Дар. День пятый

— Эй, молчунья! Кого высматриваешь? А что, если я подойду поближе? — качнувшись ко мне ухмыляется  верзила.
От него разит дешёвым вином и я отстраняюсь, чтобы он не схватил меня за руку.
— За Германика! Пей, красавица!
 — Оставь девчонку, Скавр, благородные такое не пьют!
Его сосед выхватывает кувшин, но тот, выскальзнув из непослушных пальцев, разбивается о камни.
— Да сожрут тебя Фурии!
Брызги летят на мою одежду.
Кто-то хохочет. Кто-то свистит.
Новая вышитая стола испорчена, а сандаловый аромат благовоний заглушён запахом кислого вина. Но сейчас это неважно — мне нужно как можно скорее найти Марка. Он сказал ждать у колоннады.
 
Поют трубы.
Легионеры, сомкнув щиты, сдерживают шумную толпу, перегораживая Форум от Курии до храма Сатурна, и я вижу среди них высокую фигуру Люция в сверкающих доспехах.
Колесница триумфатора приближается.
С крыш падают красные лепестки роз, оседают на плечи легионеров.
Воздух густой и тяжелый, пахнет пылью, потом и сладковатым дымом от жертвенников. Со всех сторон —  восторженные крики, заглушающие рев быков, которых ведут на заклание.
Передо мной мужчина сажает сына себе на плечи. Малыш визжит от восторга, хватая лепестки.
Я пытаюсь встать так, чтобы видеть лучше. И вдруг — в толпе напротив — замечаю Марка.
Он напряженно смотрит куда-то и я поворачиваю голову.

Люций стоит, сжав кулаки.
Лицо — как посмертная маска.
Все так же, как было на пиру Юстины.
— Услышь меня, отец богов! — горячо шепчу я повернувшись к храму Юпитера.
Марк с решительным видом пробирается сквозь бурлящее людское море к отцу.
Рядом со мной раздаётся пронзительный свист. Запах роз вдруг становится приторным и тошнотворным. Краски блекнут.
Смех малыша превращается в плач, я зажмуриваюсь, а когда открываю глаза...


... Небо затянуто свинцовыми тучами.
Дождь барабанит по камням мостовой, вздуваясь в лужицах тысячами мелких пузырьков. Ледяные капли бегут по лицу, рукам, я накидываю край паллы на голову.
Ещё никогда видения не были столь реальны.
На Форуме — зловещая, тяжелая тишина, изредка нарушаемая негромкими голосами. Море мокрых серых и коричневых плащей,  бледные, как расплавленный воск лица.
Тысячи глаз впиваются в помост поглазеть на чужую смерть.
Двое юнцов рядом со мной перешептываются.
Один смеётся, второй толкает его локтем:
— Молчи, дурак, стража услышит.
Но глаза у обоих горят — пришли посмотреть на казнь, как на представление в цирке.
Мальчик дергает мать за подол:
— Подними меня! Я тоже хочу! — плаксиво требует он, с жадным любопытством глядя на счастливого сверстника устроившегося на отцовских плечах.
Женщина не обращает на ребенка внимания. Ее глаза, широко раскрытые, не отрываясь, смотрят на фигуры на помосте.

Помост поставили у Ростр, лицом к Курии. Навес для сенаторов тянется от правого края, ближе к храму Сатурна.

Приземистый палач, плечистый, как мясник с Бычьего рынка, насвистывая, с деловитой неспешностью достает точильный камень. Проводит по лезвию длинного меча, но вместо скрежета раздается тихий, почти музыкальный писк. Закончив, проверяет остроту и удовлетворенно кивает.

Осужденный  жадно вдыхает холодный воздух. Поворачивается и крик застревает у меня в горле.

От группы сенаторов отделяется мужчина.
Идет неспешно, ступая по мокрым камням с видом триумфатора. Белая, без единого пятнышка тога смотрится неестественно в серых красках дня. На руке поддерживающей край тоги — массивный золотой перстень с орлом на печатке.
— Твоих родных больше нет, — свистящим  шепотом говорит он, подойдя вплотную к осуждённому.
Люций смотрит мимо него часто моргая.
— И Марка тоже?
— Я сообщил легату его легиона. Твой сын не вернётся из Парфии.
Люций опускает взгляд, потом медленно поднимает голову.
— Когда станешь заказывать триумфальную статую, — негромко говорит он. — Вели скульптору делать голову съёмной. Твоя  недолго продержится.

