Общество посвященных

Часть 1. Кодекс Ломоносова
ГЛАВА 1. ПИСЬМО С ПОСЛЕДСТВИЯМИ
В кабинете «Архивной правды» пахло кофе, свежей бумагой и тем особым запахом затишья, что наступает после бури. Илья дописывал заключение по делу о фамильном серебре — простому, почти успокаивающему своей предсказуемостью.

Тишину разрезал резкий звонок домофона. Марина, не отрываясь от монитора, нажала кнопку, но ее брови удивленно поползли вверх.

— Илья Сергеевич, к вам… Анна Петровна Орлова. Лично.

Илья отложил ручку. Визит Анны Орловой, а не ее обычного курьера, в такую погоду и без предупреждения, нарушал все неписаные правила их восстановившегося мира. Он инстинктивно поправил очки, чувствуя, как по спине пробежал холодок старой тревоги.

Анна Петровна вошла в кабинет, стряхивая с плаща капли дождя. Она выглядела старше, чем в их последнюю встречу, но в ее осанке была прежняя, стальная выдержка. Однако в глазах, обычно таких ясных и властных, Илья прочитал нечто новое — не просто озабоченность, а глубинную, выстраданную решимость.

— Илья Сергеевич, простите за вторжение без предупреждения, — ее голос был ровным, но в нем слышалось напряжение. — Мне нужно обсудить с вами один деликатный вопрос. Наедине.

Илья кивнул Марине, и та, понимающе подняв бровь, вышла, прикрыв за собой дверь. Он предложил Анне сесть.

— После всей той истории… с Громовым, — она произнесла это имя с легкой судорогой, — я дала себе слово никогда больше не вовлекать вас в опасные дела. Но то, что я обнаружила… вернее, на что вышла по старой семейной линии, не дает мне права на молчание.

Она открыла свою изящную кожаную папку и извлекла несколько листов с репродукциями старинных документов и гравюр.

— Речь идет о «Ломоносовском кодексе». Вы слышали о таком?

Илья наклонился, разглядывая изображения. Это были не официальные труды, а эскизы, черновики, письма с пометками на полях.

— Легенда, — ответил он осторожно. — Предполагаемый личный дневник, куда он заносил не только научные выкладки, но и философские размышления, не предназначенные для чужих глаз. Большинство историков считают его утраченным или вовсе никогда не существовавшим.

— Большинство ошибается, — уверенно парировала Орлова. — Мой прадед, Василий Орлов, был близок к кругу академиков, хранивших наследие Ломоносова. В его бумагах я нашла упоминания о Кодексе. Не просто как о дневнике, а как о… предостережении. Ломоносов, по словам прадеда, осознавал двойственность своих открытий. Он видел не только свет науки, но и тень, которую она может отбросить. Он называл это «нравственной картой знаний».

Она посмотрела на Илью в упор.

— Мой фонд готов официально заказать вам поиск Кодекса. Как культурную и историческую ценность. Но я пришла к вам лично, потому что истинная причина глубже. Я чувствую, что в этом Кодексе может заключаться ключ к пониманию того, с чем вы столкнулись. К пониманию природы «кристалла счастья». И, возможно, к защите от него.

Илья откинулся на спинку кресла, сложив пальцы домиком. Его аналитический ум уже выстраивал цепочки. Ломоносов. «Кристалл счастья». Философские откровения. Все это было слишком точным продолжением их прошлого дела. Слишком удобным.

— Анна Петровна, — начал он мягко. — Мы с вами прошли через ад. Вы едва не погибли из-за этой истории. Зачем снова опускаться в эту кроличью нору? Даже если Кодекс существует, его поиски могут разбудить силы, с которыми мы едва справились в прошлый раз.

— Именно поэтому я пришла к вам, — в ее голосе зазвучала сталь. — Потому что вы уже знаете, с чем имеете дело. И вы единственные, кому я могу доверить это. Я не могу жить с мыслью, что где-то существует знание, способное предотвратить новые жертвы, а я не сделала ничего, чтобы его найти. Это мое искупление, Илья Сергеевич.

Она положила на стол конверт с авансом. Толстый, гораздо толще, чем требовалось для стандартного архивного поиска.

— Подумайте, — сказала она, поднимаясь. — Но знайте, что если не вы, то я буду искать кого-то другого. А чужие люди… — она многозначительно посмотрела на него, — могут не быть такими осторожными и принципиальными, как ваша команда.

Дверь за Анной закрылась, и в кабинете воцарилась тишина, нарушаемая лишь мерным стуком дождя о стекло. Илья отодвинул от себя отчет по делу о фамильном серебре и взял в руки конверт Анны Орловой. Его пальцы механически провели по шероховатой поверхности бумаги, в то время как сознание уже начало систематизировать информацию.

«Ломоносовский кодекс». Гипотетический артефакт. Вероятность существования — низкая, но не нулевая. Анна Орлова — клиент проверенный, но ее личная заинтересованность выходит за рамки стандартного архивного поиска. Она не просто хочет найти реликвию. Она ищет ключ.

Илья откинулся на спинку кресла, сформировав перед собой мысленное досье.

1. Мотив клиента. Орлова ссылается на семейные документы и идею «нравственной карты знаний». Это не исторический интерес, это попытка найти оправдание или защиту. Возможно, последствия дела с «Кристаллом» заставили ее искать моральную опору в прошлом. Или же она опасается новых угроз, связанных с той историей.

2. Связь с предыдущим делом. Прямая параллель: наследие Ломоносова ; изыскания Алексея Белых ; «Кристалл» ; Громов. Новый запрос встраивается в начало этой цепочки. Случайность? Маловероятно. Слишком узкая тематическая направленность.

3. Оценка рисков. Публичный поиск Кодекса может быть воспринят как продолжение деятельности «Архивной правды». Это привлечет внимание как остатков сети «Лотоса», так и государственных структур, интересующихся наследием «Фолианта». Статус-кво, достигнутый с таким трудом, будет нарушен.

4. Тактика. Если принимать заказ, работать необходимо в режиме полной конспирации. Использовать каналы, не связанные с основным именем агентства. Задействовать только проверенные контакты в архивной среде.

Он снова посмотрел на конверт. Простой поиск старинной рукописи? Нет. Это был первый шаг в сложной партии, где противники еще не определены, а правила неизвестны. Поле битвы — архивы и библиотеки, оружие — знание. И первый выстрел, как это часто и бывает в его работе, прозвучал не громко, а тихо, в виде деликатного предложения от женщины, чьи глаза выдавали неподдельный страх.

Илья достал чистый лист бумаги и начал составлять список первоочередных действий. Сначала — верификация семейного архива Орловых. Затем — проверка всех упоминаний о Кодексе в дореволюционных каталогах и переписке академиков. Необходимо было отделить сложившуюся легенду от возможных фактов. Любая новая битва начинается с разведки. И сейчас ему предстояло провести ее в прошлом.
ГЛАВА 2. НЕДОВЕРИЕ
Илья дождался, когда в агентстве соберутся все. Вечернее солнце бросало длинные тени, превращая знакомый кабинет в подобие операционной карты. Он не стал собирать их за общим столом — это выглядело бы слишком официально и тревожно. Вместо этого он встал у своей конторки, опершись о столешницу костяшками пальцев.

— Анна Орлова была здесь, — начал он без предисловий. — Новый заказ. Поиск «Ломоносовского кодекса».

Егор, разбирающий папку с очередным несложным делом, замер. Елена медленно отложила планшет. В комнате повисла та самая тишина, которая всегда предшествует буре.

— Кодекс? — переспросил Егор, его голос был нарочито спокоен. — Та самая легенда? Интересно, что ей понадобилось именно сейчас.

— Формально — историко-культурный интерес ее фонда, — ответил Илья. — Неформально… Она считает, что в Кодексе могут содержаться философские и этические предостережения Ломоносова, связанные с его исследованиями. Прямая связь с делом «Кристалла».

Он сделал паузу, давая им осмыслить.

— Я проанализировал риски. Вероятность того, что этот запрос является провокацией или приманкой, я оцениваю как высокую. Слишком уж своевременное продолжение нашей предыдущей работы. Слишком точное попадание в цель.

— Провокация от кого? — мгновенно отреагировала Елена. Громов арестован, Крюков мертв.

— Сети такого масштаба, которые использовали Громова, швейцарских фармацевтов и частную военную компанию, просто так не умирают, Елена, — ответил Илья. — Они уходят в глухую оборону и ждут. Или же на сцену может выйти новый игрок, который знает о нашей роли в крахе фонда «Наследие». Наша главная уязвимость сейчас — наша репутация как людей, которые могут докопаться до истины в самых темных делах. Это делает нас ценным активом. Или угрозой, которую нужно контролировать.

Он посмотрел на каждого по очереди, тщательно подбирая слова. Мысль о возможной слежке за Егором жгла его изнутри, но выдать ее сейчас — значит взорвать команду изнутри бездоказательными обвинениями. Это был риск, который он не мог позволить себе.

— Я не утверждаю, что за нами уже следят, — продолжил он, — но мы должны исходить из этой рабочей гипотезы. Наша прежняя модель работы, основанная на абсолютном доверии и открытости, показала свою уязвимость. Враг умеет использовать наши сильные стороны против нас.

— Что ты предлагаешь? — спросил Егор. Его взгляд был тяжелым и изучающим. — Работать в одиночку?

— Нет. Я предлагаю работать с использованием принципа «избирательного доверия», — четко изложил Илья. — Каждый этап операции дробится на изолированные задачи. Мы координируем результат, но не делимся всеми исходными данными и каналами их получения. Каждый шаг каждого члена команды должен быть перепроверен другим, по возможности, без ведома первого.

Марина, до этого молча слушавшая, тихо присвистнула.

— Звучит как паранойя высшей пробы, Илья Сергеевич.

— Это базовый протокол информационной безопасности при работе с ненадежными каналами связи, — возразил он без тени улыбки. — Мы сами стали таким каналом. Мы не знаем, не оставили ли в наших системах, в наших связях, в наших головах следов, которыми можно манипулировать. Мы должны проверить все. С нуля.

— Конкретика? — потребовал Егор, откидываясь на спинку стула. Его поза была расслабленной, но глаза напряженно следили за Ильей.

— Конкретика, — кивнул Илья. — Первое: все внешние коммуникации по этому делу ведутся через одноразовые зашифрованные каналы, ключи к которым есть только у меня. Второе: любая информация, полученная извне — будь то архивная справка или словесный рассказ, — считается потенциально скомпрометированной, пока не будет подтверждена из двух независимых источников. Третье: мы вводим систему паролей-проверок на каждый день. Случайный набор вопросов и ответов, известный только нам троим, для быстрой верификации друг друга по телефону или в личной встрече.

Он выдержал паузу, наблюдая за их реакцией. Елена выглядела озадаченной, но заинтересованной. Марина — скептичной, но профессионально вовлеченной. Егор… Егора он читал с трудом. Бывший оперативник лишь медленно кивнул.

— Звучит как работа с внутренним предателем, — сухо констатировал Егор.

— Это работа в условиях, когда мы не можем доверять никому, включая самих себя, — поправил его Илья. — Пока мы не очистим наши собственные ряды от возможных угроз. Мы не знаем, не ведут ли за нами наблюдение через старые, забытые каналы. Мы не знаем, не оставили ли в наших цифровых следах «закладок». Мы должны действовать, исходя из худшего сценария.

— И первая задача? — спросила Елена.

— Первая задача — проверить самих себя, — ответил Илья. — Марина, ты проводишь полный аудит всех наших систем, начиная с момента основания агентства. Ищешь любые аномалии, несанкционированные доступы, скрытые процессы. Егор, ты проверяешь наши физические следы — все места, где мы бывали, все контакты, которые могли быть скомпрометированы за последний год. Елена, ты анализируешь информационный фон — любые упоминания о нас, о Кодексе, о деле «Кристалла» в открытых и закрытых источниках.

Он посмотрел на их серьезные лица.

— Мы не отказываемся от дела. Мы принимаем его на новых условиях. Мы идем на охоту, зная, что за нами, возможно, тоже охотятся. И первое, что мы должны поймать, — это наши собственные тени.

Решение было принято. В воздухе витало недоверие, но не друг к другу, а к миру, который вновь показал свои клыки. Илья видел, как Егор украдкой ощупал карман пиджака, проверяя телефон. Как Елена машинально записала что-то в своем блокноте, чтобы позже уничтожить страницу. Как Марина уже мысленно строила схемы будущего аудита.

Протокол «Избирательное доверие» был активирован. Игра началась.
ГЛАВА 3. ПЕРВАЯ НИТЬ
Работа по протоколу «Избирательное доверие» напоминала сборку сложного механизма вслепую. Каждый винтик, каждая шестеренка проверялась на вес, размер и возможные дефекты, прежде чем занять свое место. Илья координировал процесс, оставаясь в кабинете, как центре сети, куда стекались разрозненные отчеты.

Елена действовала через свои, давно отработанные, светские каналы. Она не стала звонить напрямую. Вместо этого она вышла на Татьяну Лихачеву, подругу своей матери, владелицу антикварного салона, чья память и связи были сравнимы с иным архивом. Встреча была назначена в людном месте — в зале Публичной библиотеки, под предлогом консультации по подбору литературы для статьи о женском образовании в XIX веке.

Передав конверт с материалами для «статьи» — где между строк был зашифрован запрос о коллекционерах научного наследия, — Елена получила в ответ неприметную визитку. На ней, без каких-либо регалий, было вытеснено имя: «Арсений Воронцов» и номер телефона стационарного аппарата.

— Он не любит гостей, — тихо сказала Татьяна, поправляя перчатки. — И не любит телефон. Но если ты назовешь мое имя и скажешь кодовую фразу «Меня интересуют чертежи Кулибина», он, возможно, согласится на встречу. Будь осторожна, Леночка. С ним имеют дело либо очень серьезные люди, либо те, кто больше никому не нужен.

Информация была передана Илье через одноразовый шифрованный тайник. Проверка заняла шесть часов. За это время Егор, используя старые, не связанные с агентством контакты в силовых структурах, установил, что Арсений Петрович Воронцов, 72 года, бывший сотрудник НИИ Истории Естествознания и Техники, уволен в 90-е при неясных обстоятельствах. С тех пор — непубличный коллекционер, в поле зрения правоохранительных органов не попадал, но фигурировал в ряде закрытых экспертиз научных раритетов. Ничего криминального, лишь репутация блестящего специалиста и затворника.

Илья дал добро на установление контакта.

Звонок со специально приобретенной для этого дела «чистой» сим-карты длился ровно сорок семь секунд.

— Воронцов, — сухой, без интонаций голос ответил на четвертый гудок.

— Арсений Петрович, меня зовут Елена. Мне дала ваш номер Татьяна Лихачева. Меня интересуют чертежи Кулибина.

На том конце провода повисла пауза, заполненная лишь ровным дыханием.

— У Кулибина было множество чертежей. Уточните тему.

