Воспоминания

Воспоминания. Они такие разные — призрачные и явственные, радостные и болезненные, трепетные и обидные... Смутные. Нереальные. Дикие. "Мне дико от того, что это случилось", — услышала я однажды, и запомнила. Воспоминания детства — времени, когда всё неоднозначно. Когда подтекста нет или он не понят, когда факты острые и голые, и нет оправданий, есть только чувства, которые пережиты тогда, и которые живы сейчас.

Дети ведомы любопытством и принимают за чистую монету всё, что им подсунут. Даже понимая, что происходит нечто очевидно неправильное, они легко берут вину на свой счёт, подменяя понятия плохого и хорошего. Быть жертвой плохо — сам виноват, а виноватых ждёт наказание.

Кроме того, память изменчива, эмоции могут запоминаться ярче фактов, хронология и события, порой, путаются, потому что воспринимаются иначе — сквозь призму недостаточного опыта, чрезмерного доверия и простодушия. Моменты детства — важные, правдивые и мимолётные. Чем старше человек, тем длиннее его воспоминания, но они теряют достоверность, так как начинают интерпретироваться, исходя из контекста, учитывая обстоятельства, возможности, время... В детстве этого нет.

Моё самое раннее воспоминание: я нахожусь в пластиковой красной ванночке, на меня льётся вода из маленького жёлтого пластмассового ковшика, а на фоне звучит голос мамы: "Осторожно! На глазки не лей!"

Когда я училась в младших классах, я увидела эту ванночку на чердаке, и поразилась её величине — совсем маленькая, почти кукольная! Я рассказала маме, что помню себя в ней. Та ответила, что купала меня в этой посудине до года, а мой брат участвовал, поливая меня водой, с моих семи месяцев, когда я научилась сидеть.

А один мой знакомый помнил разбитое окно, заткнутое красным ватным стёганым одеялом. Его мать не верила: она держала сына на руках, качая его, после скандала в новогодний праздник, когда его отец психанул и вынес окно стулом. Родня заткнула окно одеялом, а на следующий день стёкла вставили. То есть, ей не составило труда посчитать, что ребёнку было шесть с половиной месяцев. По её мнению, он не мог запомнить ничего из этих событий, но мальчик на всю жизнь запечатлел кулёк красного одеяла, торчащий вместо стёкол.

А моя дочь, и вовсе, помнила своё рождение, правда, только до четырёх лет. А ещё, в этом же возрасте, она объяснила мне, почему плакала в полтора года, когда я купила ей игрушку. И указала такие детали, что я уверена — это не вымысел.

Но, хоть ранние воспоминания и очаровывают, а я бы хотела поговорить о воспоминаниях более позднего детства. О тех воспоминаниях, которые противоречивы. Когда произошло что-то, что казалось нормальным, а спустя годы, вызывает негативные чувства: отторжение, неприятие, обиду, страх.

Я спрашивала разных людей, какое воспоминание детства им кажется самым "диким". Что бы вы никогда не повторили теперь, или не пожелали бы своим детям?

*Отец двоих детей, примерный муж, начальник отдела продаж в магазине электроники:

С пацанами бегали на рынок, воровали фрукты, часы наручные, одежду... Я бы сказал, что от нужды, но это не совсем так. Например, была нужда в кроссовках, но кроссы спереть не получилось, поэтому украл часы — несколько штук. Раздарил знакомым ребятам. Прикольные часы, с калькулятором... Еда была дома, но, всё равно воровали — пирожки, конфеты, персики... Чувство страха подстёгивало. Опасности. Не нужда, нет. Скука, жажда приключений каких-то. Поэтому, наверно, я своих детей везде записываю с трёх лет, чтобы им хватало событий в жизни. Чтобы были заняты всегда, чтоб не бегали безнадзорные, не маялись дурью... Мне стыдно сейчас об этом вспомнить, это же не единичные случаи были. Я конкретно воровал на протяжении почти четырёх лет, каждую неделю, не по разу. Продавцы уже знали меня в лицо, всячески старались защитить свой товар от моих нападок, но я был ловким, хитрым, безнаказанным. Я гордился собой. Но больше гордости, я испытывал злобу. Чем пристальнее за мной следили, тем острее была жажда украсть, словно этим я хотел наказать их за подозрительность и сопротивление. Мне кажется, такое только маньяк может чувствовать, моральный урод. Поэтому мне страшно вспоминать об этом. Хочется думать, что это был не я, а какое-то наваждение.