Шепотом сотни голосов по толпе прокатывается фраза Люция. Её повторяют, боясь, но люди не сдерживают себя.
Где-то звучит откровенный смех и одобрительные выкрики бывшему префекту.
Лицо мужчины превращается в маску гнева.
— Возьми меч и прикончи его! — бросает мужчина палачу. — Быстро! И без показухи!  Круто развернувшись, он возвращается к сенаторам.
Палач, поклонившись, приближается к осужденному.
Невидящий взгляд Люция скользит по лицам.
Я пытаюсь крикнуть — звука нет, но тут наши взгляды встречаются.
Сквозь дождь, сквозь время.
Ледяной поток подхватывает меня и утягивает за собой в водоворот...


...Почти над самым ухом раздается свист. Чей-то локоть врезается в рёбра.
Я хватаю ртом воздух, словно вынырнув из воды. Земля уходит из-под ног, запахи становятся резкими.
 Я шепчу имя Прозерпины — та, что видела обе стороны мира, поймёт. Мне кажется, что я вернулась с берега Стикса.
Колесница Германика проезжает мимо.
Люций стоит на том же месте, рука на рукояти меча. Властный и уверенный. Только щурится так, словно свет режет ему глаза.
Боги явили свою милость?
Мой дар?
 Триумф продолжается, но помост стоит перед  глазами.
Я проталкиваюсь сквозь толпу, желая лишь одного — найти Марка и когда почти достигаю колоннады храма, дорогу мне преграждает фигура в легионерских доспехах.



Тяжелая поступь солдатских калиг эхом отскакивает от камня.
Потрескивают факелы.
Тени скользят по стене, по плиткам пола. Бесконечный коридор — царство Аида после солнечного дня.
В подтверждение словно из-под земли доносится нечеловеческий крик.
Затем — тишина.
Тотчас её рвёт властный окрик Люция:
— Я приказывал выставить двойной караул у Капенских ворот! Мне не нужна резня в городе на праздники!
В ответ звучат негромкие отрывистые слова.
— Довольно! —  обрывает Люция. — Еще раз оспоришь мой приказ, Сеян, и я лишу тебя звания! В легионе приказал бы казнить за неподчинение!

Слышу шаги. Тяжелые. Медленные.
Сеян выходит из дверей.
Вжимаюсь в стену и когда он проходит близко,  чувствую запах кожаных ремней доспехов.
Лицо побелело, на шее вздулась жила. Пальцы сжимаются, словно душат кого невидимого.
Он смотрит на меня — нет, сквозь меня.
Я стою, не в силах пошевелиться.
 Та же гримаса ярости была на его лице, когда он приказал убить Люция в моём видении. 


Перед приоткрытой бронзовой дверью мы останавливаемся.
Небольшая комната: на столе — восковые таблички с печатями, чернильница. Пахнет маслом светильников и ещё чем-то горьким.
 Люций собственной персоной в тёмно-багровой тунике полулежит на кушетке, прикрыв лицо ладонью.
Доспехи и военный плащ лежат в ногах, ножны с мечом под рукой.
У небольшого столика скриба, низко склонившись, быстро выцарапывает стилом по воску.
— Нет, — голос Люция тих, он не повышает его, но скриба замирает. — Сотри. Последние слова.
На мгновение воцаряется тишина, нарушаемая лишь потрескиванием масла. Затем мягкое шуршание — скриба торопливо заглаживает воск плоским концом стила.
— Отдашь Кассию, — хрипло говорит Люций и садится не открывая глаз. — Найди лекаря. Вино с мирром. Немедленно.
Скриба, не поднимая головы, почти выбегает из комнаты. Проходя мимо, обдает меня волной едкого пота.
Стражник слегка подталкивает меня вперед:
— Префект ждет.
Разворачивается и уходит.
Шаги гулко стучат по камню, пока не затихают вдали.
Я остаюсь перед приоткрытой дверью.
Не приглашена, но и уйти не могу.
Считаю удары сердца и на двадцатом вхожу. Опускаюсь на стул, аккуратно укладываю складки столы на коленях.