Елена была готова к вопросу. Фраза была согласована с Ильей.

— Механизмы, связанные с оптикой и преломлением света.

Еще одна пауза, более короткая.

— Завтра. Четыре часа дня. Тучкова набережная, дом 2, парадная три. Не опаздывайте. Приходите одна. — Связь прервалась.

Адрес был проверен. Старый доходный дом, квартира на последнем этаже с видом на Малую Невку. Илья и Егор заняли позиции для внешнего наблюдения за полчаса до встречи. У Ильи — с противоположного берега, с биноклем со стабилизацией. У Егора — в подъезде напротив, с возможностью быстрого реагирования. Коммуникация — через защищенный канал с кодовыми фразами.

Ровно в шестнадцать ноль-ноль Елена исчезла в темном проеме парадной. Через семь минут Илья получил лаконичный отчет от Егора: «В квартире. Окно зашторено. Движения нет».

Внутри квартиры пахло старыми книгами, кожей и ландышевым одеколоном. Воронцов, сухопарый мужчина с седыми зачесанными назад волосами и пронзительными голубыми глазами, принял ее в гостиной, больше напоминавшей читальный зал. Книги лежали не только на полках, но и аккуратными стопками на полу, на столах, на подоконниках.

— Вы не первая, кто ищет через Лихачеву, — без предисловий начал Воронцов, усаживаясь в кресло. — Но первая, кто интересуется именно оптикой. Обычно ищут вечные двигатели или летательные аппараты. Что на самом деле вам нужно?

Елена, следуя легенде, разработанной Ильей, сказала, что пишет работу о нереализованных научных проектах XVIII века и их связи с философией Просвещения. Она осторожно вывела разговор на Ломоносова, на его разносторонние интересы.

Воронцов слушал, неподвижно глядя на нее. Его лицо было маской вежливого внимания.

— Ломоносов, — произнес он, когда она закончила. — Гигант. Но его главные труды не в стихах и не в мозаиках. Они в его лабораторных журналах. Большинство утрачено. То, что осталось, разрознено и… не всегда атрибутировано правильно.

— А «Ломоносовский кодекс»? — осторожно вставила Елена. — Существуют ли хоть какие-то реальные свидетельства?

Глаза старика сузились. Он медленно поднялся, подошел к одному из шкафов и вынул оттуда папку.

— «Кодекс» — термин любительский, — сказал он, возвращаясь. — Говорили о сводном манускрипте, куда он заносил идеи, лежащие на стыке науки, философии и… этики. Прямых доказательств нет. Но есть косвенные. — Он открыл папку. Внутри лежали копии писем современников Ломоносова, его коллег-академиков. — Читайте между строк. Здесь, — он ткнул длинным пальцем в одну из строчек, — он пишет о «дьявольской дилемме познания». А здесь, — палец переместился на другую страницу, — упоминает «нравственный компас, что должен направлять руку ученого, дабы не сжечь душу во имя истины».

Елена почувствовала, как учащается пульс. Они были на правильном пути.

— Вы считаете, Кодекс мог существовать как отдельный документ?

— Я считаю, что Михаил Васильевич был слишком системен, чтобы не вести подобных записей, — поправил ее Воронцов. — Другое дело, что он мог не доверять их бумаге. Или… они были намеренно уничтожены. Или спрятаны. — Он закрыл папку. — Вам стоит обратить внимание на круг его общения. Не на академиков, а на тех, с кем он делился сокровенным. Искать нужно не документ, а след. След в биографиях его учеников, в их трудах.

Через двадцать минут Елена вышла из дома. На набережной ее уже ждал Егор, молча занявший место в двух шагах сзади. В кармане пальто Елены лежала записка, переданная Воронцовым в конце разговора. На клочке бумаги было выведено чернилами: «Спросите о Демидовском обществе. Не все архивы учтены».

Первая нить была получена. Она вела в знакомый лабиринт. И первая же проверка, инициированная Ильей, показала: в официальных описях архивов Демидовского общества за 1763 год отсутствовали три дела, номера которых совпадали с теми, что фигурировали в блокноте Алексея Белых. Совпадение? Старик Воронцов знал больше, чем говорил. Игра продолжалась.
ГЛАВА 4. ИГРА В ОДНИ ВОРОТА
Протокол «Избирательное доверие» работал, но Егор Волков никогда не доверял системам на все сто. Системы создают люди, а люди ошибаются. Или врут. Пока Илья координировал общую стратегию, а Елена добывала информацию в поле, он занялся тем, что умел лучше всего — проверкой людей. И начал он с самого уязвимого звена: с Марины.

Его действия не были санкционированы Ильей. Это была личная инициатива, основанная на старом оперативном принципе: проверяй тех, кто ближе всего. Особенно если они появляются при загадочных обстоятельствах.

Он действовал старыми, нецифровыми методами. Не через базы данных, к которым у Марины мог быть доступ, а через живых людей, своих давних «ангелов-хранителей» в различных ведомствах. Встречи происходили в разных концах города — в пустующих цехах, на заброшенных стадионах, в парках на рассвете.

Первая ниточка появилась быстро. Его старый знакомый из паспортного стола, человек с феноменальной памятью, подтвердил данные Марины, но с одной оговоркой: «Интересная у тебя девочка, Егор. Поступила в университет без экзаменов. Какой-то особый приказ. Редкость для тех лет».

Егор заставил себя улыбнуться: «Талантливая была».

«Не спорю. Но отдел кадров тогда голову сломал — в приказе номер был, а подписи и расшифровки нет. Как призрак ее зачислили».

Вторая нить пришла из военкомата. Отставной майор, с которым Егор когда-то делил паек в горячей точке, покопался в старых архивах. «Военный билет у нее есть, но он чистый. Ни сборов, ни учений. У нас таких не бывает».

Третья, и самая тревожная находка, ждала его в отделе кадров того самого НИИ, где Марина формально числилась перед приходом в «Архивную правду». Бывшая сотрудница, которой Егор когда-то помог с жильем, нашла ее личное дело. Оно было странно легким. Анкета, диплом, трудовая. И ничего более. Ни автобиографии, ни характеристик, ни даже медицинской карты. Как будто человека создали на месте специально для этой работы.

— Ее взяли по звонку, — шепотом сообщила женщина. — Сверху. Сам начальник отдела кадров оформлял. Обычно такое только для «особых» стажеров бывает.

«Особые» стажеры. Эвфемизм, которым в определенных кругах обозначали людей, внедряемых под прикрытием.

Вечером того же дня Егор пошел ва-банк. Он встретился с еще одним «ангелом», бывшим сотрудником ФСБ, ушедшим на пенсию и владевшим небольшим частным детективным агентством. Тот имел доступ к коммерческим базам данных, которые были куда полнее государственных.

На следующий день пришел ответ. Краткий, как выстрел:

«Запрошенное лицо: Марина Валерьевна С. Финансовые операции: чисто. Недвижимость: отсутствует. Транспорт: отсутствует. Связь: номер оформлен на покойного гражданина. Примечание: обнаружены следы процедуры „глубокого камуфляжа“. Рекомендация: крайняя осторожность. Контакт прекращен».

Егор сжег распечатку в раковине, наблюдая, как бумага скручивается в черный пепел. «Глубокий камуфляж». Процедура полного изменения биографии, доступная только спецслужбам высшего уровня. Все сходилось. Слишком чистый военный билет. Поступление по «особому» приказу. Пустое личное дело. И главное — ее невероятные способности, которые всегда казались ему слишком феноменальными для простой IT-специалистки.

Он сидел в своей квартире в полной темноте, глядя на огни города. Перед ним стояла дилемма. Сообщить Илье? Но это взорвет команду изнутри. Илья, с его стремлением к порядку и логике, не сможет принять такой удар. Он либо не поверит, либо потребует немедленных действий, спугнув цель.

Или подождать? Продолжить наблюдение? Попытаться выяснить, на кого же она работает? На остатки «Наследия»? На государственные структуры, которые решили взять команду под колпак? Или… на кого-то третьего?

Он вспомнил ее улыбку, ее преданность делу и Илье. Это не игралась. Или игралась настолько блестяще, что она смогла обмануть его, старого волка.

Егор понимал — он вел игру в одни ворота. Он проверял Марину, но у него не было ни малейшей уверенности, что она не проверяет их в ответ. Возможно, его собственная проверка была частью ее плана. Возможно, она уже знала.

Он принял решение. Молчать. Наблюдать. Играть свою роль. Но с этого момента он будет следить не только за врагами снаружи, но и за той, кто сидела с ними в одном кабинете, чьи пальцы летали по клавиатуре, добывая для них информацию. Он поставил мысленную метку на Марине. И следующее движение предстояло сделать ей. А он будет готов.
ГЛАВА 5. ВСТРЕЧА С ВОРОНЦОВЫМ
Квартира Воронцова встретила их гробовой тишиной, нарушаемой лишь тиканьем старинных часов с маятником. Воздух был густым от запаха старой бумаги и воска. Илья, войдя вслед за Еленой, мгновенно провел тактический анализ пространства: один выход, два смежных помещения, окна выходят на набережную и во внутренний двор. Старик сидел в том же кресле, его поза была расслабленной, но взгляд, скользнувший по Илье, был быстрым и оценивающим.

У Ильи с Еленой была конкретная информация, добытая Мариной:

«Архивная справка

Дата события: 4 (15) апреля 1765 г. — кончина М. В. Ломоносова.

Суть события: После смерти ученого его архив и библиотека были незамедлительно сначала опечатаны, а потом и вывезены по распоряжению светлейшего князя Григория Орлова.

Сопутствующие обстоятельства:

Канцлер М. И. Воронцов, покровитель Ломоносова, выступил с инициативой установки памятника за свой счет.

Ключевые фигуры: Григорий Орлов, М. И. Воронцов.

Вывод: Наследие Ломоносова (бумаги) было изъято непосредственно после его смерти, в то время как дело его увековечения (памятник) взял на себя его светский покровитель. Для Воронцова, известного своим меценатством и поддержкой Ломоносова в борьбе с «недругами ученых его», эта смерть стала личной трагедией. Возможно, в своем жесте он видел не только долг памяти, но и последнюю возможность отдать честь человеку, чье наследие только что было столь странным образом изъято из общего доступа. Арсений Петрович Воронцов — прямой потомок канцлера Воронцова. Его знания и коллекция могут быть совершенно неоценимы.»

«Арсений Петрович, разрешите представить моего коллегу, Илью», — сказала Елена, соблюдая светские условности.

Воронцов кивком пригласил их сесть. Его внимание было приковано к Илье, будто он хотел прочитать его, как открытую книгу.

«Итак, коллега, — начал Воронцов, обращаясь к Илье, — Елена Владимировна интересовалась теоретическими аспектами. Вы, полагаю, пришли за конкретикой».

Илья не стал отрицать. «Мы ищем документ, известный как „Ломоносовский кодекс“. Нас интересуют не столько его философские аспекты, сколько возможные технические детали. В частности, все, что связано с оптикой и кристаллографией».

Уголки губ Воронцова дрогнули в подобии улыбки. «Прямолинейно. Мне это нравится. Но я должен вас разочаровать. Кодекса, как единого манускрипта, не существует. Это миф, рожденный слишком буквальным прочтением переписки академиков».

Илья не моргнул глазом. «Мифы часто имеют под собой реальную основу. Возможно, речь идет о разрозненных записях, не атрибутированных должным образом».

«Возможно, — легко согласился Воронцов. — Ломоносов был не только гениален, но и осторожен. Некоторые его изыскания могли быть… преждевременными для эпохи. Он работал с материалами, свойства которых не были до конца изучены». Он сделал паузу, словно выбирая слова. «Например, его интересовали не просто стекла для мозаик, а оптические свойства кристаллов с определенной структурой решетки. Проводил расчеты преломления в средах с аномальной дисперсией».

Илья почувствовал, как у него внутри все сжалось. Он не подал виду, продолжая смотреть на Воронцова с вежливым интересом. Но его мозг уже проанализировал фразу. «Расчеты преломления в средах с аномальной дисперсией». Дословная цитата из блокнота Алексея Белых. Той самой записи, что была сделана на полях страницы с выкладками Ломоносова. Оригинал блокнота хранился в сейфе «Архивной правды», его содержание не разглашалось.

Воронцов не мог этого знать. Если только он не видел самого блокнота. Или не работал с теми же источниками, что и погибший архивариус.

«Любопытное направление для исследований XVIII века», — нейтрально заметил Илья.

«Ломоносов опережал время», — парировал Воронцов. «И, как часто бывает с провидцами, его окружали не только последователи, но и… охотники за идеями. Некоторые из его наработок могли быть присвоены и использованы в иных целях». Он жестом указал на стопки книг. «Чтобы найти след, нужно понять мотивацию. Кто мог быть заинтересован в его трудах по кристаллографии? Кто обладал ресурсами и… отсутствием достаточной тщательности и точности?»

«Демидовы?» — предположила Елена.

Воронцов покачал головой. «Демидовы были практиками. Их интересовала металлургия, минералогия. Нет. Ищите тех, чьи имена реже встречаются в открытых источниках, но чье влияние ощущалось в академических кругах. Брюс, например. Или Штелин. Но это всего лишь версия». Он медленно поднялся, давая понять, что аудиенция окончена. «К сожалению, больше я ничем не могу вам помочь».

На улице, оставшись одни, Илья и Елена молча дошли до первого переулка.

«Он знал», — тихо сказал Илья, глядя перед собой. «Фраза про аномальную дисперсию. Это из блокнота Алексея».

Елена остановилась. «Значит, он либо видел блокнот, либо…»

«…либо сам является частью той же сети, что и Алексей, — закончил Илья. — Он не просто коллекционер. Он участник. И его предупреждение об „охотниках за идеями“ — это не абстракция. Он знает, за кем именно нужно охотиться нам».
ГЛАВА 6. УЛИКА ДЛЯ ЕГОРА
Егор Волков не верил в случайности. Особенно в те, что были слишком удобными. История с архивным номером, который привел их к Воронцову, не давала ему покоя. Он понимал, что Илья, погруженный в стратегию, доверяет Марине как ключевому специалисту. Но доверие — не доказательство.

Он действовал в обход всех официальных каналов «Архивной правды». Через старого связиста, ныне владевшего частным сервисом по кибербезопасности, он получил доступ к логам запросов к оцифрованным архивам Демидовского общества за последние шесть месяцев. Это была серая зона, но Егор давно перестал обращать на это внимание.

Логи представляли собой монотонный поток данных: временные метки, IP-адреса, коды запросов. Егор потратил несколько часов, сверяя их с внутренним журналом активности агентства. И он нашел это.

Запрос, который привел к «случайному» появлению нужного номера фонда в выборке Марины, был выполнен не из сети агентства. Он пришел с IP-адреса, зарегистрированного на один из подставных операторов связи. Сам по себе такой факт ничего не доказывал — Марина могла использовать VPN для безопасности. Но деталь была в другом.

