20. Павел Суровой Седая нива

 На следующий день, отряд под командованием Левченко, забрав арестованного Федора, отбыл в волость, где должна была решаться судьба Яковенка. Волнение среди людей стихло. Надийку забрали родичи из Сельнягина, после того, как Устинья, ее мать померла. Она и так-то была хвора, а после ареста Федора, совсем сникла и тихо померла. Как не беспокоила никого при жизни, так и почила тихо.

 Надийка была одна у Яковенков, остальные дети рождались болезненными в мать, и умирали, не доживая до двух лет. В Сельнягино жила сестра Устиньи, семья была крепкой и дружной. Так что Надийка попала в «хорошие руки» и через полтора года вышла замуж, там же в селе. Федора, говорили, расстреляли как врага революции. Вот так и закончилась эта потраченная даром жизнь. Хорошо хоть Надийка осталась в память о супругах Яковенко, прежде временно ушедших из нелегкой сельской жизни. И стоило ехать за пять тысяч верст, чтобы загинуть на чужбине, вдали от родных мест.

 Прошло еще полгода. Жизнь в селе текла шатко-валко. На место Кушнира прислали из волости, бывшего красного партизана Ходышева. И назывался он теперь председателем коммуны. Звали его Панкратом Федосеевичем. Был он родом из староверов, что попрятались от гонения «матери церкви», еще с петровских времен. Расселялись они по Енисею, кто ближе к Монголии, кто по тайге, а кто и в степи ушел. Родня Ходышева поселилась на Каа-хеме, одном из истоков этого водного гиганта. Возле их поселения проживали тувинцы, родичи монголов и бурятов.

 Ходышев сбежал из поселения, как он говорил, в мир. Позже пристал к бродячим цыганам, с которыми и притопал в Новониколаевск, где устроился на работу в типографию. Там между делом обучился грамоте и стал читать все, что печаталось у него на работе. Позже соработники ; марксисты ему «подкинули» крамольную литературу. И все. Пошло-поехало. Сначала кружок, потом революция, белочешский мятеж, подполье, партизанщина, и вот Лахмотка. Все это он рассказывал с улыбкой, как бы оценивая свой жизненный путь с небольшой долей иронии.
; А что, дядько Панкрат, правда, говорят большевики, сильно лютовали в Николаевске, после революции? ; спрашивал его как-то Витька Медведенко.
; Я, честно сказать, не знаю. Слыхал потом, что и красные и чехи и колчаковцы много людей положили. Но сам я в то время в Ойротии был. Мы там банду Бато ловили. Ох, и хитрый был лис. Везде у него свои уши и глаза были.
; Мудрено как-то зовут его. Бато. Это что ж за имечко такое?
; Так, обычное имя для горцев. Да и для степняков. Отец его приехал на Алтай с купцами, лошадьми торговать, из Хакассии. Ну, обженился на дочке хана, так там и остался. А когда Революция случилась, он против пошел. Он из богатой семьи был, да и жена его небедная была. Вот он и попер на рожон. Долго мы с Постышевым за ним гонялись, да. Так и не поймали. Ушел гад в Монголию. Говорили, он сейчас в Китае, во Внутренней Монголии. Это они так свою часть называют.

 Ребятишки, да и взрослые, собравшиеся возле конторы на лавках, которые Шульга спроворил, сидели и внимательно слушали речь человека, много где побывавшего. Панкрат был человеком спокойным и рассудительным. Народ его уважал и слушался. Он не был «клятым» большевиком, и за это его уважали. Панкрат ездил в волость, выбивал средства для постройки избы ; читальни, помещения для учителей, которые занимались с детишками в бывшем складе. Так не должно было продолжаться, и Панкрат тихим сапом старался выбить стройматериалы и всякие там учебные книги и принадлежности.

 Закончился 20-й год, наступил 21-й.
Прошли рождественские праздники, Крещение и наступил февраль. Данило и Володька Окрушко поехали в Барабинск. Нужен был шнек1 для мельницы и разные там иные запчасти для землеобрабатывающих и других машин. По прошествии полутора недель, приехал Володька и сообщил, что Данила схватили чекисты и куда-то увезли. И что сдал чекистам Данилу Гришка Левченко.
; Да, как, же так? Вот просто так взяли и увезли? ; добивался от Володьки Иван, ; а ты-то что? Не мог спросить, что да за что?
; Я и спросил. Так мне так дали прикладом в морду, вон два зуба выбили. Посмотри.
; Да видел я, что смотреть? Дядько Илья, поехали в Барабинск, искать будем. Спросим в их Чике.
; Точно, Илья, поехали. Я там поспрошаю, может, и найдем концы, ; сказал Панкрат, сидящий тут же у Ралков в хате. ; Нужно выяснить. Да, и этого жучару Левченко стоит за жабры взять. Это что за беззаконие? Это мы для этого от царя избавлялись. Хоть, что не говори, а просто так людей и при самодержавии не вязали.

