Попрошайка

Самый длинный в году день угасал, подобно жаркому костру, малиновым закатом, когда появился ОН. Генка, волей случая оставленный на выходные дежурить на базе партии, сидел у окна вагончика и, смакуя вприсоску со сгущенкой духмяный взвар, бездумно пялился на причудливую гряду облаков, клубящихся над вечерней тайгой. Непривычная для уроженца центральной России  прорисованность, в хрустальной чистоте воздуха, очертаний таежных далей вызывала ощущение нереальности окружающего мира. А вместе с тем, с заходом солнца наступало время зверя. Из года в год в жаркую пору лета спасающиеся от зноя на продуваемых сивером крутых склонах гольцов медведи спускались с верхотуры в речные долины и, как коровы, паслись на поросшей  сочной зеленью  пойме. И, если матерое зверье держалось глухих урманистых мест, то молодняк рыскал везде, где только можно было хоть чем-то набить брюхо. Тем более, если еще и запахи возбуждали ненасытную алчность, заставляя терять инстинктивный страх. Вот и в этот вечер приглушенное глубиной выкопанного для отходов шурфа, но явственное своей чужеродностью в сумеречной тишине бряканье пустых консервных банок, заставило Генку оторвать зад от лавки и выглянуть в открытое окно. Ожидая увидеть кого угодно, но не босоногого лешака, парень от испуга отпрянул назад, опрокидывая сидушку. Грохот падения тяжелой лавки, прозвучавший как выстрел, вернул маршрутнику самообладание, а подначивающее любопытство заставило вновь, перегибаясь через столик, выглянуть из окна. Зная теперь о незваном госте, и тем не менее, опять испытывая оторопь, он как завороженный разглядывал зверя. А молодой, судя по размерам туши, медведь, привстав на задние лапы, в свою очередь смотрел ему прямо в глаза.

От необъяснимо понятного выражения взгляда зверя рука Генки сама потянулась к открытой коробке рафинада и, ухватив в горсть десяток кусочков, разжала ладонь над сидевшим внизу лохматым визитером. Все, что происходило дальше, напоминало цирк. Генка бросал сахар, медведь же, вытягивая губы трубочкой, аккуратно подбирал белоснежные прямоугольнички с утоптанной хвойной подстилки. Смачно хрустел, пускал слюну и мотал, словно благодарил, здоровенной башкой. Когда же коробка с сахаром опустела, увлеченный забавой парень без колебания сбросил сластене только что начатую банку сгущенки. Что тут началось! Лешак, ухватив костистыми лапами банку, тут же, широко раскрыв пасть, воткнул в нее клыки и, задирая морду вверх, принялся с таким рвением высасывать лакомство, что стало слышно, как у него заурчало в брюхе. При этом, стоя на задних лапах, топтыгин переминался, как бы танцуя, переступая с одной лапищи на другую. А что Генка, по сути творя зло, он умилялся необычному поведению зверя. Тогда как по-хорошему ему бы шугануть зарядом   дроби по куцему заду. Глядишь, будущее у потерявшего страх перед человеком молодого самца было бы иное.

Однако участь зверя была уже предопределена. И случилось это еще накануне, когда вместо многоопытного таежника Валихметыча дневальным по полевому лагерю партии оказался неискушенный салажонок Генка. В пятницу, в канун, как горному мастеру оставаться дежурным по базе партии, флюс заставил бедолагу, глухо мыча от боли всю ночь топтаться по спящему лагерю. Само собой, при такой напасти ни о каком деле не могло быть и речи. Глядя же на синюшную опухоль, обезобразившую лицо страдальца, впору было вызывать санитарный рейс. К счастью (не иначе, как опять же по воле случая), вахтовка уже стояла у вагончика. И народ в ожидании, когда Валихметыча усадят в кабину шестьдесят шестого, степенно кучковался, ожидая своей очереди занять положенное по авторитету место в салоне.

К слову сказать, полевикам поисково-разведочной партии в этот сезон как никогда фартило. И все из-за стройки века, потребовавшей для насыпи малого БАМа разведать песчано-гравийные залежи. А где, как не рядом с магистралью их нужно было найти. Вот и базовый лагерь геологи разбили ни где-то у черта на куличках, а всего в двух верстах от наезженной дороги, проходящей с юга на север Якутии. И теперь, как избранные раз в неделю ездили принимать банные процедуры в поселковую мыльню. Тогда, как такие же сезонные ватаги рудознатцев, шастающие в поисках полезных ископаемых, но уже в глухомани, по-прежнему могли баниться лишь у жаркой каменки в палатке на берегу ручья.