Запрос был не простым поиском по ключевым словам. Это был сложный SQL-запрос, целенаправленно вытаскивающий из базы данных конкретные номера фондов по пересекающимся критериям, два из которых совпадали с пометками в блокноте Алексея Белых. Такой запрос нельзя было составить случайно или по незнанию. Нужно было точно знать, что искать.

Егор, не будучи программистом, показал код своему знакомому. Тот, пробежав глазами, свистнул:

— Это работа профи. Чистый, эффективный код. Смотри, здесь он сначала проверяет наличие цифровых копий, потом отсекает все, что не связано с перепиской, а потом уже ищет по ключевым словам в метаданных. Так ищут, когда точно знают, что нужное есть, но оно спрятано.

Самое главное открытие ждало Егора в данных о времени. Сложный внешний запрос был выполнен за двенадцать минут до того, как Марина начала свой стандартный поиск по архивам. Создавалось впечатление, что кто-то заранее «приготовил» для нее эту информацию, зная, что она будет ее искать.

Технически, Марина могла симулировать атаку извне, чтобы замести следы. Но зачем? Если бы она хотела скрыть свой интерес, проще было бы не оставлять вообще никаких следов. Этот сложный запрос был похож на работу куратора, осторожно подталкивающего подопечного к нужной находке.

Егор распечатал логи и схему взаимодействия. Улика была вещественной, но косвенной. Она не доказывала предательства Марины. Она доказывала, что ею манипулировали. Или что она была частью более сложной игры.

Он положил распечатки в свой старый сейф, стоявший на заброшенной даче. Докладывать Илье сейчас было бессмысленно — это вызвало бы ненужную панику и могло спугнуть настоящего кукловода. Марина, даже будучи пешкой, была ценным источником информации. Надо было дать ей возможность действовать, но держать все ее движения под прицелом.

Егор вышел на улицу, вдыхая холодный ночной воздух. Игра усложнилась. Теперь он охотился не на внешнего врага, а на тень, которая, возможно, сидела в одной комнате с ними, улыбалась и варила кофе. И следующее движение в этой партии должен был сделать он. Найти того, кто дергал за ниточки Марины. И для этого ему нужно было заглянуть в ее прошлое еще глубже.
ГЛАВА 7. НОЧНОЙ ВИЗИТ
Тусклый свет фонаря на Тучковой набережной отражался в черной воде Малой Невки, дробился на тысячи мерцающих осколков. Егор Волков, закутанный в темное пальто, сидел в подержанной «Ладе-Приоре», припаркованной в арке напротив дома №2. В машине пахло остывшим кофе и старым кожзамом. Он вел наружное наблюдение за квартирой Воронцова третью ночь подряд, действуя в обход Ильи. Инстинкты старого оперативника гнали его сюда, несмотря на все протоколы и приказы.

Он проверил часы — 02:17. Город затих. В окнах Воронцова, как и все предыдущие ночи, горел свет — старик, судя по всему, был ночной птицей.

Внезапно его внимание привлекло движение. Две темные, бесшумные фигуры в спортивных костюмах и балаклавах отделились от тени подъезда и быстрыми, экономичными движениями направились к парадной №3. Они не переговаривались, их действия были отточены до автоматизма. Профессионалы.

Егор мгновенно оценил ситуацию. Вызвать подмогу — значит потерять время и раскрыть свое присутствие. Остаться в стороне — значит подписать Воронцову смертный приговор. Приняв решение за долю секунды, он заглушил двигатель и вышел из машины, прижимаясь к стенам домов.

Он видел, как фигуры бесшумно вскрыли дверь парадной и скрылись внутри. Егор ускорился, его раненое бедро отозвалось тупой болью, но он проигнорировал ее. Он вошел в парадную через ту же дверь, которую они не успели полностью закрыть. В полумраке он услышал приглушенные шаги на верхней лестничной площадке.

Поднимаясь по лестнице, он достал свой «ПМ». У двери Воронцова никого не было. Но сама дверь была приоткрыта. Егор прислушался. Изнутри доносились приглушенные звуки борьбы — сдавленный стон, удар, глухой стук падающего тела.

Не раздумывая, Егор плечом распахнул дверь.

В гостиной, заваленной книгами, было двое нападавших. Один держал Воронцова, прижав его к стене, в то время как второй обыскивал полки, сметая стопки фолиантов на пол. Старик пытался сопротивляться, его лицо было искажено гримасой боли и ярости.

— Стоять! — крикнул Егор, целясь в того, кто держал Воронцова.

Нападавшие среагировали мгновенно. Тот, что обыскивал полки, развернулся с неестественной скоростью. В его руке блеснул ствол с глушителем. Егор успел выстрелить первым. Пуля ударила нападавшего в плечо, отбросив его назад. Но второй, отпустив Воронцова, сделал ответный выстрел.

Егор почувствовал горячий удар в бок, чуть ниже бронежилета. Боль, острая и жгучая, пронзила его. Он споткнулся о порог, но удержался на ногах, сделав еще один выстрел, который заставил второго нападавшего отскочить за массивный книжный шкаф.

Используя эту секундную передышку, Егор схватил обессиленного Воронцова за шиворот и оттащил его в соседнюю комнату, завалив за собой дверь. Снаружи послышались сдержанные команды, быстрые шаги, а затем — звук разбиваемого окна.

Когда Егор, превозмогая боль, выглянул из укрытия, в квартире никого не было. На полу оставались лишь сброшенные книги, осколки стекла и несколько темных капель его собственной крови, смешавшихся с пылью веков.

Воронцов, тяжело дыша, приподнялся над поломи оперся на локти. Его взгляд, полный не столько страха, сколько яростной решимости, был прикован к Егору.

— Они… они искали письма, — прохрипел старик. — Штелина… Слушайте, Волков… Они нашли след…

Но Егор уже плохо слышал. Стена перед ним поплыла, а боль в боку нарастала, превращаясь в огненный шквал. Он почувствовал, как пол уходит из-под ног, и последнее, что он увидел перед тем, как погрузиться во тьму, — это испуганное лицо Воронцова, склонившееся над ним, и сдавленный, полный отчаяния шепот: «Они знают… Они теперь знают и о вас…»
ГЛАВА 8. ИСПОВЕДЬ РАНЕНОГО
Палата в частной клинике пахла антисептиком и тишиной. Белые стены, монотонный звук кардиомонитора и неподвижная фигура Егора Волкова на больничной койке. Пуля прошла навылет, повредив мышцы, но не задев жизненно важных органов. Повезло, как всегда, с оговоркой — на сей раз везение было измерено в сантиметрах и миллиметрах.

Илья стоял у окна, глядя на спящего, вернее, уснувшего от истощения и потери крови друга. Лицо Егора, обычно жесткое и собранное, сейчас казалось размытым и уязвимым. Но даже во сне его кулаки были сжаты.

Когда Егор открыл глаза, его взгляд сразу же нашел Илью. Не было ни удивления, ни растерянности, лишь тяжелое, ясное понимание ситуации.

«Воронцов?» — хрипло спросил он первым делом.

«Жив. Напуган, но жив. Перевезли в безопасное место. Сейчас он с Еленой, дает показания». Илья сделал паузу, подходя ближе. «Егор, что ты там делал? Наружное наблюдение не было согласовано».

Волков медленно, с усилием приподнялся на локте, лицо исказила гримаса боли. «Не было. Потому что ты бы не согласовал. Потому что ты веришь в свою систему, в свои протоколы. А я… я верю в то, что вижу. И в то, что чую».

Он посмотрел на Илья прямо, без тени сомнения. «Я проверял Марину. Глубоко. Еще до всего этого».

Илья замер. Воздух в палате стал густым и тяжелым. «Что ты нашел?»

«Белые пятна. Официальные, аккуратные, идеально вычищенные белые пятна. Поступление по спецприказу. Пустое личное дело. Чистый военный билет. И главное…» Егор описал архивный запрос, его сложность и своевременность. «Это не случайность, Илья. Ею управляют. Или она играет свою игру. Но она — не та, за кого себя выдает».

Илья слушал, не перебивая. Его лицо было каменной маской, но внутри все кричало. Он верил Марине. Верил в ее преданность, в ее боль, в ее жертву. Но доводы Егора были не голословными подозрениями, а фактами, выстроенными в стройную, пугающую логическую цепь.

«Ты пошел против команды, Егор, — наконец сказал Илья, и в его голосе впервые зазвучало нечто большее, чем холодный анализ. — Ты вел расследование против своего человека. Без моего ведома. Ты посеял недоверие, которое теперь может разрушить все, что у нас есть».

«А что у нас есть, Илья?» — резко парировал Егор. «Иллюзия безопасности? Пока в нашей команде сидит человек с „глубоким камуфляжем“, мы все — пешки. Я не пошел против команды. Я пытался ее защитить. Даже от нее самой».

Они смотрели друг на друга — архивариус, верящий в систему и логику, и оперативник, доверяющий лишь инстинктам и фактам. Пропасть между ними, существовавшая всегда, теперь зияла, как открытая рана.

«Она знает о твоих подозрениях?» — спросил Илья.

«Знает. И теперь, после нападения на Воронцова, знает, что я не отступил. Если она играет роль, то теперь будет действовать осторожнее. Если нет… то теперь она знает, что за нами охотятся профессионалы, и что я — слабое звено, выведенное из игры».

Илья отвернулся, снова глядя в окно. Он понимал. Он понимал мотивы Егора, его старую, как мир, оперативную паранойю, которая не раз спасала им жизни. Но он также понимал, что доверие, единственный цемент, скреплявший их разбитую команду, дало глубокую трещину.

«С этого момента, — тихо, но твердо сказал Илья, — любая проверка, любой шаг в сторону любого члена команды согласовывается со мной. Лично. Мы не можем позволить подозрениям разорвать нас изнутри. Враг этого только и ждет».

Егор молча кивнул, откидываясь на подушки. Протестовать было бессмысленно. Он высказал свое мнение. Теперь решение за главным.

«И что с ней делать?» — спросил он уже без прежней агрессии, с усталой обреченностью.

«Мы продолжаем работать. Но с двойным контролем. За ней, за тобой, за мной. За каждым движением. Ты прав, Егор. Мы в осаде. Но если мы начнем стрелять друг в друга, крепость падет без единого выстрела врага».

Илья повернулся к выходу. «Выздоравливай. Ты нам нужен в строю. И, Егор…» Он остановился в дверном проеме. «Следующий раз, когда ты пойдешь своим путем… можешь не возвращаться».

Дверь закрылась. Егор остался один с гулом в ушах и ноющей болью в боку. Он проиграл эту битву. Но война за душу их команды только началась. И он, как и всегда, был на передовой. Просто теперь линия фронта проходила через их общий кабинет.
ГЛАВА 9. КЛЮЧ ВОРОНЦОВА
Безопасная квартира напоминала стерильный бокс — ничем не примечательная мебель, глухие окна, пахло свежей краской и тоской. Арсений Воронцов, бледный, как его собственные рукописи, полулежал на диване, закутанный в одеяло. Его правая рука была зафиксирована повязкой — последствие грубой работы нападавших. Но боль в теле была ничтожной по сравнению с огненной яростью, пылавшей в его глазах.

Елена сидела напротив, на краю стула. Она молча наблюдала, как старик копит силы. Тиканье настенных часов казалось невыносимо громким.

«Они искали переписку, — наконец прохрипел Воронцов, не глядя на нее. — Со Штелиным. Яков Яковлевич Штелин. Библиотекарь и… доверенное лицо». Он сделал паузу, ловя дыхание. «Он был связующим звеном. Между Ломоносовым и теми, кто предпочел остаться в тени».

«Какими тенями?» — мягко спросила Елена, хотя ответ уже зрел в ней, холодный и тяжелый.

«Теми, кого не интересует слава. Теми, кого интересует только результат. Сила. Контроль». Воронцов повернул к ней воспаленный взгляд. «Ваш друг… Волков. Он жив?»

«Жив. Ранен, но жив».

Старик кивнул, словно получил ожидаемое подтверждение. «Хорошо. Значит, они еще не настолько сильны. Или… просто торопятся». Он нервно облизал пересохшие губы. «Я не могу доверять вашим людям. Ваш техник… девушка. Она видит все цифровые следы. А там, где есть цифровой след, есть и уши. А ваш оперативник… он слишком прямолинеен. Его легко предугадать. Предсказуемость — смерть в нашем деле».

Он с трудом приподнялся, его пальцы вцепились в край одеяла. «Но вам… вам я, пожалуй, верю. В вас есть… стойкость. И вы умеете слушать. А главное — вы не боитесь задавать правильные вопросы».

С дрожью в руках он потянулся к старому потертому пиджаку, висевшему на спинке стула. Его пальцы, тонкие и жилистые, с трудом нащупали внутренний карман. Он извлек не документ, не бумагу, а небольшой, почерневший от времени металлический ключ. Длинный, с причудливыми витыми бороздками и крошечным, почти стершимся гербом — скрещенными пером и циркулем.

«Библиотека Академии Наук, — прошептал он, вкладывая ключ в ладонь Елены. Его прикосновение было ледяным. — Пристройка девятнадцатого века. Третий этаж. В конце коридора… комната с зеленой дверью. Ее не открыть обычным ключом. И не найти в описях».

Елена сжала ключ в кулаке. Металл, казалось, заморозил кожу, неся в себе холод веков.

«Что там?» — ее собственный голос прозвучал приглушенно.

«То, что Штелин спас от посторонних глаз. То, что не должно было найтись. Черновики. Заметки на полях. Письма, которые Ломоносов просил уничтожить. Его… сомнения». Воронцов откинулся на подушки, его силы были на исходе. «Ищите упоминания о „Стеклянном зале“. Не о комнате… о концепции. О принципе. И… — он захрипел, — осторожней с тенью, что следует за вами. Она ближе, чем вы думаете».

Елена встала. Ключ в ее руке казался непомерно тяжелым. Она понимала — это не просто доступ к тайнику. Это была эстафета. Передача ответственности за знание, которое уже стоило жизней.

«Арсений Петрович…»

«Уходите, — прервал он ее, закрывая глаза. — И никому не говорите. Пока не узнаете, что там. Пока не поймете. Доверяйте только… тени от себя на стене. И то… проверяйте».

Она вышла из квартиры, не оглядываясь. На улице ее обдало холодным ветром. Ключ был спрятан во внутреннем, застегнутом на молнию, кармане. Каждый прохожий, каждая промелькнувшая машина теперь казались потенциальной угрозой. «Они ближе, чем вы думаете».

Она достала телефон, чтобы позвонить Илье, но пальцы замерли. «Никому не говорите. Пока не узнаете». Воронцов доверился ей. Только ей. Нарушить его наказ — значит предать это доверие и, возможно, спугнуть добычу.

Но молчание — это тоже риск. Одиночное погружение в логово могло стать ловушкой.

Елена зашла в первое попавшееся кафе, заказала кофе и села в дальний угол. Она смотрела на людей вокруг, пытаясь уловить хоть один настороженный взгляд, хоть малейший признак слежки. Паранойя Воронцова оказалась заразительной.