 На следующий день, Кондрат, Илья и Иванко поехали в волость.
 Кондрат поехал потому, что он уважал Данилу и всегда хорошо к нему относился.
Оба были людьми грамотными, спокойными, уравновешенными и справедливыми.

 По приезде в Барабинск, они сразу направились в волостное управление, чтобы Кондрат мог поговорить с Начальником управления сельского хозяйства Игошиным. Они вместе воевали в Ойротии и до сих пор были приятелями.
; Это что ж, Михал Михалыч тут творится, ; начал Кондрат, только переступив порог Игошинского кабинета. ; Нормального мужика, ни какого-то там бывшего колчаковца или бандита хватают на улице средь бела дня и тащат в ЧК. Объясни, для чего мы царя скинули?
; Так, Кондратий, ты чего это завелся? Объясни все по порядку. Что за мужик? Когда забрали?
; Дак, две недели назад. Есть тут у вас скользкий один персонаж ; Гришка Левченко. Он начальником оперативной группы Сибревкома, что за группа мы не знаем. Так вот этот Гришка, сдал Данилу Ралка в ЧК. Сказал, поди, что тот против Советской власти выступает. Я Данилу знаю хорошо. Спокойный, деловой, работящий. В политику не лезет. Знает себе, семья, работа. Тут Гришка на него бочку катил за Мыколу Кушнира, которому башку топором развалил один мужик в нашем селе. Так вот Данило тут не причем. Я могу ручаться за него.
; Понятно. Слушай, Кондрат, ручаться сейчас ни за кого не стоит. Времена начались «мутные».
; А я, несмотря на времена, за Данилу ручаюсь. Нормальный он мужик. Ты меня знаешь, я абы за кого просить не буду.
; Хорошо. Посидите тут малость, я перезвоню в ЧК. Узнаю там за вашего Данилу.
 Игошин вышел из кабинета, а наши ходоки остались дожидаться результата.
 Буквально через минут десять зашел Игошин, и по лицу его можно было понять, что новости не очень приятные.
; Ну, что я могу вам сказать. Плохие новости. Расстреляли вашего Данилу.
; Как расстреляли, ; выдохнули вопрос все ходоки разом. ; За что?
; Сказали, что как врага Советской власти. Приговор приведен в исполнение два дня назад. Уже и похоронили.
; Где похоронили? Кто? ; взвился Кондрат. ; Да, что у вас тут творится. Даже царские власти не творили таких дел. Безобразие! С кем вы светлое будущее строить будете, с Кушнирами да Левченками? Так, мужики, пошли в ЧК, узнаем, где его похоронили и увезем тело домой, в Лахмотку. Я, Михалыч, этого так не оставлю.
; Кондрат, я понимаю, что тут недоразумение произошло, но в ЧК вы не ходите.
; Недоразумение? Да тут просто преступление.
; Не ходи, Кондрат в таком настроении.
Приходи завтра, я все разузнаю и вам скажу.
; Ладно. Придем завтра. Только ты уж разузнай.
 Все встали с дивана, и пошли к двери.
; Мужики, хлопцы, я вам что скажу, ; остановил их Игошин. ; Вы не имейте зла на Советскую власть. Встречаются еще, сволочи, которым все мешают. Но мы с ними разберемся.
; А пока с моим братом «разобрались». Как же вы с народом ;  то жить собираетесь, ; сказал Илья. ; Этак всех нормальных перестреляете. Одни Левченки и останутся. А из них какой прок? Только стрелять и научились.
; Ты прав, как тебя зовут? ; спросил Игошин.
; Ильей.
; Так вот, Илья. Мало осталось тех, кто истинно верен Революции. Кто на войне погиб, кого колчаковцы порубали, а к партии сейчас многие примазаться хотят.
; Выгодная значит, партия. ; Отрезал Илья.
; Кому-то и выгодная. Мы вон с Кондратом много своей крови за эту партию пролили, но верх берут Левченки, да Кушниры.
; Ну, ладно, мы пойдем. А то сейчас, сгоряча, можем много наговорить, за что потом долго расплачиваться придется, ; сказал Кондрат и с односельчанами вышел из кабинета. Пережидать до завтра поехали на Покровку к родычу Шептуле.