*Пенсионерка, бывший кондитер:

Мы жили в деревне. На краю у нас был интернат для детей-инвалидов, они учились с нами, в одной школе. И была со мной в классе девочка на протезах. Они крепились к поясу и бедру, ног у неё не было от колена, ходила она на костылях, и при каждом шаге её протезы лязгали металлическим звоном.
Раз мы с ней поспорили, кто раньше добежит до конца дороги. И она меня обогнала. Вот, до чего я хилая была. Как же мне было обидно! Весь класс ей аплодировал, а я сидела на бревне и ревела. Так и кажется, до сих пор, что при всех моих неудачах, я слышу лязг её протезов. Как будто она и сейчас меня обгоняет.


*Мать двух дочек, женщина с хорошим образованием, сотрудница конструкторского отдела:

Была у меня подружка. Нам было лет по семь, у них родила кошка. Мать этой девочки отдала ей новорожденных котят, велела унести в лес. И мы пошли с этими котятами в лес, и швыряли их в дерево, как в цель. Рассуждали просто: они же всё равно подохнут... После этого я стала побаиваться этой девочки, а ещё позже, мы совсем перестали общаться. То есть, это, конечно, хорошо, что перестали, но зачем я участвовала в этом?! Почему я согласилась?! Почему пошла, и... До конца. И мы смеялись потом. Я теперь об этом вспоминаю с ужасом, с содроганием, а тогда, вроде, нормально было.

*Продавщица трикотажа, на пенсии, бывший педагог — учительница физики. Мать, жена, бабушка:

Помню, отец душил собаку. У нас алабай жил на цепи, дикий, злой, только отца и слушался. Я вышла во двор, маленькая ещё, ещё не училась даже, а папа с ним обнимается. Я не поняла ничего, но почувствовала, что происходит что-то плохое, заплакала. Он подошёл ко мне, на руки меня взял: "Я же просто обнял его, просто обнял! Мы играем!"
Кажется, я поверила.
А потом видела это ещё несколько раз. Каждый раз поднимала шум, каждый раз отец злился и оправдывался игрой. Но я помню конвульсии, в которых алабай начинал биться, в этих "дружеских объятиях"... Папа хорошим был, любящим, заботливым. Всё делал для семьи, для нас, но эта собака... Думаю, она и умерла не сама. Не могу простить ему. Мы никогда не говорили об этом: как об этом можно говорить?! Но я видела. И до сих пор не понимаю, зачем?

*Сотрудник мебельной фабрики, мужчина средних лет:

Я вырос на севере, в вечной мерзлоте. Потом ушёл в армию, вскоре, после дембеля, сел на двенадцать лет. Как освободился, пару лет потратил на обустройство, примерное поведение, жильё, работа, туда-сюда... И вот, получил разрешение домой съездить, на малую родину. Отмечаться же должен. Разрешили. И ты понимашь... Там, дома, вот эти, маленькие, которые — дети. Я в шоке был от того, как они живут. Совсем другие дети, не как в Москве, или Саратове. Он — клоп, шнурки завязывать не умеет, а у него уже свой нож. А как он, иначе, будет рыбу есть? Они же рыбу свежую, с ножа едят. Знаешь, так подрезают край, зажимают зубами, и — хвать! — ножом пласт тоненький, и в рот. Сидит такая кнопка, буквы не все выговаривает, а ножиком так — хоп, хоп! — под самой губой. Да я бы себе уже всё оттяпал, я бы язык раньше рыбы проглотил, пластом-то... А она... И кровь оленья. Это же у них, как у вас — свёкольный салат: полезно, положено, вкусно. Для иммунитета. Для гемоглобина. Забивают оленя, и первая кровь — тёплая ещё — детям. Мне дурно стало, как увидел, как они кружками её пьют...
А самое дикое, что я-то так же рос. И ножом орудовал, и кровь пил, строганину ел. Сам таким был, я же помню! А вот, прошли годы вдали, и всё. Отрёкся. Словно и не я это был. Словно никогда не жил здесь, не жил так. Чужим всё стало.