Бесшумно, словно тень на пороге появляется раб. Немолодой, в серой тунике с небольшой металлической чашей в руках.
— Господин.
Люций не поворачивая головы, протягивает руку в сторону — властным жестом хозяина, который не сомневается, что его волю предугадают.
Раб с осторожностью вкладывает чашу в его ладонь, стараясь не задеть пальцы хозяина.
Мгновение, и слуга растворяется в дверном проеме.
Люций большими глотками осушает чашу,  —  я ощущаю горечь во рту, — и открывает глаза.
Без удивления смотрит на меня и, приподнимая бровь, усмехается:
— Ты пьяна, Клаудия?
Я вспоминаю о пятнах вина и щеки начинают полыхать:
— Нет!
Люций ставит пустую чашу на стол.
 Рука едва заметно дрожит, он тут же сжимает её в кулак.
— Приступ. На Форуме. Он прекратился, когда ты оказалась рядом. — Голос  звучит ровно, но я вижу бисерины пота у него на висках. — Как ты это сделала?

Он замолкает.
В светильнике потрескивает масло. На бронзовом диске — две крошечные фигурки: фракиец с изогнутым мечом и ретиарий с сетью. При каждом вздохе их тени, искажённые, сражаются на стене.

— Я умираю во время него, — говорит Люций. — Всегда по-разному. Никогда не вижу лиц, но сегодня было иначе. Я увидел твоё лицо в толпе.
— Я не понимаю.
— Ты все понимаешь, — Люций наклоняется и я чувствую исходящий от него жар. — Я слышу ложь по дыханию. По тому, как расширяются зрачки. По тому, как ты сейчас сжала край столы.
Вблизи рассеченное глубоким шрамом лицо и странные разноцветные глаза внушают отвращение и ужас одновременно, но я заставляю себя не отводить взгляд:
— Да, я видела твою казнь на Форуме.
Люций замирает.
— Продолжай.
Я сильнее сжимаю ткань платья. Сердце колотится так, что, кажется, он должен слышать.
— Там был человек. Сенатор. Он приказал палачу.
— Имя.
И в этот миг меня пронзает холод. Я вспоминаю улыбку Сеяна на пиру Юстины.
— Кто отдал приказ? — Люций, слегка постукивает чашей по столу. — Кто был в твоем видении?

"Твой сын не вернется из Парфии"
"Ты дважды будешь на берегах Стикса, но та, на которой ты женишься, не позволит тебе уйти."

Я собираюсь с решимостью.
Или сейчас или никогда.
— Говори.
— Скажу. Когда, — я сглатываю. — Когда стану женой Марка.
Люций молчит так долго, что я начинаю думать, что он прикажет меня убить.
Наконец, откидывается назад, со стуком ставит чашу.
— Хорошо, — говорит он.

— Префект, — на пороге появляется легионер. Горло от уха до уха пересекает старый узловатый шрам. Голос сурового с виду мужчины звучит непривычно высоко и хрипло. — Раб готов дать показания.
Брови Люция удивленно поднимаются:
—Уже, Кассий?
— Да, префект.
Люций потирает висок.
— Прикажи, чтобы с него смыли кровь, я не хочу испачкаться.

— Свадьба — завтра на рассвете. — произносит Люций, когда Кассий уходит. — Упрощенный обряд. Только жертвоприношение и клятвы. Прикажу жрецам храма Юпитера подготовить.
— Завтра?!
— Выслушай меня.
Голос меняется, становится ниже.
— На твоего отца был донос. Трое сенаторов подтвердили его слова перед претором. Этого хватит.
Я вскакиваю, опрокидывая табурет.
— Нет!
— Обвинение в измене. — голос Люция бесстрастен. —  В заговоре против Тиберия.
— Мой отец верен Риму!
— Служить Риму и служить Тиберию — разные вещи. Твой отец на пиру сказал, что Германик был бы лучшим принцепсом, чем Тиберий. Этого достаточно.
— Нет, — у меня холодеют пальцы, во рту пересыхает. — Это ложь. Отец не бывает на пирах.
— Если твой отец не убьет себя сам, его будут пытать. Потом казнят, как раба. Имущество — казне. Имя — проклятию. А твои сёстры? Дочерей изменника никто не возьмёт в жёны.
Он делает паузу и смотрит мне в глаза.
— Или. Он умрет в своем доме, как подобает римлянину. Его достоинство будет сохранено. Завтра на рассвете ты, как жена Марка войдешь в мой дом. И когда весть о заговоре станет известна, будешь под моей защитой. Вот цена твоего молчания. И за твой дар.
— Зачем? — вырывается у меня.
Люций усмехается.
Кривая усмешка делает шрам ещё глубже.
— Мне нужно знать, кого первым отправить к Харону.Ты видела мою казнь. Значит, кто-то из тех, кто там был — победит.
Префект поднимается с кушетки.
—  Я хочу знать — кто. Как можно быстрее. Как жена моего сына, ты войдёшь в дома сенаторов.
— Мой отец, рискуя собой, убил зелота в Иудее, — выдыхаю я. — Который едва не зарезал тебя.
Лицо Люция каменеет.
Он ледяной рукой приподнимает мой подбородок. Наверное, от выпитого вина у него горит лицо.
— Ты понимаешь, что говоришь? С кем говоришь? — цедит он сквозь сжатые зубы.