Она написала Илье. Короткое, ничего не значащее сообщение: «Встреча прошла. Воронцов напуган, но стабилен. Ничего нового». Ложь далась ей удивительно легко. Она получила самый важный ключ за последние месяцы, и этот груз ложился теперь только на ее плечи огромной тяжестью.

Она понимала, что ее следующее движение определит все. Пойти одной — безумие. Привести команду — возможно, выдать тайник. Но Воронцов был прав. Пока они не знали, кто дергает за ниточки Марины, пока Егор лежал в больнице, а Илья пытался склеить осколки доверия, любое действие могло быть использовано против них.

Ключ ждал. Тайник ждал. А вместе с ними ждала и тень, готовая нанести удар в любой момент. И Елена должна была решить, станет ли она охотником или добычей в этой смертельной игре со знанием.
ГЛАВА 10. ТАЙНИК ЛОМОНОСОВА
Библиотека Академии Наук погрузилась в ночную тишину, нарушаемую лишь гулом вентиляции и отдаленными шагами ночного сторожа. Елена, Илья и Марина двигались по бесконечному коридору пристройки XIX века, их фонари выхватывали из мрака портреты ученых прошлого. Следующий шаг каждого давался с трудом — не из-за физической усталости, а из-за груза недоверия, висевшего в воздухе тяжелее книжной пыли.

Елена шла первой, сжимая в кармане ключ. Она нарушила прямое указание Воронцова, решив взять команду. Одиночество в этой миссии казалось ей большим риском, чем возможная утечка. Но она не сказала Илье о предостережении старика насчет Марины. Это была ее личная страховка.

— Третья дверь слева, — тихо прошептала она, останавливаясь перед массивной дверью, выкрашенной в тускло-зеленый цвет. На ней не было ни таблички, ни номера.

Ключ вошел в замочную скважину с глухим щелчком, будто его ждали столетиями. Дверь открылась беззвучно, впустив их в комнату, больше похожую на каменный мешок. Воздух был сухим и неподвижным. Стеллажи вдоль стен ломились от папок и свитков, но не это привлекло их внимание.

В центре комнаты стоял простой деревянный стол, а на нем — небольшой, почерневший от времени ларец из мореного дуба с бронзовыми накладками. Тот самый ларец, что они видели на старой фотографии из дела инженера Орлова.

Илья, не говоря ни слова, надел перчатки. Его пальцы, привыкшие к бережному обращению с бумагой, скользнули по сложному замку. Механизм поддался с тихим щелчком.

Внутри, на бархатной подкладке, лежали не драгоценности и не единый манускрипт. Там была стопка потрепанных листов, испещренных знакомым острым почерком. Черновики. Письма. И — отдельно — небольшая записная книжка в кожаном переплете.

Илья взял ее первой. Он открыл ее и начал читать вслух, его голос в гробовой тишине комнаты звучал зловеще и пророчески.

«…и видел я, как дитя моего разума, зачатое во имя познания, обращают в исчадие тьмы. Сие не есть кристалл исцеления, о коем грезил. Сие есть лезвие, что отсекает волю, окутывая разум дымкою блаженного покорства. Дьявольское искушение — дать сей инструмент в руки тех, кто жаждет власти, а не истины…»

Следующая запись была сделана через два листа.

«…Г.О. ныне одержим мыслью о практическом применении сего „стекла“. Он говорит не о лечении страждущих, но о создании „инструмента для укрощения непокорных“. Я отрекся от сих изысканий, но боюсь, семя упало в плодородную почву его честолюбия…»

— Г.О., — выдохнула Елена. — кто это? Похоже на Григория Орлова.

Илья кивнул, листая страницы. Его лицо становилось все мрачнее.

«…предупреждал я его — сила, что резонирует с духом, не может быть обращена во зло без последствий для самого творца. Но он глух. Он основал общество последователей, кои видят в сей технологии путь к „новому порядку“. Они зовут себя „Алетейя“…»

Марина, молча стоявшая у входа, внезапно кашлянула. — «Алетейя»… Это же… богиня греческой мифологии, дочь Зевса, персонификация истины…

— Молчи, — резко оборвал ее Илья, не отрывая глаз от текста. Он читал дальше, и с каждой строчкой их открытие становилось все страшнее и глобальнее.

Алетейя. То самое имя, с которым они столкнулись в своем последнем деле. Консорциум, пытавшийся стереть память человечеству. Его корни уходили в XVIII век.

«…Г.О. провел эксперименты не только с кристаллами, но и со сплавами, что усиливают их резонанс. Он ищет способ тиражирования эффекта, создания не единичных артефактов, а оружия… Он называет сии сплавы „Новичок“…»

Елена прислонилась к стене, чувствуя, как подкашиваются ноги. Ломоносов не просто предвидел опасность. Он дал имя тому, с чем они будут сражаться спустя столетия. «Новичок». Не просто боевое отравляющее вещество, а производная от извращенной технологии управления сознанием.

— Он не просто опередил время, — прошептал Илья, закрывая записную книжку. Его руки дрожали. — Он увидел самый страшный кошмар ученого — свое открытие, извращенное и превращенное в орудие порабощения. «Кристалл счастья» никогда не был целью. Он был побочным продуктом, доказательством концепции. Целью всегда было оружие. И «Алетейя» Г.О. — прямой предок консорциума, что мы разрушили.

Он посмотрел на обеих женщин, и в его взгляде читалась холодная ясность.

— Мы ошибались, думая, что победили. Мы срубили голову гидре, но не убили ее тело. Его корни здесь. В этих бумагах. И теперь мы знаем его настоящее имя. И знаем, что его наследники все еще охотятся за тем, что искал их основатель.

Он осторожно положил записную книжку обратно в ларец, как будто это была не бумага, а взведенная бомба.

— «Алетейя» не просто существует. Она выполняет завет своего создателя. И мы только что нашли ее свидетельство о рождении.
ГЛАВА 11. ИМЯ ПРЕДАТЕЛЯ
Воздух в тайной комнате стал густым, как смола. Слова Ломоносова висели в нем, ядовитые и неумолимые. Призрак «Г.О.», доселе бестелесный, обретал плоть и кровь, и плоть эта была отравлена честолюбием, а кровь — предательством.

Илья разложил на столе несколько пожелтевших писем, аккуратно переписанных чьей-то старательной рукой — вероятно, рукой самого Штелина, собиравшего этот компромат.

— «Г.О.» упоминается здесь семь раз, — тихо констатировал Илья, его пальцы скользили по строчкам. — Все в контексте отступничества. Ломоносов называет его «былым соратником», «человеком острого ума, но кривой души».

Елена, все еще бледная от шока, присела на край стола. — Мы должны его идентифицировать. Все, что у нас есть — инициалы. Это ничего не дает.

— Не только инициалы, — возразил Илья. Он взял одно из писем, датированное 1761 годом. — Читайте. Ломоносов пишет: «…и сие письмо мое к тебе, Яков, есть крик отчаяния. Ибо вчера видел я собственными очами, как Г.О. демонстрировал графу Панину не кристалл исцеления, а стекло, обращающее волю в прах. И граф зрелищем сим был восхищен, узрев в оном инструмент для усмирения бунтовских настроений в среде крепостных…»

Он поднял взгляд на Елену, и в его глазах вспыхнула искра понимания.

— Панин. Граф Никита Панин, президент Коллегии Иностранных дел. Это сужает круг. «Г.О.» был достаточно близок ко двору, чтобы демонстрировать свои наработки одной из самых влиятельных фигур империи.

Марина, до этого молча наблюдавшая с порога, сделала шаг вперед. Ее лицо было сосредоточено, все ее существо было направлено на решение задачи.

— Я могу провести перекрестный анализ. База данных «Русский биографический словарь», списки членов Академии Наук и близкого окружения Панина. Ищем ученого, естествоиспытателя или химика с инициалами Г.О. во второй половине XVIII века.

— Делай, — коротко кивнул Илья, не отрывая взгляда от бумаг.

Пока пальцы Марины летали по клавиатуре планшета, Илья нашел еще один ключ. В другом письме, более позднем, Ломоносов с горечью писал: «…и основал он, сей отступник, „Общество Посвященных“, кое собирается в доме у Аничкова моста. И говорят, что цель их — не познание, а контроль. Контроль над мыслями, над памятью, над самой сутью человеческой».

— Аничков мост, — прошептала Елена. — Дворец. Это была вотчина императорской фамилии. Им покровительствовал кто-то при дворе. Высокопоставленный покровитель.

— Есть! — резко выдохнула Марина. Все взгляды устремились на нее. — Григорий Орлов. Григорий Григорьевич Орлов. Фаворит императрицы Екатерины Второй. Один из организаторов переворота 1762 года. Человек огромного влияния. Известен своим интересом к наукам, особенно к химии и металлургии. Состоял в переписке с Ломоносовым. И… — она сделала паузу, чтобы усилить эффект, — именно он курировал ранние, секретные проекты по созданию новых видов оружия для русской армии.

В комнате воцарилась оглушительная тишина. Григорий Орлов. Фаворит императрицы. Человек, чья власть была почти безгранична. Идеальный покровитель для тайного общества, стремящегося к контролю над умами. Идеальный последователь для ученого-отступника, желавшего превратить знание в орудие власти.

— Орлов, — с усилием произнес Илья, словно пробуя на вкус это имя, отягощенное веками интриг и крови. — «Г.О.» Основатель «Общества Посвященных». Прародитель «Алетейи». И… основатель рода Орловых и Хранителя тени.

Он посмотрел на потрепанные листы, на гневные строчки Ломоносова.

— Это меняет все. Мы имели дело не с абстрактным злом. Мы боролись с наследием конкретного человека. С системой, выстроенной на фундаменте его амбиций. И эта система… — его взгляд стал острым, как лезвие, — она не могла исчезнуть бесследно. У «Общества Посвященных» должны были быть ученики. Преемники.

Илья медленно сложил письма. Теперь у призрака из прошлого было имя. И это имя было первым реальным ключом к пониманию того, с кем они сражаются в настоящем. Тень «Г.О.» была длинной. Очень длинной. И она, без сомнения, все еще падала на их настоящее.
ГЛАВА 12. СЛЕД ОБЩЕСТВА
Тишина в кабинете «Архивной правды» на следующий день была звенящей и натянутой, как струна. После вчерашнего открытия каждый звук, каждый взгляд приобретал новый, зловещий смысл. Марина сидела за своим компьютером, ее лицо было бледным, но решительным. Она понимала — ее подозревают, и единственный способ доказать свою лояльность — найти нечто большее. Не оправдываться, а действовать.

Илья наблюдал за ней с расстояния, его лицо было непроницаемой маской. Он дал ей шанс, но его доверие теперь было похоже на тонкий лед, готовый треснуть в любой момент. Егор, все еще слабый после ранения, находился в своей квартире, но был на связи через зашифрованный канал. Его хриплый голос периодически раздавался из динамика, задавая уточняющие вопросы.

Марина работала молча, с лихорадочной сосредоточенностью. Она создала виртуальную машину, отсеченную от всех основных сетей агентства, и через цепочку анонимных прокси вышла в открытое море цифровых архивов. Ее пальцы летали по клавиатуре, выстраивая сложные поисковые запросы.

— Имя «Григорий Орлов» — слишком очевидно и слишком опасно для прямого поиска, — тихо проговорила она, больше для себя, чем для других. — Но «Общество Посвященных»… Оно должно было оставить след. Не явный. Не в государственных документах. В частной переписке, в финансовых отчетах благотворительных организаций, в списках попечителей научных фондов.

Она начала с дореволюционных баз данных. Оцифрованные адресные книги Санкт-Петербурга, списки членов закрытых клубов, благотворительных обществ. Имя «Орлов» она исключила, ища косвенные указания.

— Вот, — она вывела на экран сканированную страницу из списка членов «Общества поощрения художеств» за 1843 год. — Смотрите. Среди попечителей — граф Алексей Чернышёв. Его жена, в девичестве… Орлова. А в примечании указано, что граф является «хранителем традиций научного изыскания, завещанных предком». Расплывчато, но…

— Работай дальше, — раздался голос Егора из динамика.

Марина углубилась в XX век. Она искала не людей, а паттерны. Фонды, занимавшиеся исследованиями в области психологии, нейрофизиологии, химии. Особое внимание она уделила тем, что были основаны в смутные времена — после революции, в годы НЭПа, во время перестройки.

И она нашла его. Первый четкий след.

— «Научно-благотворительный фонд «Прометей», — прочитала она, выводя на экран логотип — стилизованное пламя, обвивающее древний свиток. — Основан в 1894 году. Заявленные цели — поддержка талантливых ученых-химиков. В списке учредителей… — она увеличила шрифт, — профессор Владимир Орлов, внучатый племянник Григория Орлова. Эмигрировал в 1919 году, но фонд продолжал работать.

— Проверь финансирование, — приказал Илья, впервые за несколько часов подойдя ближе.

Марина нырнула в базы данных международных банков, используя алгоритмы поиска обезличенных транзакций.

— Фонд получал деньги из швейцарских и лихтенштейнских оффшоров. Цепочка сложная, но… вот. Часть средств уходила на исследования в закрытом НИИ №14 ВМФ, том самом, из которого в 70-е годы выделили отдельное подразделение, в котором велись работы по «Фолианту».

Воздух в комнате сгустился. Цепочка смыкалась.

— Но «Прометей» был расформирован в 1992 году, — продолжила Марина, ее голос стал взволнованным. — Однако… смотрите. Его активы и кадровый костяк практически в полном составе перешли в новый фонд — «Скифское Золото». Заявленные цели — археология и сохранение культурного наследия.

Она открыла сайт фонда «Скифское Золото». Шикарный, современный ресурс. Фотографии раскопок, гранты для молодых историков, публикации. Ничего криминального.

— Копай глубже, — прошептала Елена, стоявшая за ее спиной. — В их совете попечителей.

Марина открыла раздел. Известный промышленник, пара академиков, бывший дипломат… И одно имя, которое заставило Илью замереть.

— Вадим Петрович Крюков, — он произнес это имя тихо, как проклятие.

Создатель фонда «Наследие». Человек, с которого началось их первое дело о «Кристалле». Человек, чья жена стала жертвой незавершенной формулы. Он был связан не только со своим фондом. Он входил в совет попечителей «Скифского Золота».

— Он был одним из них, — сдавленно сказал Илья. — Не самостоятельным игроком. Пешкой в их игре. Они использовали его, его отчаяние, его ресурсы.

— И это еще не все, — голос Марины дрожал от напряжения. — Я провела перекрестный анализ по email-адресам и номерам телефонов, связанным со «Скифским Золотом». Есть пересечение с еще одной структурой. Благотворительным фондом «Новая Александрия». Он зарегистрирован в Нидерландах. Основной бенефициар — через пять уровней оффшоров — кипрская компания, которая, в свою очередь, принадлежит швейцарскому холдингу…

Она сделала паузу, чтобы перевести дух.