А между тем именно в это время и решалась будущая судьба зверя. Ночная маета не иначе, как по прихоти своенравной Фортуны, терзавшая отродясь не знавшего проблем с зубами мастера, лишала к тому же еще и одного из полевиков вожделенного наслаждения в парилке. Потому, как оставить без присмотра вблизи проезжей дороги лагерь было бы все равно, что бросить не зачаленной на берегу бурной реки лодку. Вот только подменить Валихметыча было некому. Так уж оказалось, что он был единственным из итээровцев, кто оставался на базе партии в те дни. Сотоварищи же, вот уже день, как соблазненные в кои веки близостью обжитого места, не дожидаясь вахтовки, укатили на попутках в поселок. И, если б не зловредность капризной судьбы, мастер по-прежнему не ведал бы, какова она зубная боль, а попрошайка получил бы вместо сгущенки обжигающий заряд дроби. И на этом в рассказе стояла бы точка….  Вот только у Мойры была своя концовка.

Лязгающий звук захлопывающейся дверцы кабины шестьдесят шестого, как бьющий по нервам резкий хлопок стартового пистолета, вмиг смешал ватагу чинно ожидавших посадку полевиков. С матами, перебрасываясь грубоватыми шутками, разбойничьего обличия мужики ломанулись, подобно дикой орде к вахтовке и, теснясь перед выдвижной лесенкой, шустро полезли в салон. Как они при этом умудрялись соблюдать право первого, трудно сказать, но все лучшие места, как и следовало ожидать, заняли авторитетные бичи. Однако оставались еще свободными сиденья в задних рядах. И те, кому романтика не хоженых дорог еще дурманила голову, с азартом принялись соперничать за них, ну прямо, как парни за девчонок на танцплощадке в городском парке. Отчего шестьдесят шестой газон на своих односкатных колесах раскачивался, подобно цыганской кибитке, когда та под гортанные выкрики несется по ухабистой дороге. И, как закусивших удила коней, останавливают натянутые крепкой рукою вожжи, так и вошедших в раж беспардонной толкотни бродяг остепенил зычный голос водителя вахтовки. Обложив отборным матом пребывающих в веселом возбуждении парней, седобородый, почти квадратного телосложения битюг одним движением плеча втолкнул вовнутрь зависшего на лесенке бича, и с громким стуком захлопнул за ним дверь.

Продолжая хозяйствовать, водитель придирчиво оглядел и даже пару раз пнул по рубчатым скатам. А удовлетворившись результатами, громко высморкался прямо под ноги стоящему как бы в раздумье рядом с вахтовкой, молодому, и обтирая руки об штаны, не спеша направился к своей дверце. Генка, а это был он, от проявленного к нему такого вызывающего пренебрежения, чуть было не кинулся с кулаками на обидчика, но здраво оценив силу последнего по ширине плеч, молча проглотил обиду. Вот только не осознавал еще парень, что поступок Иван Иваныча вовсе не означал презрительное отношение к другому, а был всего лишь манерой поведения самоуверенного мужика-осилка. Но урок не пройдет даром и уже к концу своего первого сезона Генка (по крайней мере внешне) будет мало чем отличаться от обветренных и громкоголосых сотоварищей. А пока все, что  происходило с ним, он воспринимал как занимательное чтиво, в котором, что ни страница, то новый захватывающий событиями день.

Проводив долгим изучающим взглядом могутного крепыша Генка, явно вымещая раздражение, с разворота поддал сапогом пустую консервную банку и, уж совсем неожиданно, вдруг попытался обойти отъезжающую вахтовку прямо перед самым бампером. Но водитель в последний момент резко затормозил, а в проем опущенного стекла дверцы кабины высунулся Валихметыч. Придерживая рукой опухшую щеку, мастер сиплым от бессонной ночи голосом, отрывисто пробасил – «Молодой! Остаешься до понедельника за старшого…. Вечером выходи на связь… Рацию не забывай отключать… Пока…» – И, переводя дыхание, с чувством выполненного долга скрываясь в глубине кабины, откинулся на спинку сиденья.  Так,  в одночасье, и определилось будущее Генки и медведя.

Хотя еще в понедельник все могло измениться, когда бродяги перед тем, как привычно вновь потянуть лямку изыскателей, все собрались у таборного кострища. Возбужденные эмоциональным рассказом маршрутного рабочего, полевики, как и следовало ожидать, последними словами обругали парня и пообещали драконовские меры, если потерявший берега лешак появится вблизи. И если б не артельная повариха, мать кормилица тетя Света, заряд дроби вечером того же дня наверняка навсегда отвадил бы босоногого попрошайничать. Заступилась же повариха не столь за медведя, как за Генку. Урезонивая суровое судилище привычным для слуха бродяг набором непечатных слов, темпераментная гуранка в какой-то момент пообещала прилюдно надрать задницу тому, кто посмеет обидеть малыша. На что тут же один из разбитных оглоедов отставив зад, кривляясь, прошелся перед сидевшими у кострища сотоварищами. Однако несдержанной повариха была не только в словах, но и на руку. Стоило охальнику оказаться рядом, как увесистый подзатыльник под дружный хохот мужиков поставил его на колени. Так сама того не желая повариха поставила точку в споре за будущее молодого самца. Но упрямая вершительница судеб не отступала от своего. По сути давала полевикам возможность совершить верный поступок.

