чуть… и в ту же секунду меня прорвало.
Слёзы — резкие, болезненные, без предупреждения.
Я вцепился в дядю Мишу, уткнулся лицом в его куртку — будто только она и держит меня в мире, чтобы я не свалился обратно туда, в ту комнату, к тому стеклу.
— Он не может… Давайте уйдём уже, — Денис дрожащим пальцем гладил меня по шее. — Я ему куртку дам, у меня теплее…
— Нет, — тихо сказал дядя Миша. — Мою оденем.
Он укрыл меня так аккуратно, словно я мог рассыпаться от одного порыва ветра. Мне стало сухо во рту, так сухо, будто я выплакал всю воду, что у меня была. А ноги… будто я бежал много часов, потом упал, и теперь пытаюсь удержаться на них чистым упрямством.
«Это плохо. Надо что-то делать».
Эта мысль вспыхнула, и я даже не понял — моя ли она.
— Эй… — дядя Миша взял меня за плечи и чуть отодвинул. Свет ударил прямо в глаза, я щурился от каждого блика. — Братишка… ты чего такой бледный?
— Мне… куда кровать? — я испугался своих же слов. Я просто хотел сказать, что хочу спать. Но внутри что-то снова сработало неправильно.
— Ага, понял. Хорошо, — голос у дяди Миши был спокойный, ровный. Как будто только он остался твёрдым в мире, который трещал по швам.
Он легко поднял меня на руки, и я почувствовал тепло — будто через плотную ткань, чуть отдалённо.
И я понял абсолютно точно:
это уже не просто страх.
Это усталость. Большая. Тяжёлая. Та, что валит с ног.
— Пошли, — сказал он. — Я тебя не брошу. Не переживай.
Его слова звучали будто издалека — как сквозь вату.
В ушах поднялся ровный гул, похожий на шум моря в раковине.
И я вдруг поймал себя на том, что больше ничего не слышу,
только этот гул.
И, может быть, это даже хорошо.