— Холдинг носит название «Алетейя».

Слово повисло в воздухе, тяжелое и неумолимое. Призрак из прошлого не просто обрел имя. Он обрел плоть и кровь в виде современной, могущественной и абсолютно легальной финансовой империи.

— Они не скрываются, — прошептал Илья, глядя на сложную схему взаимосвязей, которую Марина вывела на большой экран. — Они маскируются. Под благотворительность, под науку, под сохранение культуры. У них те же цели, что и у Григория Орлова — контроль. Но их методы эволюционировали. Они не демонстрируют «стекла, обращающие волю в прах» сильным мира сего. Они тихо финансируют исследования, лоббируют законы, внедряют своих людей в ключевые институты.

Он подошел к экрану и ткнул пальцем в логотип «Алетейи».

— Мы были неправы, думая, что уничтожили их, взорвав сервер. Мы отрубили щупальце. Но голова, сердце — эта финансовая сеть — осталась нетронутой. И теперь, благодаря Марине, мы знаем, где искать.

Он повернулся к ней. Его взгляд был все еще строгим, но в нем появилась тень былого доверия.

— Хорошая работа.

Это была не похвала. Это была констатация факта. Но для Марины, сидевшей с побелевшими от напряжения костяшками пальцев на клавиатуре, это прозвучало как высшая награда. Она сделала шаг к реабилитации. Но она, как и все они, понимала — это был только первый шаг в новой, куда более опасной битве. Битве с организацией, чьи корни уходили в глубь веков, а силы простирались по всему миру. И следующее движение в этой партии должна была сделать «Алетейя». А они должны быть готовы.
ГЛАВА 13. ПРЯМОЙ ВОПРОС
Кабинет «Архивной правды» превратился в зал суда. Дверь в кабинет распахнулась, и на пороге появился Егор. Он опирался на трость. Илья сидел в своем кресле, пальцы сцеплены перед собой. Марина, вызванная без объяснения причин, смотрела на них с нарастающей тревогой.

— Марина, — начал Егор, опуская на стол распечатанные логи. Его голос был низким и ровным, без обычной хрипотцы. — Объясни это.

Она взяла листы, пробежала глазами. Илья наблюдал за ее реакцией. Сначала — недоумение, затем — медленное понимание, и наконец — резкая бледность.

— Я… я не понимаю, — ее голос дрогнул. — Это что, запрос к архиву? Но я его не делала. Это не мой IP.

— Это не твой IP, но запрос выполнен за двенадцать минут до твоего стандартного поиска, — отчеканил Егор. — И он точно нацелен на те самые номера фондов, что мы в итоге получили. Слишком удобное совпадение, не находишь?

— То есть ты считаешь, что я… что я специально это сделала? — Марина отшатнулась, как от удара. Глаза ее наполнились слезами. — Егор, я же… я работаю с вами все это время! После всего, что случилось!

— После всего, что случилось, мы должны проверять все, — холодно парировал он. — И твоя биография, Марина, вся состоит из белых пятен. Поступление по особому приказу. Чистый военный билет. Личное дело в НИИ — пустое. И теперь это. Объясни.

— Я не могу объяснить то, чего не знаю! — голос ее сорвался на крик. — Да, меня взяли в университет по рекомендации! Мой дядя работал в министерстве! И что? Да, в НИИ мое дело было пустым, потому что я проработала там три месяца перед тем, как уйти к вам! А этот запрос… — она ткнула пальцем в распечатку, — я не знаю, кто его сделал! Может, это хакерская атака! Может, меня подставляют! Или вас через меня!

Илья молча наблюдал за этим диалогом, его аналитический ум работал на пределе. Доводы Егора были весомы. Совпадения — подозрительны. Но и реакция Марины не выглядела наигранной. Шок, обида, ярость — все было органично.

— Егор, — тихо сказал Илья. — Откуда у тебя эти логи?

Взгляд оперативника метнулся на него. — Я проверил. Через старые каналы. Мы же работаем по твоему же протоколу — «избирательное доверие».

— Проверка одного члена команды другим без моего уведомления выходит за рамки протокола, — заметил Илья. — Это уже не проверка, это слежка.

— А как иначе было проверить? — в голосе Егора прозвучала сталь. — Официально запросить? «Марина, вы не предатель?» Она бы все равно ничего не признала.

— Я не предатель! — выкрикнула Марина, и слезы потекли по ее лицу. — Я столько для вас всех сделала! Я чуть не умерла за это дело! И теперь вы… ты… — она смотрела на Егора с таким горьким разочарованием, что Илья почувствовал укол в сердце.

Он понимал Егора. Старый волк чуял опасность инстинктом. Но он также видел перед собой девушку, которая прошла с ними через ад, чтобы спасти их всех. Была ли это игра? Или же ею действительно манипулировали, как марионеткой, даже не подозревающей о ниточках?

— Довольно, — властно сказал Илья, поднимаясь. — Егор, твои подозрения зафиксированы. Марина, твои оправдания приняты к сведению. Но факт остается фактом: наша система скомпрометирована. Либо твои учетные данные были украдены, либо твои действия предугаданы, либо… — он не стал договаривать.

— Что мы делаем? — спросил Егор, не отрывая взгляда от Марины.

— Мы продолжаем работу, — ответил Илья. — Но с изменениями. Марина, ты отстраняешься от всех внешних запросов и работы с базами данных. Твоя задача — внутренний аудит нашей сети. Найди уязвимости, через которые мог быть совершен этот запрос. Егор, ты курируешь ее работу. Лично.

Он посмотрел на них обоих. — Это не наказание. Это необходимость. Пока мы не выясним, кто сделал этот запрос и как, мы не можем доверять ни одной полученной информации. И да, — его голос стал жестче, — это касается всех. С этого момента я самостоятельно проверяю все входящие данные по этому делу. Лично.

Марина, всхлипывая, кивнула и быстро вышла из кабинета. Егор еще секунду постоял, затем развернулся и молча последовал за ней.

Илья остался один. Он подошел к окну, глядя на ночной город. Он только что посеял семена раздора в своей команде. Но другого выхода не было. Подозрения Егора были обоснованны. Но и вера в Марину тоже имела право на существование. Теперь ему предстояло быть не только стратегом, но и арбитром в этой тихой войне. И первый ход в этой войне был за тем, кто стоял за архивным запросом. А противник, судя по изощренности, был терпелив и опасен.
ГЛАВА 14. НОВЫЙ ИГРОК
Удар пришел оттуда, откуда его не ждали. Не из темного переулка, не из тайного архива, а с ярких, кричащих глянцевых страниц и с экранов смартфонов.

Утром, за чашкой кофе, Елена первой наткнулась на статью. Ее планшет выдал баннер от новостного агрегатора: «СЕНСАЦИЯ: „Архивная правда“ — прикрытие для теневых сделок? Связи с международными преступниками».

Статья была опубликована в «Чистой Правде» — медиа-холдинге, известном своими разоблачительными, но зачастую крайне сомнительными материалами. Текст был виртуозной смесью фактов и откровенной лжи.

Автор, скрывавшийся под псевдонимом «Кассандра», с пафосом живописал, как «так называемые борцы за правду» из агентства Ильи Прохорова на самом деле годами отмывали деньги через офшоры, используя контакты с печально известным Сергеем Громовым. В статью были вмонтированы отсканированные квитанции — поддельные, но выполненные на высочайшем уровне, — показывающие переводы с якобы счетов агентства на счета Громова за несколько месяцев до его ареста.

Но самым грязным ударом стала фотография. Слегка размытый, но узнаваемый кадр: Илья и Егор стоят у входа в здание суда в день одного из слушаний по делу Громова. Рядом с ними, чуть поодаль, но создавая иллюзию принадлежности к их группе, — высокий мужчина в темных очках. Подпись гласила: «Соучастник Громова, Анатолий Беляев, встречается со своими „адвокатами“ из „Архивной правды“».

— Илья! — голос Елены дрожал от ярости. — Ты видишь это?

Илья уже видел. Он стоял у своего стола, бледный, сжимая в руке распечатанную статью. Его мир, выстроенный на логике и фактах, рушился под натиском откровенной клеветы.

— Это… это же откровенный бред! — выдохнула Елена. — Эти квитанции… мы их никогда не видели! И этот Беляев… мы с ним ни разу не пересекались!

— Это не важно, — тихо, но отчетливо произнес Илья. Его взгляд был прикован к экрану ноутбука, где уже появлялись новые заголовки. «Журналистка Елена Коршунова: связи в криминальном мире». «Бывший оперативник Волков: палач или жертва?». — Важно то, что это работает. Смотри.

Он открыл страницу агентства в соцсетях. Она была завалена гневными комментариями, угрозами. Телефон на столе зазвонил — первый из десятков звонков от бывших клиентов, требующих объяснений.

— Они играют на публику, — сказал Илья. — Они не пытаются нас уничтожить физически. Они уничтожают нашу репутацию. Наше главное оружие — доверие. Они отравляют его.

Егор стоял у стола, его массивная фигура казалась еще более громоздкой от напряжения, а лицо было искажено гримасой бешенства.

— Вы видели? Эти стервятники из «Чистой Правды»! Я доберусь до этого… «Кассандры» и вырву ему глотку!

— Успокойся, Егор, — жестко остановил его Илья. — Это именно то, чего они хотят. Нервной, неадекватной реакции. Чтобы мы полезли в драку и выглядели еще более виноватыми.

— Так что, сидеть сложа руки?!

— Нет. Анализировать. — Илья повернулся к Марине, которая молча сидела за своим компьютером, ее лицо было белым как полотно. — Марина. Кто стоит за «Чистой Правдой»? Кто владелец?

Пальцы Марины затрепетали на клавиатуре. — Холдинг «Медиа-Инвест Групп». Номинальный владелец — Кипр. Фактический бенефициар… — она пролистала несколько экранов, и ее голос сорвался, — установить не могу. Цепочка обрывается в Люксембурге. Но… есть одно пересечение.

— Какое? — в один голос спросили Илья и Егор.

— Рекламные контракты. «Чистая Правда» является крупным рекламным агентом для российского филиала фармацевтической корпорации «Vogel Pharma»

Илья медленно сел в кресло. «Vogel Pharma». Одна из компаний, входивших в орбиту интересов консорциума «Алетейя». Все сошлось.

— Это они, — прошептал он. — «Алетейя». Они меняют тактику. Прямые атаки не сработали. Теперь они используют информационное оружие. Они хотят дискредитировать нас в глазах общественности, лишить нас поддержки, сделать из нас изгоев.

Он посмотрел на своих товарищей — на яростного Егора, на потрясенную Елену, на напуганную Марину.

— Они хотят, чтобы мы замолчали. Чтобы мы бросили расследование, чтобы мы спрятались. Они знают, что мы близки к чему-то важному. И их ответ — не пуля, а грязь.

Илья сгреб все распечатки со статьями в кучу и швырнул их в мусорную корзину.

— Значит, мы им этого не дадим. Мы не будем оправдываться. Мы не будем играть по их правилам. Мы будем делать то, что умеем лучше всего. — Его голос зазвенел сталью. — Мы будем копать. Глубже, чем когда-либо. И мы найдем того, кто стоит за «Чистой Правдой». И мы предъявим миру не наше оправдание, а их настоящее лицо.

Война вышла на новый, куда более грязный уровень. Отныне их врагом была не только тайная организация, но и созданная ею иллюзия. И чтобы победить, им предстояло сразиться не только с тенью, но и с ее отражением в глазах миллионов.
ГЛАВА 15. ПРИНУЖДЕНИЕ
Кабинет Анны Орловой в ее фонде был оазисом спокойствия и порядка. Панорамные окна с видом на Неву, строгая мебель из темного дерева, ни одной лишней бумаги. Но сегодня утром в нем ощущалась какая-то тяжесть, словно перед грозой.

Анна сидела за своим столом, не двигаясь. Перед ней лежал простой белый конверт без марки и обратного адреса, доставленный курьерской службой. Внутри — единственный лист бумаги. Ни угроз, ни требований, написанных грубым почерком. Только сухой, отточенный текст, набранный шрифтом, имитирующим машинописный.

«Уважаемая Анна Петровна.

Наше внимание привлекла ваша активность, связанная с определенными историческими изысканиями. Мы считаем необходимым напомнить вам о деликатности некоторых тем.

В частности, общественность может с большим интересом воспринять документальное подтверждение обстоятельств, при которых вы возглавили семейный фонд после скоропостижной кончины вашего дяди, Аркадия Петровича Орлова. Существуют, к примеру, медицинские заключения, указывающие на аномально высокое содержание дигоксина в его крови в последние дни жизни. А также показания сиделки о ваших частых визитах и… ваших познаниях в фармакологии, полученных во время недолгого обучения на медицинском факультете.

Мы уверены, что продолжение вашего расследования архивных дел будет не в ваших интересах. Прекратите финансирование. Отзовите заказ.

С наилучшими пожеланиями здравомыслия,

А.В.С.»

Буквы плыли перед глазами. А. В. С. Анонимный Враг Системы? Нет. Слишком просто. Это была подпись. Три буквы, которые ничего не значили для мира, но ее ударили в самое сердце. Они знали. Знают все. Не голословные подозрения, а конкретные, убийственные детали, которые она похоронила в самых глубоких подвалах своей памяти и своего влияния.

Смерть дяди. Несчастный случай. Официально — сердечная недостаточность. Неофициально… ее отчаянная попытка спасти фонд от разорения и передать его в руки человека, который не пустил бы его с молотка. Она была молода, амбициозна и видела единственный выход. Всего несколько капель, подмешанных в лекарство. Не яд. Всего лишь ускоритель. Спустя годы она выстроила стену из раскаяния и благотворительности, чтобы отгородиться от этого призрака. И вот он вернулся.

Ее рука дрогнула, и дорогой фарфоровый стакан с чаем упал на пол, разбившись с оглушительным звоном. Она не заметила. Дыхание перехватило. Они не угрожали физической расправой. Они угрожали уничтожить ее. Стереть в порошок все, что она строила десятилетиями. Ее имя, ее репутацию, ее дело.

Следующее, что она осознала — телефон в ее дрожащей руке. Она набрала номер Ильи, не думая, на автомате.

Он прибыл через сорок минут. Она сидела в том же положении, не в силах сдвинуться с места. Молча протянула ему письмо.

Илья прочитал. Его лицо не изменилось, но глаза стали холодными, как лед.

— А.В.С., — произнес он. — «Аuctoritas, Veritas, Сustodia». Власть, Истина, Хранение. Девиз «Общества Посвященных», упоминавшийся в письмах Штелина. Они сбрасывают маски.

— Они убьют меня, — прошептала Анна, и ее голос был чужим, сломанным. — Не физически. Они уничтожат все, что я есть.

— Они пытаются, — поправил ее Илья. Его спокойствие было почти пугающим. — Это стандартная тактика давления. Они бьют по самому больному. По тому, что вы пытались скрыть.