*Декоратор театра, водитель, мать двоих детей, бабушка, давно на пенсии:

Мой дядя болел туберкулёзом. Его выписали домой умирать. Жили мы с отдельным входом, ходила к нему одна упрямая врач, наблюдала, уколы выписывала. Моя мама, сестра его, строго следила за его диетой. Мы видели и иногда просили — масло сливочное, мясо, но она качала головой: это дяде. Он пил алоэ с салом и водкой, какие-то травы, жил в холодной комнате, делал гимнастику. Туберкулёз перешёл в закрытую форму, а потом он и вовсе вылечился. Умер много лет спустя, от рака глаза, но это уже неважно... Я, вот, думаю: он, конечно, жил в отдельной комнате, но коридор, кухня, туалет... А нас — двое детей. Вот, как-то, мама не боялась, видимо. Ни за нас, ни за себя. Любила его очень. И ведь выходила! Доктора потом ахали, которые его списали. И никто из нас не заболел. Удивительно, что делает вера человеческая, если человек ещё и что-то делает, а не просто сидит и верит.

*Продавщица, семейная женщина средних лет, мама школьницы:

Мы были мелкими, в школе учились. Компания у нас была, всё время вместе гуляли, девчонки, в основном. Разного возраста, но разница небольшая. И как-то повадился у нас по району мужик кататься на дешёвой ржавой машине. Конфетами угощал, разговоры заводил. Мы у него начали сигареты стрелять, мелочь просить, а он и предложил — хотите, мол, денег подзаработать? Садись со мной, любая, кто посмелее, договоримся...
Мы сначала отнекивались, прикалывались, но он всё приезжал, мы видели, что деньги у него есть, а нам хотелось выпить, закусить... И вот, одна из младших наших девчонок, заикнулась, что могла бы с ним покататься. Мы её на понт взяли, типа, свистишь ты, трепло бесхарактерное... А она пошла к нему в машину. Они уехали. Минут через двадцать, машина вернулась, девчонку высадила. Она, реально, с деньгами. Мы, понятно, офигели, хвалили её... Деньги потратили на всех. Пока распивали спиртное, начали допытываться — за что он ей заплатил? Что заставил делать? Она не хотела говорить, типа, мужик этот ей запретил, а потом сдалась. Он велел ей удовлетворить его рукой, но дал перчатку, и приказал отвернуться — потому что она слишком мала, чтобы смотреть на такое. Мы высмеивали этого мужика, говорили, что это лёгкие деньги, а он — лох, которого эта девочка развела на бабки. Так она и стала с ним ездить. Она сама к нему шла, никто из нас её не заставлял. А деньги она всегда тратила на всех. Этого козла надо было посадить, а у нас даже мысли не возникало кому-то пожаловаться, наоборот — источник дохода, лёгкие деньги...
Вспоминаю её, и думаю: как?! Как она пошла на это?! Как ей противно было, стыдно — она сама говорила, но шла к нему, чтобы мы все могли поесть и выпить. Ей было одиннадцать лет. Это ужасно. Ужасно, что никто её не остановил, никто её едой и бухлом не поперхнулся. И я, в том числе. Тогда казалось — ничего особенного. Просто мужик — придурок, а девочка без комплексов.

*Дворник-разнорабочий. Мужчина пятидесяти лет, дважды дедушка, на пенсии по выслуге:

Был у нас мальчишка, припадочный какой-то. Не в смысле эпилепсии, а в смысле психозов: что не по нему, он впадает в ярость, орёт, кричит, головой об стену бьётся... Натурально себе лоб в кровь расшибал несколько раз, и всё из-за ерунды. И повадился я его изводить.
Вот, нравится ему карандаш, а я отберу. Подразню, поманю, да и сломаю. А у него истерика, он сам себе лицо царапает, сам себя за уши таскает... Мы, идиоты мелкие, стоим, глядим, хохочем... Он только успокоится, вроде, жить захочет, а я ему: "Слабо тебе мусора в почтовые ящики соседям натолкать?" А он азартный, ведётся сразу. Бежит, всякий хлам — фантики, огрызки, окурки, птичий помёт — всё, что нашёл, всё в ящики пихает, во все подряд. Естественно, его заметили, поймали, а он сразу в истерику, и давай себя увечить. А дома ему родители ещё добавили... Он только оклемается, а я уже тут, как тут, с новой каверзой... Сейчас вспоминаю, и думаю: "Больной ублюдок, что тебе надо было от юродивого пацана?! Сытый, обутый, ремнём регулярно битый, вроде, всё о жизни знал... А к болезному вязался."
Если бы я сейчас увидел такого урода, каким сам был, я бы ему хороших прогнозов не дал. Я бы сказал, что этот аморал нормальным не вырастет: уж начал издеваться над людьми, так уж и пойдёт по кривой дорожке. Ясно, чем его дело кончится... А ведь я совсем не кривую дорожку выбрал. И хорошего в жизни сделал немало, и к людям бережно отношусь, и детей нормальных вырастил... Как же так?! Что ж это за наваждение было тогда, лет в десять, может, двенадцать?! Словно бес во мне сидел.