Я не отвожу взгляд.
Вчера я помогла Селене забыть смерть её щенка. Сестра плакала и не могла успокоиться — я просто посмотрела ей в глаза, пожелала и боль ушла. Селена — ребенок... Но выхода нет. Я сотру из его памяти разговор и донос, как скриба строку.
На пятый удар сердца. Один... Пять...
Зрачки префекта сужаются.
Вместо спокойного потока образов передо мной мелькают рваные видения, как осколки мозаики: поле битвы, лицо девушки, похожей на Юстину, искажённое страхом, каменный коридор, уходящий в темноту. Я делаю шаг — стены сжимаются. Ещё шаг — потолок обрушивается, придавая меня. В висках взрывается боль. Капля крови падает на светлую ткань паллы.
Пальцы Люция сжимают мою челюсть сильнее — не больно, но я понимаю, что он легко может сломать мне шею.
— Дерзнешь вновь — велю выжечь глаза. Умеешь далеко зайти — учись вовремя останавливаться.


Я выбегаю в коридор, ничего не видя перед собой, ноги дрожат, пол и стены качаются, словно плыву на корабле. Спотыкаюсь, лечу вниз — чья-то крепкая рука не позволяет упасть.
— Осторожнее, Прозерпина, — мягко говорит незнакомец.
Коренастая фигура в темной тунике. Тонкие пальцы, глубокие морщины, светлые глаза. Во рту виднеется всего несколько зубов. В руке — небольшой деревянный ящичек с запахом сухих трав.
Это лекарь, которого приказал привести Люций?
Почему он назвал меня Прозерпиной?
Именем той, кто вернулась из царства мертвых?

Лекарь входит в комнату, огонек светильника мечется по потолку и стенам.
Люций — неподвижен.
Как вырезанная из камня статуя, которую забыли довезти до Форума.
Сидит согнувшись, поставив локти на колени, сжав голову ладонями. Пальцы вцепились в коротко стриженные волосы. Глаза закрыты. Только веки вздрагивают.
Лекарь ставит ящичек на стол.
Человек, при котором Люций может позволить себе выказать слабость.

Не торопясь старик открывает крышку. Внутри —  глиняные сосуды с восковыми пробками, связка сухих трав.
Достаёт небольшой кусок тёмной коры, кладёт в мраморную ступку.
— Господин, если бы ты разрешил... Я мог бы...
— Мог бы — что? — сквозь зубы выдавливает Люций.
— В легионах я видел такое состояние после тяжёлых ранений в голову. Я приготовлю снадобье, которое...

Люций выпрямляет спину и опускает руки. Я физически ощущаю, как тяжело ему это даётся.
— Превратит меня в ничтожество, неспособное держать меч?

Лекарь не отвечает. Круговыми движениями начинает растирать кору пестиком. Ступка издаёт мягкое поскрипывание. Запах становится резче.
— Это — кора ивы. Торговец, продавший её, клялся, что она облегчает боль в голове. Мед, уберет горечь. И... — он достаёт маленький прозрачный флакон с мутной жидкостью, — несколько капель сока белены.
 — Белена? Я знаю, что она делает с рассудком.
— Не в таких дозах, господин. Не в таких.
— Делай молча, — обрывает Люций.
Капли падают в ступку раз, второй, третий.  Горький запах усиливается. Я завороженно слежу за его действиями.
Сосредоточившись, лекарь шумно дышит носом, от этого тихого сопения исходит спокойствие.
Равномерное негромкое постукивание, мягкий золотистый свет, — огонёк светильника успокаивается, перестаёт метаться, тени гладиаторов замирают, — создают ощущение почти домашнего уюта.