— Я должна остановиться, Илья. Я должна отозвать заказ. — В ее глазах стоял животный, неприкрытый страх.

— Если вы это сделаете, они поймут, что метод работает, — сказал Илья, подходя ближе. Он смотрел на нее не с осуждением, а с пониманием. — И они будут использовать его снова и снова. Сначала — шантаж. Потом — требование. Они не оставят вас в покое, Анна. Они будут держать этот дамоклов меч над вашей головой вечно. Пока вы не станете их марионеткой.

— Что же мне делать? — в ее голосе звучало отчаяние.

— То, что делаем мы, — ответил Илья. — Сражаться. Но не в одиночку. Вы не одна. Они объявили войну нам всем. Ваша тайна… — он сделал паузу, выбирая слова, — это ваше личное дело. Но они используют ее как оружие против нашей общей цели. Против правды.

Он положил письмо в свой портфель.

— Позвольте мне забрать это. Мы не позволим им запугать нас. Мы найдем их. И мы заставим их ответить. Не только за наши жизни, но и за ваше прошлое.

Анна смотрела на него, и постепенно ужас в ее глазах начал сменяться медленной, тяжелой решимостью. Бежать было некуда. Сдаться — означало проиграть все.

— Хорошо, — тихо сказала она. — Я… я с вами.

Илья кивнул. Враги показали свою силу. Они могли бить по репутации, по прошлому, по самым темным углам человеческой души. Но они совершили ошибку. Они сплотили своих жертв. Теперь это была не просто команда, расследующая дело. Это был союз тех, кому было что терять. И это делало их по-настоящему опасными.
ГЛАВА 16. РЕШИТЕЛЬНЫЙ ШАГ
Информационная атака «Чистой Правды» висела в пространстве невидимым, но ощутимым ядовитым облаком. А письмо, полученное Анной Орловой, было прямым выстрелом в упор.

Илья стоял перед своей командой. Егор, бледный, но собранный, опирался на трость. Елена, с поджатыми губами, смотрела на него с вызовом. Марина сидела, сгорбившись, но ее взгляд из-под опущенных век был острым и внимательным. Они были измотаны, ранены, преданы и оклеветаны. Но они были здесь.

— Они бьют по нашим слабостям, — начал Илья без предисловий. Его голос был ровным и холодным, как лезвие. — По репутации. По прошлому. Они пытаются загнать нас в угол, заставить замолчать, заставить нас защищаться. Это классическая тактика — заставить противника играть в твоей игре, на твоем поле.

Он прошелся взглядом по каждому.

— Мы не будем защищаться. Мы не будем оправдываться в статьях. Мы не будем прятаться. Единственный способ победить — атаковать. Уйти в наступление. Ударить туда, где они этого не ждут.

— И где они этого не ждут? — хрипло спросил Егор. — В их штаб-квартире в Швейцарии?

— Нет, — ответил Илья. — В их логове. Мы знаем их настоящее имя. «Общество Посвященных». Мы знаем, что оно существует, маскируясь под благотворительные фонды. Но мы не знаем, кто они. Их имена. Их лица. Их иерархию. Без этого мы будем вечно биться с их щупальцами, а голова останется в безопасности.

Он сделал паузу, давая им осознать простоту и безумие этой мысли.

— Мы должны внедриться в них.

В комнате повисло ошеломленное молчание.

— Ты спятил, — первым выдохнул Егор. — Это не банда мелких жуликов, Илья. Это организация, существующая столетиями. С нашими биографиями, особенно с моей, нас разоблачат в первую же секунду.

— Нет, если мы придем к ним не как охотники, а как… соискатели, — сказал Илья. — Не с пустыми руками. С подношением. С тем, что они искали все эти века.

Елена медленно подняла голову, и в ее глазах вспыхнуло понимание. — Кодекс. Ты хочешь использовать Кодекс Ломоносова как приманку.

— Именно, — кивнул Илья. — Мы создаем легенду. Мы — группа авантюристов-интеллектуалов, случайно нашедшая утерянные бумаги Ломоносова. Мы не знаем их истинной ценности, но догадываемся. Мы ищем… покупателя. Покровителя. Того, кто оценит наш труд и поможет нам извлечь выгоду из нашего открытия.

— Это безумие, — прошептала Марина. — Они никогда не поверят.

— Они поверят, потому что захотят поверить, — парировал Илья. — Страсть — их слабость. Страсть к знанию, к власти, к контролю. Мы предложим им вожделенный артефакт, о котором они мечтали со времен их основателя. Жадность ослепляет. И мы предложим это через канал, который они не смогут проигнорировать.

— Через кого? — спросила Елена.

— Через Воронцова, — ответил Илья. — Он их бывший. Он знает правила. Он знает, как выйти на связь. Они пытались его убить, но они уважают его знания. Мы заставим его стать нашим проводником.

— Он никогда не согласится, — покачал головой Егор. — Он слишком сильно их боится.

— Он боится их именно потому, что знает, на что они способны, — сказал Илья. — И сейчас он понимает, что мы — его единственный шанс нанести ответный удар. Мы дадим ему этот шанс. Мы не просто предложим ему сделку. Мы предложим ему месть.

План был безумным, самоубийственным. Он требовал абсолютного доверия, идеального исполнения и невероятной удачи. Один неверный шаг, одна случайная оговорка — и их ждала бы не просто смерть, а нечто худшее.

Илья смотрел на них, видя в их глазах отражение его собственных страхов и его собственной решимости.

— У нас нет другого выбора. Они загнали нас в угол. Мы можем либо сдаться и позволить им уничтожить нас по частям, либо нанести удар. Риск колоссальный. Но награда — единственный шанс на выживание. Не только наше. Анны Орловой. И всех, кто может стать их следующей мишенью.

Он выдержал паузу.

— Я иду на это. С вами или без вас.

Первым поднялся Егор, преодолевая боль.

— Я всегда говорил, что ты сумасшедший, архивариус. Но скучно с тобой не бывает. Я в деле.

— Я тоже, — твердо сказала Елена. — Кто, если не мы?

Все взгляды устремились на Марину. Она медленно подняла голову. В ее глазах не было страха. Была холодная, почти машинальная готовность.

— Я вычислю все возможные точки входа и выхода. Подготовлю цифровые легенды. Если идти, то идти до конца.

Решение было принято. Они сделали свой выбор. Они не просто продолжали расследование. Они объявляли войну. Войну тени, столетиями прятавшейся в подвалах истории. И их первым выстрелом в этой войне должна была стать искусно подброшенная приманка — томик с пожелтевшими страницами, в котором была заключена гибель целых империй. Они шли в логово зверя. И единственным их преимуществом была правда, которую зверь так жаждал заполучить.
ГЛАВА 17 ОПЕРАЦИЯ «ПРИЗРАК»
На столе лежали три артефакта, как три карты, выложенные на кон в смертельной игре. Анонимное письмо Анне Орловой. Распечатки статей из «Чистой Правды». И — самое главное — расшифрованные записи Ломоносова из тайника.

— Они атакуют нас со всех сторон, — начал Илья, его голос был ровным, без тени паники. — Дискредитация в СМИ. Шантаж нашего главного клиента. Прямое физическое нападение. Это не хаотичные атаки. Это спланированная кампания на уничтожение. Они хотят не просто остановить нас. Они хотят нас стереть.

Он обвел взглядом своих товарищей.

— Мы можем отступить. Раствориться. Закрыть агентство и надеяться, что они оставят нас в покое. Но, — он сделал паузу, давая этим словам проникнуть в самое сердце, — мы уже знаем, что это не сработает. «Общество Посвященных» не прощает тех, кто подобрался слишком близко к его тайнам. Они будут преследовать нас до конца. У нас нет выбора.

— Что ты предлагаешь? — хрипло спросил Егор. — Пойти в лобовую атаку? Мы не знаем, где они.

— Именно поэтому мы не пойдем в атаку, — ответил Илья. — Мы заставим их прийти к нам. Мы выманим их из тени.

Он положил ладонь на расшифрованные листы Ломоносова.

— У нас есть единственная приманка, ради которой они пойдут на все. Единственный артефакт, который оправдывает само их существование. «Ломоносовский кодекс». Тот самый, что они искали всё это время.

В комнате повисло изумленное молчание.

— Но у нас нет Кодекса, — возразила Елена. — У нас лишь черновики. Обрывки.

— Они этого не знают, — парировал Илья. — Но они знают, что мы нашли тайник Штелина. Они знают, что мы ближе всех за всю историю подобрались к разгадке. Поэтому мы дадим им то, что они хотят. Мы создадим «Кодекс».

Марина резко подняла голову, ее глаза расширились.

— Подделку?

— Не подделку, — поправил Илья. — Легенду. Мы возьмем подлинные черновики Ломоносова, его самые пророческие и опасные мысли. Мы дополним их историческим и научным контекстом, который будет абсолютно достоверным. Мы создадим не просто книгу. Мы создадим ключ. Ключ, который будет выглядеть настолько правдоподобно, что они не смогут устоять.

— Это безумие, — прошептал Егор. — Ты хочешь сделать себя мишенью для всей их организации.

— Я уже мишень, Егор! Мы все — мишени! — в голосе Ильи впервые прозвучали сдерживаемые эмоции. — Но сейчас мы мишени в тире. Мы не видим стрелка. Этот план — наш шанс выманить его на свет. Мы объявим, что Кодекс найден. Что мы выставляем его на тайные торги. И мы будем ждать, кто придет его покупать.

— Это ловушка, — констатировала Елена. Ее взгляд стал острым, аналитическим. — Но чтобы она сработала, приманка должна быть безупречной. И мы должны быть готовы к тому, что в нее поверят не только они. Это всколыхнет все подпольное сообщество коллекционеров, все теневые структуры.

— Тем лучше, — сказал Илья. — Чем больше шума, тем сложнее им действовать тихо. Мы превратим их главное преимущество — секретность — в их главную уязвимость. Они будут вынуждены действовать публично, пусть и в своем кругу.

Он посмотрел на Марину.

— Тебе придется создать не только документ. Тебе придется создать ему цифровую биографию. Слухи в узких форумах, намеки в закрытых каталогах, следы, которые приведут к нам.

— А если они просто пришлют киллера, вместо того чтобы вступать в переговоры? — мрачно спросил Егор.

— На этот случай, — Илья повернулся к нему, — нам понадобятся твои старые связи и вся твоя оперативная ярость. Мы организуем торги как крепость. Мы выберем место, которое будем контролировать. Мы проверим каждого участника. Это будет не аукцион. Это будет засада.

В комнате снова воцарилась тишина, но теперь она была иной — тяжелой, но решительной. Они понимали весь риск. Они шли ва-банк. Но отступать было некуда.

— Есть возражения? — спросил Илья.

Возражений не было. Была лишь тихая, холодная ярость и готовность идти до конца.

— Тогда начинаем операцию «Призрак», — объявил Илья. — Мы создадим самого опасного призрака в истории. Призрака правды, который вытащит их из тьмы. И пусть они начинают бояться.
ГЛАВА 18. ПОДСАДНАЯ УТКА
Арсений Воронцов сидел в своей новой, временной квартире, и его пальцы с нервной дрожью перебирали края старого тома. Мысль о предстоящем действе вызывала у него тошнотворную волну страха, но и странное, щемящее чувство долга. Они сожгли его прошлое, вломились в его святилище. Теперь пришло время ответить.

План Ильи был дерзок до безрассудства, но Воронцов, всю жизнь изучавший тайные пружины истории, видел в нем зловещую элегантность. Чтобы поймать змею, нужно показать ей теплое, беззащитное гнездо. Их агентство было гнездом. А Кодекс — теплом.

Он сделал глубокий вдох и взял свой старый, не подключенный к сети мобильный телефон — «кирпич», купленный за наличные в случайном ларьке. Первый звонок был в Париж, коллекционеру русских раритетов, с которым он двадцать лет назад обсуждал судьбу библиотеки Строгановых.

Разговор был выдержан в лучших традициях их круга — намеки, полутона, легкая, почти неуловимая дрожь в голосе.

«Мишель, это Арсений… Да, жив, чудом. Нет, не могу говорить. Слушай, у меня к тебе просьба-предостережение. Если к тебе поступят предложения… по части ломоносовского наследия… будь осторожен. Появился один документ. Слишком опасный. Слишком настоящий. Я видел… фрагменты. Там есть не только формулы. Там есть имена. Те, кто стоит за „Алетейей“ с самого начала. Да… именно те. И документ этот… уплывает. На темную сторону. Аукцион анонимный. Я бессилен».

Он не предлагал купить. Он предупреждал. И это было гениально. Слух, запущенный как предостережение, расползался втрое быстрее и вызывал втрое больше доверия.

Второй звонок — в Лондон, бывшему сотруднику аукционного дома «Сотбис», человеку с безупречной репутацией и ненасытным любопытством.

«Алан, ты помнишь наш разговор о „кристалле счастья“? Так вот, оказалось, Ломоносов был лишь вершиной айсберга. Есть манускрипт. Исповедь. И в ней… технические детали. Тот, кто получит его, получит ключ не только к прошлому, но и к будущему. Нет, я не участвую. Я лишь передаю, что слышал. Торги будут. Где-то в Восточной Европе. Очень закрыто. Очень дорого».

Он положил трубку. Пот выступил у него на лбу. Каждое слово было гвоздем, вбиваемым в крышку его собственного гроба. Но он продолжал.

Третий, и самый опасный, контакт был установлен через старую, забытую всеми электронную почту. Письмо, отправленное через цепочку анонимных серверов, в нейтральных тонах предлагало экспертизу «ряда неатрибутированных материалов по российской научной истории XVIII века» для «частного клиента из Цюриха». Адресат — один из филантропов, чье имя фигурировало в списке спонсоров «Скифского Золота».

Ответ пришел через шесть часов. Короткий, сухой запрос на уточнение деталей. Никаких прямых упоминаний, но интерес был очевиден. Приманку учуяли.

Пока Воронцов работал с аналоговым миром шепотов и намеков, Марина создавала его цифрового двойника. На глухих, теневых форумах коллекционеров, в зашифрованных чатах, куда можно было попасть только по приглашению, стали появляться странные сообщения. Обрывки сканов, якобы случайно просочившихся — фраза Ломоносова о «дьявольском искушении», схематичный набросок кристаллической решетки, явно опережавшей свое время. Все это сопровождалось слухами о грядущем аукционе, о котором никто ничего не знал наверняка, но который уже будоражил умы.

Илья, наблюдая за операцией из центра, чувствовал, как сеть закидывается. Каждое действие было рассчитано, каждый слух — дозирован. Они не кричали о находке. Они позволили миру шептать о ней. И шепот, как и положено, был куда громче любого крика.

Через сорок восемь часов после начала операции Егор, мониторящий старые каналы связи, получил первый зондирующий сигнал. Запрос, замаскированный под коммерческое предложение от нидерландской логистической компании. В нем упоминалась «доставка ценного груза категории „Л“». Категория «Л» в их внутренней классификации была маркером, который Воронцов вбросил в один из своих звонков. Всего одно слово. Но его услышали.