И медведь появился, как и в случае с Генкой, лишь только солнечный диск оранжевой кромкой коснулся ломаной линии горизонта. Сидевшие в это время под навесом за длинным дощатым столом и уминающие за обе щеки рассыпчатую пшенную кашу поисковики, при виде зверя подскочили и, давясь непрожеванным куском, пригибаясь, кинулись к вагончику. Так уж оказалось, в полевом лагере изыскателей только здесь, на стене над нарами главного геолога висел дробовик. Вот только патроны к нему, как ни искали, найти взволнованным мужикам не удавалось. Дожидаться же главного, когда он вернется со своим непутевым напарником (все тем же Генкой) из заверочного маршрута, судя по прошлым ходкам, можно было неопределенно долго. А тут зверюга, хоть и не матерый пест, однако ж медведь…  И кто его знает, с каким намерением он пожаловал. Невольно наталкивая своим визитом  поисковиков, убежденных фаталистов, на мысль, а не утренний ли спор накликал его. Вот он и появился проверить горластых «на вшивость». Отчего, казалось бы, бывалые, мужики вели себя как нашкодившие пацаны, ожидающие выволочку от строгого наставника. А в то же время повариха, наивно укрываясь за полками с кухонной посудой, напряженно следила, сжимая в руках суковатый дрючок, за медленно приближающимся мохнатым чудищем.

Развязка же назревающей драмы наступила неожиданно и совсем не так, как ожидалось. Поравнявшись с открытым окном вагончика, медведь остановился и, когда в полумраке проема белыми пятнами замаячили лица людей, встал на задние лапы. Прижимая уши и топорща на загривке шерсть, босоногий лешак принялся, как бы кланяясь, кивать башкой и утробно урчать, подобно работающему на холостых оборотах дизелю. Реакция на необычное поведение зверя, еще утром костеривших Генку мужиков, была такой же, как и накануне у салажонка. Действительно, устоять от соблазна самолично угодить, пусть еще не матерому, но все-таки хозяину тайболы, когда он так выразительно клянчит, было невозможно. И все, чем полевики собирались побаловать себя за вечерним чаем, без сожаления полетело из окна к ногам медведя. Топтыгин же, в отличие от суетливо заискивающих людей, повел себя с достоинством правителя.  Стоило показаться из окна руке с галетой, медведь тут же без промедления уселся на куций зад и выжидающе замер. И не отрывал его, лишь крутил башкой, сопровождая, не иначе как оценивая, каждое падающее к его ногам подношение. Когда же в мох весомо шмякнулась непочатая банка сгущенки, вальяжно восседавший зверюга, мгновенно, будто только ее и ожидал, оказался на всех четырех лапах. Потягиваясь, обнажил в широком оскале зевка клыкастую пасть и, косолапо  загребая под себя передними когтистыми лапами, не спеша подошел к торчащей из моховины банке. Обнюхал, тыкаясь носом и, помедлив, как бы примеряясь, резко сунулся рылом, выхватывая ее оскаленными клыками наружу. Однако, все что произошло дальше, застало полевиков врасплох. Уже державший в пасти банку медведь неожиданно бросил ее и резко развернулся в сторону протекающей под сопкой речки. А уже в следующую минуту, на мгновение привстав на задние лапы, прыжками пронесся мимо опешивших людей. А еще минут через десять два хлестко прозвучавших выстрела окончательно озадачили самоуверенных мужиков немым вопросом ¬– «Кто стрелял?!» Стрелял же, как выяснится позднее, перегонявший на новое нагорное пастбище свое немногочисленное стадо местный оленевод. Он в этот вечер как раз таборился на продуваемом взгорке крутой излучины таежной речки. Появление на близком склоне мечущегося между кустами багульника медведя заставило эвенка отложить в сторону топор и перевесить карабин из-за спины на плечо. Однако оставить оленей без, пусть и не надежной, но все-таки какой-никакой защиты, он не мог. И эвенк, не выпуская из вида темно-бурую тушу зверя, продолжил закладывать жердями последний открытый проем загона.

А между тем запах живой плоти исконной для медведя добычи окончательно вернул попрошайке звериное естество. И босоногий лешак, подчиняясь инстинкту, залег. Однако жажда горячей крови уже через минуту вздыбила его. И медведь, черной тенью перемахивая через кусты, бросился к  испуганно шарахнувшимся в загородке оленям.
Вот тогда-то и прозвучали те два выстрела….