*Врач со стажем, онколог:

Я видел, как рабочие сбрасывали со стройки строительный мусор. И мне закралась в голову такая фантазия, что, если бы внизу кто-то шёл, то на него могла бы упасть ржавая труба, или кирпич.

Недалеко от нашего дома была заброшеная больница. Люди часто проходили мимо, сокращая путь до остановки. Я забрался туда, положил кирпич на выбитое окно, и стал ждать одинокого прохожего. Мне хотелось разбить его голову кирпичом, посмотреть, как это будет — много ли крови? Увижу ли я мозги? Куда тело денется потом?
Внизу шла женщина. Я толкнул кирпич, но не рассчитал скорость её и его движения, она успела пройти, камень упал прямо за ней. Женщина обернулась на шум, но меня не видела — я метнулся от окна в ужасе. Я дико испугался самого себя, своего поступка.
Больше я никого не пытался убить.

*Фасовщица продовольственного склада, семейная женщина — муж, дети, собака, кошка:

Помню, когда мы ещё жили в деревяшке на окраине, мы ездили мыться к тёте с дядей, в центр. Даже не помню, которая это была родня, и по чьей линии — мне лет семь было, я не вникала в подробности семейных уз.
И вот, как-то, мы приехали, помылись, поужинали, и меня одели и выставили за дверь: иди, погуляй, подожди нас на площадке... А там одна площадка была, в соседнем дворе. С горкой, с качелями... То ли осень уже началась, то ли ещё лето заканчивалось, но темнало довольно рано, знаешь, сумерки такие... А я сижу на этой горке, и никто за мной не идёт. Уже свет в окнах загорается, то тут, то там. Во дворе, от этих окон, ещё темнее кажется. А я не помню квартиру, где мы были. И паника у меня такая началась, что про меня забыли родители!
Я пошла на остановку, район, вроде, знакомый — мы сюда зачем-то приезжали раньше, не только к родне. Села в троллейбус. Платила ли я за проезд? Разговаривала ли со мной кондуктор? Не знаю, не помню, но помню, что увидела в окно троллейбуса знакомые дома, поняла, что приехала, куда надо, и так обрадовалась! Выскочила на своей остановке, бегу домой, сердце колотится, а навстречу идёт папа!... С хворостиной. И так он меня этой хворостиной отстегал... А за что?! Ведь, раз он шёл навстречу, значит, приехали они раньше, значит, они действительно ушли без меня! Они сами меня там оставили, а когда я добралась до дома, мне же и попало.
Может, конечно, они меня там искали, и не нашли, но это сомнительно: там одна-единственная площадка. И она за домом, буквально. То есть, дом обойти — и вот она я — сижу на горке! Если бы звали, я бы услышала.
Так и не знаю, что случилось в тот день, но обидно было очень. На всю жизнь запомнила.

Эти, и многие другие воспоминания разных людей, не имеют никакого объяснения.

Да, кто-то скажет: девочка "заслуживала популярность у сверстников", а парень с севера забыл свои корни... Но ведь у каждого есть подобные воспоминания. И если в них погрузиться, можно понять — дело не в популярности и забывчивости, нет. Это со стороны так: примитивно, шаблонно, оценочно. На самом деле, в этих воспоминаниях вся противоречивость жизни, вся её неоднозначность, ненадёжность, с которой каждый справляется по-своему.

Создавая стабильность, отсекая прошлое, выставляя свои щиты-расписания, скрываясь за моральным кодексом, мы выращиваем собственные убеждения или свои двойные стандарты. И создаём новые воспоминания, в жизни других людей.

Не всё можно и нужно объяснять сухими формулировками — есть то, что подвластно только чувствам. Ведь непосредственно нас именно чувства и создают, а не казённые формулировки.  *