Рыба повелась. Теперь оставалось самое сложное — подсечь ее, не порвав леску, и вытащить на свет, чтобы увидеть, что же это за монстр скрывался в глубине. Игра началась. И ставка в ней была высокой — право на правду.
ГЛАВА 19. ДВОЙНАЯ ИГРА МАРИНЫ
Письмо пришло на ее личную почту, которую она считала безопасной. Адрес отправителя был поддельным, но само сообщение — нет. Текст был кратким и деловым, без угроз и пафоса.

«Уважаемая Марина. Ваши профессиональные качества вызывают уважение. В условиях текущего необоснованного давления на вашу команду, вы можете оказаться в уязвимом положении. „Чистая Правда“ заинтересована в объективном освещении ситуации и готова рассмотреть возможность взаимовыгодного сотрудничества. Мы предлагаем вам стать анонимным источником. Взамен гарантируем финансовую компенсацию и защиту вашей репутации. Для обсуждения деталей ответьте на это письмо. Ваша искренность будет оценена по достоинству».

Марина прочла его трижды, чувствуя, как по спине бегут мурашки. Они вышли на нее напрямую. Не через Илью, не через Егора. На нее. Это было одновременно и лестно, и смертельно опасно.

Она распечатала письмо и, не говоря ни слова, положила его на стол перед Ильей. Егор, сидевший напротив, тут же насторожился, его взгляд стал тяжелым и подозрительным.

Илья прочел, его лицо оставалось невозмутимым. Он отложил листок.

— Мнение? — спросил он, глядя на Марину.

— Это ловушка, — тихо сказала она. — Очевидная. Они хотят либо завербовать меня, либо через меня выйти на всех вас. Получить подтверждение какой-нибудь из своих «уток».

— Или, — вмешался Егор, — это ты сама вышла на них, чтобы получить алиби.

Марина вздрогнула, но не опустила глаз.

— Если бы я была с ними, я бы не принесла это письмо сюда.

— Хороший ход для двойной игры, — мрачно буркнул Егор.

— Довольно, — строго сказал Илья. Он снова посмотрел на письмо. — Это не ловушка. Это… приглашение. Они признали в тебе слабое звено. Самого молодого, самого уязвимого члена команды, на которого можно оказать давление. Они предлагают тебе сделку, от которой, по их мнению, ты не сможешь отказаться.

Он помолчал, обдумывая.

— А что, если мы примем их приглашение?

Егор резко поднял голову.

— Ты с ума сошел? Послать ее в пасть к волкам?

— Не в пасть, — поправил Илья. — На поводке. Коротком и крепком. Они хотят получить от нас информацию? Мы ее им дадим. Только ту, которую захотим мы.

Он повернулся к Марине.

— Ты соглашаешься. Ты играешь роль напуганной, но алчной девчонки, которую заботит только ее собственная шкура и благосостояние. Ты требуешь гарантий, денег, новых документов. И ты поставляешь им информацию. Тщательно отобранный «компромат», который мы подготовим. Мы будем кормить их с ложечки. И мы будем следить за каждым кусочком, который они проглотят. Рано или поздно они отведут тебя к тому, кто принимает решения. К тому, кто стоит за «Чистой Правдой».

Марина сглотнула. Роль предателя была отвратительной, но логика Ильи была безупречной. Это был шанс превратить их атаку в свое оружие.

— Я… я согласна, — сказала она. — Но мне понадобится полный контроль над легендой. И аварийный канал связи. На случай, если что-то пойдет не так.

— Это я обеспечу, — отозвался Егор, и в его голосе все еще звучало недоверие, но теперь уже подкрепленное профессиональной необходимостью. — Ты получишь «учебник» по конспирации и канал, который нельзя отследить. Но запомни, девочка, одно неверное движение, одна лишняя фраза — и ты останешься с ними один на один. Мы не сможем тебя вытащить.

— Я понимаю, — кивнула Марина.

Она села за компьютер и начала писать ответ. Каждое слово было выверено, каждая фраза — часть тщательно продуманной роли. Она писала о своем страхе, о своем разочаровании в команде, о том, что хочет обеспечить себе будущее. Она торговалась, выпрашивала гарантии. Она играла.

Ответ пришел быстро. Следующий контакт был установлен через зашифрованный мессенджер. Ее собеседник, скрывавшийся под ником «Редактор», был вежлив, но тверд. Он дал первое задание — подтвердить или опровергнуть слухи о том, что «Архивная правда» действительно нашла некий важный документ, связанный с Ломоносовым.

Марина, посовещавшись с Ильей, отправила им тщательно подделанную фотографию — уголок старой рукописи с несколькими строчками текста, где упоминалось «дьявольское искушение» и «стекло, несущее покорность». Подлинная цитата из черновиков Ломоносова, но вырванная из контекста и поданная как сенсационная находка.

«Редактор» поблагодарил ее. Деньги поступили на анонимный криптокошелёк. Первый раунд был выигран.

Но поздно вечером, когда Марина уже собиралась уходить, пришло новое сообщение. Всего одна строка от «Редактора»:

«Ваша информация представляет интерес. В ближайшее время вам будет передан пакет документов для анализа. Нас интересует связь между находкой вашего агентства и предстоящим аукционом. Подробности позже».

Марина замерла с курткой в руках. Они уже знали про аукцион. Слухи, запущенные Воронцовым, сработали быстрее, чем они ожидали. И теперь «Чистая Правда», а значит, и те, кто за ней стоял, хотели не просто компромат. Они хотели сам Кодекс.

Игра усложнилась. Теперь Марине предстояло не просто подбрасывать крошки дезинформации. Ей предстояло убедить их, что она поможет им украсть приманку из своей же собственной ловушки. Она стала не просто двойным агентом. Она стала живой шахматной фигурой в игре, где ставкой была ее жизнь.
ГЛАВА 20. ПРОВЕРКА НА ЛОЯЛЬНОСТЬ
Их взяли в подземном гараже, когда они возвращались с совещания с Воронцовым. Все произошло стремительно и профессионально. Из тени между бетонными колоннами вышли трое в черном, с масками на лицах. Ни крика, ни выстрела. Егор, ослабевший после ранения, не успел среагировать. Илью ударили электрошокером в шею, и мир поплыл перед глазами, прежде чем погрузиться во тьму.

Очнулись они в абсолютно белой комнате без окон. Свет исходил от панелей в потолке, создавая безжизненное, стерильное освещение. Воздух пах озоном и холодным металлом. Их посадили на стальные стулья, приковав наручниками за спиной. Рты не заклеили — провокация, приглашение кричать, просить о пощаде.

Дверь открылась беззвучно. Вошел человек в темном, дорогом костюме, без маски. Его лицо было ничем не примечательным — обычные черты, которые забываешь через секунду. Но глаза… глаза были старыми, холодными и всевидящими, как у самой истории.

— Господин Прохоров. Господин Волков, — его голос был ровным, без акцента и эмоций. — Извините за столь грубые методы. Но время — ресурс, который мы не можем тратить на ритуалы.

Илья молчал, переводя дух. Его все еще трясло от удара током, но разум работал с предельной ясностью. Похищение? Слишком театрально. Слишком… демонстративно. Это была проверка. Ловушка внутри ловушки.

— Где мы? — прохрипел Егор, пытаясь дернуться. Наручники брякнули о сталь стула.

— В месте, где правда становится единственной валютой, — ответил человек. Он подошел к Илье и внимательно посмотрел на него. — Вы нашли Кодекс. Мы знаем это. Вопрос в другом — что вы с ним собираетесь делать?

— Мы не знаем, о чем вы, — тихо сказал Илья. Он заставил свой голос дрожать, вложив в него страх и растерянность. Игра началась.

Человек усмехнулся — короткий, беззвучный выдох.

— Не тратьте мое время. Воронцов вышел на связь с нужными людьми. Слухи идут из вашего агентства. У вас есть сорок восемь часов до аукциона. И у меня есть предложение.

Он сделал паузу, изучая их реакцию.

— Отдайте нам Кодекс. Сейчас. И мы позволим вам жить. Более того, мы интегрируем вас в нашу структуру. Ваши таланты будут оценены по достоинству. Вы будете служить истине, а не рыться в ее обломках.

Илья почувствовал, как по спине пробежал холодок. Искушение было подано мастерски. Не просто жизнь в обмен на документ. Место за столом сильных. Это был тонкий ход, рассчитанный на интеллектуалов, на тех, кто чувствует свое превосходство и хочет власти не только над фактами, но и над людьми.

— Мы не торгуемся с террористами, — выдохнул Егор, и в его голосе была неподдельная ненависть.

— Мы не террористы, — парировал незнакомец. — Мы садовники, подрезающие дикие побеги истории, чтобы дерево не сломалось под их тяжестью. Ломоносов понял это слишком поздно. Его «кристалл» был таким побегом. Мы не можем позволить ему вырасти снова.

Он снова повернулся к Илье.

— Вы — человек логики. Вы понимаете, что шансов у вас нет. Вы либо погибнете здесь, либо станете частью чего-то великого. Решайте.

Илья закрыл глаза, делая вид, что борется с собой. Он должен был сыграть эту роль — напуганного, но алчущего власти архивариуса, который устал от роли искателя правды и хочет стать ее хранителем.

— А… а что с командой? — спросил он, вложив в голос надтреснутую надежду.

— Коршунова и ваша техник будут под нашей защитой. Или будут устранены. В зависимости от вашего выбора.

Илья медленно открыл глаза и посмотрел на Егора. Взгляд оперативника был ясен: «Играй дальше».

— Я… мне нужно подумать, — прошептал Илья, опуская голову. — Это не то решение, что принимается в подвале.

Человек в костюме наблюдал за ним несколько секунд, затем кивнул.

— Разумно. Но время ограничено. — Он повернулся и вышел, оставив их в ярком, безжалостном свете белой комнаты.

Прошло несколько часов. Их не кормили, не поили. Психологическое давление нарастало. Вдруг свет погас, и комната погрузилась в абсолютную, давящую темноту. Потом снова вспыхнула. И снова погасла.

— Ломают волю, — скрипуче прошептал Егор в темноте. — Старая школа.

— Они хотят, чтобы мы их возненавидели, — так же тихо ответил Илья. — Или сломались. Чтобы любое наше решение — сопротивление или согласие — было выстрадано и поэтому искренне.

Когда свет снова зажегся, в комнате стоял тот же человек.

— Ваш ответ, господин Прохоров?

Илья поднял голову. Он вложил в свой взгляд всю остаточную ярость, всю усталость и тень сломленности.

— Мы… мы согласны, — он сглотнул, делая вид, что ему трудно выговорить это слово. — Но мы хотим гарантий. Письменных. И мы передадим Кодекс только лично вашему руководству. Не вам.

Человек в костюме смотрел на Илью долго и пристально. Казалось, он видит насквозь. Илья чувствовал, как капли пота стекают по его спине.

Наконец, незнакомец кивнул.

— Хорошо. Ваши условия приняты. — Он повернулся к двери. — Их освободить. Доставьте в гостиницу «Астория». Номер забронирован на их имя.

Наручники щелкнули. Когда их вели по какому-то длинному, серому коридору, Егор шепнул Илье на ухо:

— Гостиница? Это что, экскурсия?

— Это финальная проверка, — так же тихо ответил Илья. — Они хотят посмотреть, побежим ли мы, сорвемся ли. Все, что происходит дальше — тоже часть теста.

Их вывели на улицу в глухом промышленном районе. У обочины стоял черный внедорожник с тонированными стеклами. Их вежливо, но твердо усадили внутрь. Через сорок минут они были у «Астории». Им вручили ключи-карты от люкса на верхнем этаже.

Войдя в номер, они обнаружили на столе бутылку дорогого виски, два бокала и конверт. В конверте лежали два новых паспорта, билеты в Цюрих на завтрашний рейс и записка: «Отличная работа. Ждем на аукционе. Ваши места будут обеспечены».

Илья опустился на стул. Его трясло. Егор подошел к бару, налил два бокала, протянул один Илье.

— Значит, мы прошли? — хрипло спросил он.

— Мы прошли первый круг, — поправил Илья, принимая бокал. Его рука все еще дрожала. — Они поверили, что мы сломлены и куплены. Теперь мы внутри. Но это самая опасная часть. Теперь мы будем играть с людьми, которые только что устроили нам проверку на прочность. И которые не простят ни единой ошибки.

Он отпил виски, чувствуя, как алкоголь разливается жгучим теплом по измотанному телу. Они продали им ложь, притворившись продажными. Теперь им предстояло убедить в этом весь теневой мир. И аукцион становился для них не ловушкой, а казнью, на которую они шли добровольно.
ГЛАВА 21. В СЕРДЦЕ ЗВЕРЯ
Приглашение пришло в полдень, как и было обещано. Ни письма, ни электронного сообщения. Курьер в безупречной ливрее вручил Илье небольшой черный конверт из плотной, вощеной бумаги с тиснением в виде стилизованного пера и циркуля. Внутри лежала единственная карта из черненого металла. Ни имени, ни фамилии. Только штрих-код и географические координаты. И время: 22:00.

— Ни адреса, ни названия, — констатировал Егор, изучая карту. — Только координаты. Это где-то на окраине, ближе к Карельскому перешейку.

— Старая усадьба, — глядя на карту, сказала Елена. — Я проверяла эти координаты. По данным кадастра, участок принадлежит швейцарскому холдингу. На спутниковых снимках — заброшенный парк и полуразрушенное здание. Идеальное место.

Они готовились к этому как к военной операции. Каждый элемент их экипировки был продуман. Илья, в строгом темном костюме, в надетом под ним тонком бронежилете и с миниатюрным передатчиком, вшитом в подкладку пиджака. В его запонках были камеры. Егор, исполняющий роль телохранителя, был вооружен, его рана все еще давала о себе знать, но адреналин заглушал боль. Елена, в элегантном вечернем платье, играла роль переговорщика и наблюдателя. Ее украшения также содержали передающие устройства.

Марина оставалась на базе, в фургоне, замаскированном под ретранслятор сотовой связи, припаркованном в двух километрах от точки. Ее задача — координировать операцию, вести аудио- и видеозапись и быть на связи с группой быстрого реагирования Егора, скрывавшейся в радиусе пяти километров.

Дорога заняла больше часа. Они свернули с асфальтированной трассы на грунтовку, едва заметную среди густого леса. В конце пути их ждали массивные кованые ворота, увенчанный тем же символом, что и на приглашении. Ворота бесшумно распахнулись, как только Илья поднес к считывателю металлическую карту.

За воротами открылся вид, от которого у них перехватило дыхание. Заброшенная усадьба, которую они видели на спутниковых снимках, оказалась иллюзией. Перед ними стоял отреставрированный дворец в стиле неоклассицизма, его фасад был безупречно освещен прожекторами, скрытыми в кронах вековых деревьев. У подъезда стояли десятки роскошных автомобилей с затемненными стеклами.