 Назавтра все тем же составом поехали к Игошину в Управление. Там он сказал, что тело получить не получится, так как чекисты сами не знают в каком, как он выразился, захоронении его упокоили.
; Так что поезжайте домой, закажите молебен за упокой, а тут больше ничего не выясняйте, чтобы на себя не навлечь беды. ЧК сейчас лютует. Борется с пережитками капитализма и царизма. Могут и вас загрести. Советую, послушайте меня. У вас, поди, семьи дома. Не делайте сиротами своих детей. Даром, что Даниловы без отца остались. Правды вы сейчас не найдете.
; Но я так этого не оставлю. Напишу самому Дзержинскому, или Ленину, если потребуется. Им так легко с рук не сойдет, Данилова смерть, ; сказал Кондрат, развернулся по-военному и вышел в дверь.
 Позже, сидя в хате у Шептули, он сказал:
; Не я буду, если Гришка заявится в село, я его на первой осине в лесу повешу.
; Я помогу, ; хмуро добавил Илья.
 Вернувшись в Лахмотку, «ходоки» сразу заехали во двор к Даниловой семьи.
; Здравствуй, Акулина. Неприятную новость я тебе привез. Прости нас, опоздали мы всего на малость. Какие-то придурки, мало того, что не за что Данилу убили, так еще и похоронили его неизвестно где. Мы заехали к отцу Митрофанию в Сельнягино, заказали молебен за упокой. Придется тебе без мужа детей взращивать. Обещаю, что всем, чем смогу помогу. Ты, знаешь, Данило мне был приятелем и утрата тяжела и для меня. Поэтому крепись. Я знаю, ты крепкая женщина, поэтому не сломаешься, помня, что нужна детям.
 Пока Кондрат это все говорил, Лина стояла вся бледная, но на лице не дрогнул, ни один мускул, только слезы лились по ее красивому лицу. Она, как стояла, когда они все вошли в хату, так и стояла, не шелохнувшись. Потом немного оправившись от слов головы, спросила:
; За что, Кондратушка? Что ж он сделал вашей советской власти? Даже немцы его не тронули. Что же это за власть такая? Схватить человека ни за что, расстрелять и закопать, как собаку? Не людская это власть. И не быть ей вечной. Это я тебе точно говорю.
; Ладно, Лина. Время покажет. Не сильно на эту тему распространяйся. Мало нам Данилы? Как дети? Ты им пока ничего не говори. Со временем все расскажешь. Когда постарше станут. Ладно, пойду, меня там мои ждут. Прости, если можешь, что так получилось.
; А ты ; то тут причем? Все и так знают, что ты нормальный человек. Авдотье поклон от всех нас.
; Я обязательно передам. А написать куда следует, напишу. Пусть призовут к ответу виновных.
; Это Данилу не вернет, а ты только хуже себе сделаешь. Власть-то злопамятная.
; Ну, Гришка ; это еще не вся власть! ; начал Понкрат.
; Нам та власть далеко, а здесь Гришка ; начальник, по крайней мере, пока.
; Пусть он только поблизости появится, выловлю и изничтожу!
; Что ты ему сделаешь. Только себе беду накличешь.
; Ничего, я знаю, что делаю.
; Ну, ты уже большой, мне ли тебя жизни учить? ; сказала Лина.
; Вот-вот. ; И Кондрат вышел из хаты. Лина села на лавку и дала волю чувствам. Слезы лились ручьем. Она даже в страшном сне не могла себе представить, что Данилы, ее Данька может не быть с ней рядом. Война разлучала, но то была война. А сейчас? Ведь прошла уже, закончилась война, принесшая столько горя и разрухи для страны. И только все стихло, вот, пожалуйста, какое горе. Пройти всю войну, плен, и из-за какого-то мерзавца погибнуть, ни за грош. Да, что же это, Господи, за что? Грешны мы, но не настолько же. Прости меня, Спаситель, горе у меня. Пошли мне утешителя, и помоги объяснить детям, что их батьки нет больше.
 