— Сколько? — раздаётся хриплый голос Люция. Он тоже не отрывает взгляда от рук лекаря. — Сколько осталось? Пока я не умру во время очередного приступа? Или... не сойду с ума.
Лекарь откладывает пестик. Достаёт небольшую чашу, выскребает содержимое ступки — тёмную вязкую массу. Добавляет немного вина из кувшина и перемешивает пальцем.
— Год... или несколько месяцев, — говорит он, не поднимая глаз. — Если боги будут милостивы. Ты всё тяжелее переносишь их, господин.
— Боги, — глухо повторяет Люций. — Меня они никогда не слышали.
— Они явили свою милость, не дав уйти за реку, только изменив цвет твоих глаз.
Лекарь протягивает чашу.
— Тебе нужен покой.
— Ступай.
Лекарь останавливается.
— Эта девушка, что вышла отсюда.
— Что — девушка?
— Некоторые люди... они как якорь. Удерживают тех, кто находится между мирами.
Я встречал такого человека. В Египте. Он лечил...
— Уходи.



Боги-предки стоят у алтаря.
Надменные белые лица смеются надо мной.
Схватив ближайшую фигурку, я со всей силы швыряю на каменный пол, за ней другую, третью.
— Клаудия!
Марк бежит через сад.
Я опускаюсь среди осколков.
Его сильные руки обхватывают меня и Марк крепко прижимает меня к себе и не отпускает до тех пор пока я не успокаиваюсь.
— У тебя кровь.
Я отворачиваюсь.
В горле стоит ком. Ещё мгновение назад я была готова сказать, что хотела... Нет. Пусть Марк никогда не узнает.
— Я видел тебя у колоннады, побежал туда, но ты исчезла.
— Твой отец позвал меня... Наша свадьба... завтра...
— Завтра? Но почему так срочно?
— Мой отец, — я делаю глубокий вдох, собираясь с силами. — На него был донос.
Государственная измена.
Марк отступает на шаг и я читаю страх в его глазах.
Мгновение — и он снова рядом:
— Это невозможно. Он верный...
— Верность больше ничего не значит, — голос срывается, и я закусываю губу, чтобы снова не расплакаться.
— Кто донес? Имя. — голос  Марка тих, но в нем звенит сталь.
— Кто-то из сенаторов.Твой отец предложил мне договор. — говорю я тихо. — После свадьбы...  он даст время моему ...  умереть с честью.
— Какой договор?
— Ему нужен мой дар. Провидица, готовая по  приказу заглянуть в будущее. А ты? — голос у меня начинает предательски дрожать. — Тоже захочешь, чтобы я видела по твоему желанию?
— Нет. — Марк качает головой, осторожно заправляет прядь моих волос за ухо и нежно проводит пальцами по моей щеке. — Не пожелаю. Мне нужна ты, Клаудия, а не твои видения.
— Твой отец...
— Он играет людьми, как ему вздумается. Я предан ему, но... — Зрачки Марка сужаются, он переводит дыхание и продолжает. — Тот, кто посягнет на тебя, посягнет на меня. Я не позволю распоряжаться моей женой.

Я смотрю через его плечо на скамейку под апельсиновым деревом — мы любили там сидеть с отцом. Он учил меня читать, рисуя прутиком на песке буквы,  рассказывал истории. Садил на плечи, чтобы я сама срывала круглые солнечные плоды с высокой ветки.

Люций прав.
Как жена Марка и невестка префекта я войду в любой дом в Риме, но не только подчиняясь его приказу. У меня будет своя цель.

Юстина, улыбающаяся Сеяну.
Юлий, одаривающий Селену.
Друзья отца, казненные один за другим.

— Ты что-то замыслила? —спрашивает Марк.
— Да.
В перистиле журчит фонтан.
В атрии звенит смех Селены.
Завтра её детство закончится.

Марк поднимает осколок, к нему прилип лепесток розы.
— Знаешь, что сказал отец, когда мне было десять? «Боги смотрят не на твой род, а на твой меч». — Он бросает осколок обратно. — Я заставлю этих сенаторов пожалеть о своём предательстве.

Завтра я сожму руку Марка перед алтарём.
Произнесу клятвы, зажгу огонь Весты.
Боги смеются, когда мы спорим с Фортуной, но я это сделаю.