 Прошло семь лет, как в Москве умер Ленин, и стало только хуже. При нем было страшно, а теперь и еще страшнее. Какой-то грузин стал новым царем на Расее2. Деревня нищала, Кондрата Ходышева увезли куда-то. И семья съехала из села. Говорили, что Авдотья с детьми переехала к своим родным, к сестре вроде бы, в Тогучин, откуда и была родом. В сельском совете засел новый начальник. Не лютовал, но и таким человеком, как Кондрат не был. Выпивать начал, как дочка его утонула в Урюме. Так и сидел в конторе, да попивал.
 
 В следующем 32-м приехали агитаторы сватать в коллективную общину. Настаивать не настаивали, но серьезно рекомендовали. Илья простудился очень, ходил сгорбленный, кашлял. Потом бросил курить, поправился, собрал все свое семейство и переехал в Бестюбе в Казахстане. Звал и Лину, но она отказалась. Решила жизнь свою здесь доживать. Сватались к ней неоднократно, но она отказывала. Илья спрашивал, почему. Она только отвечала, что такого, как Данило, больше нет, а за другого она не хочет. Было ей всего-то сорок лет, когда она приняла этот свой «обет безбрачия». Жизнь свою посвятила детям. Дети же уже были большими. Иванко жил своей семьей. Сережа вытянулся, стал справжним парубком (настоящим юношей). Девчонки сохли по нему, как трава по осени. Он же поехал в Здвинск на курсы механиков, где и нашел свою Аннушку, на которой в скором времени и женился. Построили ему всей семьей хату и зажили молодые потихоньку. Пахали землю, помогая друг другу с Иваном. Хозяйства имели крепкие.

 Мельницу, которую Данило с Ильей построили, спалили пьяные мужики из коммуны. Чем она им мешала, никто понять так и не смог. Оставили бы в коммуне, так нет. Не свое ; не жалко. Иван с Сергеем и, бывшим тогда еще в селе, Ильей восстанавливать не стали. Все-равно бы власть отобрала. Сначала приехавшее начальство грешило на Ралков. Говорили, это они назло сделали. Но после один из «поджигателей» проболтался. И хозяев оставили в покое.

 Лина жила с Николкой, которому хату тоже поставили сообща. В 30-м он женился на дочке Григория Сагайдака из Сельнягина. На следующий год у молодых родилась дочка Улянка. Была она очень похожа на Данилу и чем-то неуловимым на Лину. Ну и на Дусю, конечно. Даже движения были Дусины. Молодые родители могли часами с ней забавляться и не уставать. Глаза у нее были серо-голубые, как у матери. Сама она была крепко «сбита».
Этакий круглый глазастый «комочек».

 Дуся была девушкой проворной и смышленой. Ей был присущ чисто украинский характер. Покладистый и оптимистичный. Была она смешливой и доброй, вся в отца. Григорий всегда находил хорошие качества во всем на свете. Был рукаст и работящ. В Сельнягином многие хаты были его рук дело. Да и мастера по дереву такого не было больше нигде в округе. Семья была не бедной, как и у Ралков. Лина помнила о Даниловом «кладе», но все-таки не стала его вырывать весь, а доставала оттуда понемножку, по необходимости.

 Одна такая необходимость появилась, когда Николка захотел заниматься пошивом обуви и полушубков. Способность эту привил еще Данило, когда был жив. Потому и занялся этим ремеслом Никола. Он шил, под заказ, сапоги, башмаки, шапки из звериного меха и полушубки. И, когда стали зазывать в колхоз, он сказал, что будет пока единоличником. Земля у них оставалась аж до войны. И они работали летом на пашне, а зимой дома по скорняжному делу. А летом продавали сделанное на базаре в Купино, где останавливались у Давыдовых знакомцев.

 Письма от Давида сначала приходили часто, а потом перестали. Власти боялись шпионажа. Да и Ралки побаивались новых веяний из Москвы, где прочно засел Сталин. Поговаривали, да и в газетах писали, что НКВД ловит «шпионов» тысячами.

 В селе Данилу поминали с добром. Он за все время проживания в Лахмотке, никому ничего плохого не сделал, только хорошее. Да и вся семья Ралков со всеми жила по-доброму.
 А весь кроек был, как одна большая семья.

 Дети Кушнира подросли, никто им не припомнил «выкрутасы» отца. Клавдия вышла замуж за Сторожука, из Кукуя, который теперь называли Михайловкой. Ребятишки-то ее поразъехались по стране, только дочка Нинка, вышла замуж за Гайворонского Мишку из Сельнягина.

 Гришку Левченко застрелил какой-то му-жик из Таскаева, за то, что он полез к его жинке с «любовью». Ну, тот и приласкал Гришку из обреза вместо жинки. После выявилось, что во время Гражданской, они с Кушниром занимались разбоем и мародерством. Насильничали девок и баб. Но «награда» за подвиги нашла «героя» в другом месте. Илья все жалел, что не встретил Гришку раньше.

P.S. ИЛИ ЭПИЛОГ

 Вот, пожалуй, и все, что я хотел рассказать о том, как мои пращуры, оставив родной кров, уехали в "тмутаракань", называемую Сибирью, в поисках лучшей доли. И как горстка мерзавцев сломала их долю, совершив кровавый переворот в Питере.
Может кто-то из читающих упрекнет меня в том, что я не написал более романтичную или более авантюрную версию, но я этого не сделал сознательно.

 Мало того, что информации у меня было мало и мне пришлось что-то додумыват, опираясь на те скудные сведения, так и герои мои были простыми людьми без авантюрных наклонностей. Если бы они были таковыми, то Данило, оставив семью в Украине, подался бы на золотые прииски или в более экзотические местности.
Он же был простым землеробом, как отец его, как дед его и как все его предки. Мы же привыкли к повествованиям о землепроходцах с жуткими убийствами ради наживы, с погонями и перестрелками. Этого совсем не хотелось моему прадеду. Он хотел мирно жить, никому не мешая, возделывать землю и жить ее дарами. Он не был трусом, но и не был «героем» во всеобщем представлении людей.

 Почему-то для людей героями являются люди живущие «против течения». А те люди, которые стараются жить по закону, считаются обывателями и серостью. Ведь, если Д’Артаньян, приехавший из провинции и в первый же день, получивший три вызова на дуэль, из-за пустяковых причин, является бесспорным героем и авторитетом, то герцог (кардинал) Ришелье, выпустивший эдикт о запрете дуэлей ; заговорщик и негодяй. Интересный подход! Человек, который хочет остановить лавину убийств ; негодяй, а повеса и резак ; герой. Вот и вся человеческая психология налицо.
Данило не был ни мушкетером, ни героем гражданской войны. Он был простым человеком. Селянином. Пахарем. Да, если того требовалось, он вставал на сторону слабых и готов был рисковать своей жизнью, но не безрассудно. За человека, а не за «идею».

 Уж больно много за всю историю человечества было принесено жертв на алтарь Идеи. Даже Иисусову Истину превратили в орудие
Идеи. Важно было не то, что Иисус пришел примирить людей с Богом. Важно было, что можно было этой Идеей прикрыть корыстные цели, говорящих от Имени Сына Божьего.
А людей исповедующих Любовь, заповеданную Христом, можно убивать, предавать огню и просто уничтожать, как еретиков, не желающих следовать за убийцами в сутанах или рясах.

 Так вот. Стоит вспомнить, о тех с кем жизнь свела моего прадеда, кто был ему дорог и кто сыграл свою роль в его судьбе. И как же потом, после его несвоевременной гибели, жила его семья и семьи его родных.
Начнем с Оксаны. Она, как и предполагала и надеялась, с легкой руки Великой княжны Ольги, оказалась в Париже в составе Певческой Капеллы. Там же она получила известие о Февральской революции. И так как весь фарватер Балтийского моря был охвачен военными действиями, то и Капелла осталась там согласно ангажементу до Нового 1918-го года. Труппа Капеллы разъезжала по городам и весям Франции, аж до того момента, как пришла весть об Октябрьском перевороте. Посол России во Франции посоветовал воздержаться от возвращения в охваченную мятежом Империю.

 Так как Оксане предлагали контракт сразу два театра, в Париже и Лионе, то с ее творческой перспективой все было в порядке. Она раздумывала до тех пор, как не пришли известия о творящемся в России беззакониях. После согласилась и продолжала петь в Гранд Опера в Париже. После пятнадцати лет службы в этом театре, будучи уже десять лет замужем за Этэлем де Оврэ, баронетом из Лангедока, она переехала с мужем в Ниццу, где и пела в городском оперном театре   L’opera de Nice. Супруги спокойно состарились и умерли почти одновременно. Дети их: кто-то остался во Франции, кто-то уехал из страны. Потомки Оксаны проживают во многих странах мира: в Мексике, Голландии, и даже в Австралии. Оксана последние годы часто вспоминала Украину, но съездить туда не смогла из-за того, что в стране царил социализм, и процветала охота за шпионами.

 Илья прожил почти сто лет. Имел много детей и внуков. Оксана его дожила до семидесяти лет. В Лахмотку они заезжали, пару раз да, вот засосала их постепенно повседневность, не до поездок было. На войне 41-45 годов погибло два его сына и дочь, пошедшая на фронт добровольно. Один из его внуков стал известным пианистом и проживал в Ленинграде.

 В Лахмотке все обросли семьями и детьми. У Николая, сына Данилы родилось еще два сына, наряду с Улянкой. Назвали их Володя и Миша. Один был музыкальным в тетку Оксану, а второй тянулся к технике и помогал с охотой по хозяйству.
У Иванка и Сергея тоже родились дети. Все росли на свежем воздухе и были крепки и смышлены.

 Когда началась война, всех мужчин забрали на фронт. И, не женатого пока, Филиппа тоже, не сразу, но забрали. Все вернулись, только Филиппу не суждено было взойти на родной порог.

 Николай пришел весь израненный. На костылях. Так он и проходил на них до конца своей жизни. С одышкой, астмой и сломанный. «Гуманная и справедливая» советская власть рассчитывалась с ним за потерянное в Польских болотах здоровье, то убогой мотоколяской Серпуховского мотоколясочного завода, то жестянками ; медалями к каждому празднику, то путевками в дешевые санатории, куда никто из партийной номенклатуры ехать не хотел. Так он и дотянул свое израненные тело и душу до 81-го года и умер. Переженились его дети и народили внуков, которые по своей детской беспечности не додумались расспросить его о том, как и почему они, его дети родились не на Украине, а в Сибири. И почему их прадед не дожил и до пятидесяти лет.

 О детская беспечность, как же ты невдумчива!
Почему детская любознательность всегда направлена не туда? Ведь бывали и в моей истории случаи, когда любознательность приводила меня аж в соседнее село, где мне хотелось найти своего родственника, который очень понравился. И это где-то в пять лет. А в юности не хватило любопытства расспросить своего деда о прошлой жизни. А ведь рядом с ним проведено было столько времени.

 Ну, а теперь, когда на меня снизошло вдохновение описать историю переселения моих пращуров в сибирские дали, могу ли я выставлять претензии современной молодежи в том, что зайдя в Википедию и Google, я не нашел о прошлом Лахмоткина (Нижний-Урюм) никакой исторической информации. И, вообще, нигде ничего. Вот так и живем. Не помним то, что было перед нашими жизнями. А ведь и нас забудут.

 Сейчас в России поднялась волна памяти под названием «деды воевали». Очень много внимания уделяется подвигу воинов в Отечественной войне. И так это все наигранно, фальшиво и вычурно, что сам этот подвиг замыливается до «ничего». И лицемерие нивелирует деяния наших близких, либо погибших, либо пострадавших в этой трагедии. Дети,под видом патриотического воспитания, одеваются в военную одежку, но больше напоминают гитлерюгенд, чем потомков воинов положивших свои жизни или здоровье на той проклятой войне, которую некоторые предлагают повторить. Что? Войну, которую Гитлер развязал при помощи Союза? Бред какой-то! Вот такую историю хранят с удовольствием и охотой. А историю образования села, историю людей, которые жили в этом селе? Они что, никому не интересны. Если за Сталина и Партию погиб, то нужно помнить. А если умер от рук негодяев, действовавших от имени Партии и сталиных, то это не интересно.

 Друзья мои и родственники, если вам пришлось прочитать мои заметки, помните о тех, кто дал нам жизнь, кто недосыпал ночей, не покладая рук, стараясь, чтобы наша жизнь была сытой и достойной. Тех, кто заложил в нас основы христианской морали посреди поголовного безбожия. Кто учил нас законам Жизни и Любви, тогда, когда миллионами уничтожались невинные люди, виной которых было лишь то, что не хотели они принимать людоедские истины и законы. Помните о них и не забывайте, ибо и вас забудут уже при вашей жизни.

 Наши предки, простые крестьяне обладали всеми теми талантами, которые им передали их предки. Эти таланты впитывались в нас с молоком матери. А мать эта на генном уровне, оставалась дочерью вольного духом народа, жившего на самой прекрасной земле, которую разрезали пополам Днепровские воды. Здесь зародились те песни, которые пели наши деды и отцы. И речь соловьиная звучала среди нас, пусть на чужбине, но аж до 60-х годов прошлого столетия.

 Помните, славные казацкие сыны, чьего вы рода. А тому роду нет перевода.