Их встретили двое мужчин в темных костюмах, с бесстрастными лицами и каменными взглядами. Один из них провел ручным сканером по их карте, затем кивком указал следовать за собой.

Внутри царила атмосфера, напоминавшая какой-то сатанинский прием. Не было яркого света и громкой музыки. Залы освещались приглушенным светом канделябров, стены были затянуты темно-бордовым бархатом. Гости — несколько десятков человек — стояли небольшими группами, тихо беседуя. Все в масках. Бархатных, кожаных, фарфоровых. Ни одного открытого лица.

Илья почувствовал, как по спине пробежал холодок. Он узнавал некоторых людей по манере держаться, по осанке. Вот тот высокий мужчина с гордой осанкой — вероятно, известный промышленник, недавно получивший государственную награду. А та изящная женщина с ним — влиятельная телеведущая. Они были здесь. Сильные мира сего. Те, кто считал себя вправе вершить судьбы, стоя по ту сторону добра и зла.

Их провели через анфиладу залов в небольшой, круглый кабинет, стены которого были уставлены книгами от пола до потолка. В центре стоял массивный стол из темного дерева. За ним, в высоком кресле, сидел человек. На нем была маска из темного полированного дерева, изображавшая строгое, аскетичное лицо философа. Это был Хранитель. Тот, кто вел аукцион.

— Господин Прохоров, — раздался из-под маски ровный, без тембра голос. Искусственный, пропущенный через вокодер. — Мы рады, что вы приняли наше приглашение. И что вы сделали верный выбор.

Илья кивнул, стараясь дышать ровно.

— Мы здесь, чтобы завершить сделку.

— Все в свое время, — парировал Хранитель. Его невидимый взгляд скользнул по Егору и Елене. — Сначала — протокол. Все средства связи и записи должны быть сданы.

Егор шагнул вперед.

— Без этого условия мы не можем гарантировать безопасность наших клиентов.

— Ваша безопасность гарантирована нашими правилами, — холодно ответил Хранитель. — Нарушение протокола будет воспринято как враждебный акт.

Илья понимал — это точка невозврата. Без связи с Мариной они оказывались в полной изоляции. Но отказ означал провал всей операции.

— Мы согласны, — сказал Илья, снимая пиджак и доставая из него передатчик. Елена молча сняла серьги. Егор, скрипя зубами, отдал свое оружие и рацию.

— Мудрое решение, — произнес Хранитель. — Теперь, когда мы обеспечили конфиденциальность, позвольте перейти к главному. Лот номер один. «Ломоносовский Кодекс». Начальная цена — пятьдесят миллионов евро.

Аукцион начался. Илья стоял, чувствуя себя голым и уязвимым без своей технологической брони. Он был в самом сердце зверя. Окруженный врагами, скрывающимися под масками, отрезанный от внешнего мира. Все, что у него осталось — его разум, его воля и его команда. Им предстояло сыграть самую опасную роль в своей жизни, не имея права на ошибку. Каждое слово, каждый жест могли стать последними.
ГЛАВА 22. МАСКАРАД
В бальном зале усадьбы пахло дорогими сигарами, старым деревом и едва уловимыми нотами дорогого парфюма, не способного полностью перебить запах холодного металла и власти. Маски, скрывающие лица, превращали людей в архетипы, в символические фигуры на этой жутковатой шахматной доске. Птицы с клювами, химеры с клыками, строгие лики философов и пустые овалы, лишенные каких-либо черт.

Илья в своей простой черной полумаске чувствовал себя голым. Каждый нерв был натянут до предела. Он стоял у стены, стараясь дышать ровно, впитывая обстановку, раскладывая ее по полочкам своего аналитического ума. Его роль — напуганный, но алчущий признания ученый, продавший душу. Роль Егора — его циничная и бдительная тень.

Егор, в маске, напоминавшей морду волка, неотрывно следил за окружающими. Его взгляд, привыкший выискивать опасность, скользил по гостям, отмечая мельчайшие детали: кто стоит слишком прямо, чья рука непроизвольно тянется к карману, кто обменивается с кем-то едва заметными кивками. Он координировал группу снаружи через серию заранее оговоренных сигналов — сдвинутая на миллиметр маска, определенный жест рукой. Каждые пятнадцать минут он незаметно постукивал по часам, подтверждая, что все в порядке. Пока.

Илья заметил женщину в полумаске из темного бархата, украшенной серебряными нитями. Она не участвовала в тихих беседах, а стояла особняком, наблюдая. Ее поза, поворот головы — все было до боли знакомо. Это была та самая манера держаться, тот самый скрытый стальной стержень, который он видел лишь у одного человека. Его взгляд встретился с ее взглядом, и в глубине темных глаз, видимых сквозь прорези маски, он увидел молниеносную вспышку — узнавание? Предупреждение? — прежде чем она отвела глаза.

Она здесь, — просигнализировал он Егору легким движением пальцев по бокалу. Орлова.

Егор ответил едва заметным кивком. Их главный союзник, их клиент, была здесь, среди волков. Зачем? Чтобы убедиться в исполнении сделки? Или по другой, неизвестной им причине?

Аукцион тем временем продолжался. Хранитель в деревянной маске философа объявлял лоты, которые были лишь разминкой перед главным событием. Старинные карты с пометками мореплавателей, неизданные рукописи Пушкина, чертежи да Винчи — все это уходило с молотка за астрономические суммы. Деньги здесь не имели значения. Имело значение знание. Власть, которую оно давало.

Илья видел, как маски оживали, когда на экране позади Хранителя появлялось изображение очередного раритета. В этих жестах, в этом жадном блеске глаз сквозь прорези масок, была та самая, описанная Ломоносовым, «дьявольская страсть» — страсть обладать тем, что должно принадлежать всем, или не принадлежать никому.

Внезапно Егор коснулся его локтя.

— Девять часов. Высокий, в маске ястреба. Смотрит на тебя уже третью минуту. Не отводит взгляд.

Илья медленно повернул голову. Из-за колонны на него действительно смотрел человек в маске хищной птицы с острым клювом. В его позе не было угрозы, скорее… любопытство. Оценка. Когда их взгляды встретились, человек в маске ястреба медленно поднял бокал в его сторону, словно приветствуя. Затем развернулся и растворился в толпе.

— Кто это? — тихо спросил Илья.

— Не знаю, — сквозь зубы прорычал Егор. — Но он пахнет спецслужбой. Походка, выправка. Свой среди волков.

Трибунал, аукцион, маскарад… и посреди всего этого — игроки, чьи мотивы и цели были им неизвестны. Игра усложнялась с каждой минутой.

Наконец, настал момент главного лота. Свет в зале приглушили еще сильнее, оставив лишь луч, падающий на Хранителя.

— Дамы и господа, — его голос, искаженный вокодером, прозвучал особенно громко в наступившей тишине. — Лот, ради которого многие из вас здесь находятся. То, что считалось утраченным. Наследие, которое может изменить баланс сил в мире. Единственная прижизненная рукопись Михаила Ломоносова, известная как «Кодекс»…

Илья замер, готовясь к своему выходу. Он должен был подойти и формально передать фолиант. Но в этот момент его взгляд снова выхватил из толпы Анну Орлову. И он увидел, как ее пальцы сжимают бокал так, что костяшки побелели. И как ее взгляд, полный не страха, а яростного торжества, был прикован не к Хранителю, а к кому-то в глубине зала.

Илья последовал за ее взглядом и увидел человека в простой черной маске, ничем не примечательной. Но поза… поза была знакомой. Это была поза человека, который привык отдавать приказы. И который только что их отдал.

Егор напрягся, его рука инстинктивно потянулась к пустой кобуре.

— Илья, — его голос был тихим и опасным. — Что-то не так. Группа снаружи не выходит на связь. Уже пять минут.

Маскарад подходил к концу. И за ним проступали контуры настоящей битвы, которая вот-вот должна была начаться. Илья понял, что они не охотники в этой игре. Они — приманка. И капкан вот-вот захлопнется. Но для кого?
ГЛАВА 23. УЗНАВАНИЕ
Луч света, падающий на Хранителя, казался Илье единственной реальной точкой в этом кошмарном маскараде. Все остальное — шепот масок, блеск драгоценностей, запах денег и власти — сливалось в ядовитый туман. Но его разум, отточенный годами работы с архивами, продолжал анализировать, сортировать, раскладывать по полочкам.

И именно тогда, в этот момент высшего напряжения, его взгляд, скользя по полумраку зала, выхватил из толпы две фигуры. Они стояли немного в стороне, у массивного камина, изображая непринужденную беседу, но их позы выдавали неестественную скованность.

Первый — высокий, грузный мужчина в маске, стилизованной под льва. Дорогой, идеально сидящий смокинг не мог скрыть характерной осанки, знакомой Илье по бесчисленным телерепортажам. Это был заместитель министра, курирующий научные и инновационные программы. Человек, чьи подписи стояли под государственными стратегиями развития. Человек, публично клеймивший «псевдонауку» и призывавший к этическому регулированию технологий.

Рядом с ним — другой, более низкий, но с мощной фигурой, в маске быка. Его короткие, толстые пальцы сжимали бокал с коньяком. Илья узнал его по манере держать голову, по характерному жесту. Олигарх, владелец медиа-империи и сети частных клиник. Филантроп, жертвовавший миллионы на исследования болезни Альцгеймера.

Ледяная волна прокатилась по спине Ильи. Масштаб происходящего обрушился на него с пугающей, сокрушительной ясностью. Это было не сборище маргинальных коллекционеров или безумных ученых. Это была вершина. Те, кто действительно управлял миром. Чиновник, определяющий, какие исследования получат государственное финансирование, и медиа-магнат, формирующий общественное мнение. Они стояли здесь, в масках, и готовы были заплатить десятки миллионов за знание, которое давало бы им абсолютную власть над человеческим сознанием.

«Общество Посвященных» не просто существовало. Оно уже победило. Оно было вшито в саму ткань власти. Оно было системой.

Егор, следивший за его реакцией, наклонился к нему.

— Что? — его шепот был похож на скрежет.

— Лев… у камина, — с трудом выговорил Илья. — Замминистра. Рядом с ним — Бык. Медиа-магнат Орбан.

Лицо Егора под маской исказила гримаса, в которой смешались ярость и отвращение.

— Значит, так, — прохрипел он. — Вся их болтовня о морали, о прогрессе… все это для публики. А здесь, в подполье, они покупают себе право быть богами.

В этот момент Хранитель поднял руку, призывая к тишине. Его механический голос прозвучал с новой, зловещей интонацией.

— Но прежде чем мы перейдем к торгам за основной лот, — произнес он, — у нас есть небольшой… сюрприз для избранных. Доказательство подлинности и мощи того наследия, что мы предлагаем.

Он кивнул одному из охранников. Тот скрылся в боковой двери и через мгновение вернулся, ведя за руку женщину.

Она была одета в простое платье из темного шелка, ее лицо не скрывала маска. Оно было бледным, почти прозрачным, с огромными, пустыми глазами. Она шла, словно во сне, не глядя по сторонам.

Илья почувствовал, как у него перехватило дыхание. Это была Алиса Крюкова. Жена Вадима Крюкова. Та самая, чье психическое состояние стало для него навязчивой идеей, ради которой он пошел на сделку с дьяволом.

— Дамы и господа, — голос Хранителя звучал почти ласково, — перед вами — живое свидетельство силы наследия Ломоносова. Носитель. Тот, в чье сознание были имплантированы ключевые принципы технологии до ее… завершения. Она — доказательство того, что контроль возможен. И она же — предупреждение о цене ошибки.

Охранник поднес к виску Алисы небольшой прибор, похожий на портативный энцефалограф. На экране позади Хранителя замерцали сложные узоры мозговой активности.

— Обратите внимание, — продолжал Хранитель, — как по команде изменяются паттерны. Альфа-ритмы подавлены, тета-волны синхронизированы. Воля отключена. Остается лишь базовая нейронная активность, готовая принять любую команду. Это и есть «кристалл счастья» в его чистом виде — не химический агент, а резонансный протокол. И Кодекс, — он сделал паузу, — содержит ключ к его воссозданию. Без побочных эффектов.

Илья смотрел на Алису, и его охватила волна неконтролируемого ужаса. Они не просто торговали знанием. Они торговали живым человеком, превращенным в демонстрационный образец. И самое страшное было в глазах Алисы. В этой пустоте не было безумия. Было отсутствие. Полное, тотальное отсутствие самой себя.

Он посмотрел на высокопоставленных гостей. Они не отворачивались. Напротив, их позы выражали напряженный, научный интерес. Замминистра что-то тихо говорил оратору, жестикулируя. Тот кивал, его взгляд был жаден.

В этот момент Илья окончательно понял. Они сражались не с тайным обществом. Они сражались с системой, где люди на вершине были готовы переступить через все, чтобы остаться на ней навсегда. И Алиса Крюкова была не жертвой. Она была разменной монетой в игре, ставки в которой были выше человеческой жизни.
ГЛАВА 24. КОДЕКС ОБРЕТЕН
Зал на некоторое время замер. Все взгляды были прикованы к хрупкой фигуре Алисы Крюковой, чье пустое лицо было живым укором всему происходящему. Демонстрация мозговой активности на экране выглядела как кощунственное вскрытие еще живой души.

Илья стоял, чувствуя, как почва уходит из-под ног. Их план, их тщательно выстроенная легенда с поддельным Кодексом, рушилась в одно мгновение. Они охотились за документом, а приз оказался человеком.

Хранитель обвел зал своим безжизненным, механическим взглядом, наслаждаясь произведенным эффектом.

— Вы видите перед собой не просто доказательство, уважаемые гости. Вы видите самый надежный сейф, который только можно представить. Тот, что нельзя взломать, нельзя украсть. Его можно только… расшифровать.

Он сделал паузу, давая словам проникнуть в сознание собравшихся.

— Господин Крюков, в своем тщеславном стремлении спасти супругу, провел над ней серию гипнотических сеансов, основанных на фрагментарных записях Ломоносова. Он пытался зашить ей в подсознание противоядие от той болезни, что вызвали незавершенные формулы. Но вместо этого… он зашифровал в ее памяти ключ. Полную, окончательную версию «Ломоносовского Кодекса».

В зале пронесся приглушенный гул. Даже эти привыкшие ко всему маски не смогли сдержать изумления.

— Сам Крюков не подозревал, что стал инструментом в руках гения, — продолжал Хранитель. — Он думал, что лечит. А на самом деле создал единственный в мире живой носитель абсолютного знания. Его жена стала библиотекой. Библиотекой, которую нельзя прочесть без специального ключа — той самой резонансной технологии, над завершением которой мы работаем.

Илья смотрел на Алису, и кусочки пазла с страшной ясностью складывались в единую картину. Ее «болезнь» — не просто результат неудачного эксперимента. Это был побочный эффект работы сложнейшего психического шифра, вживленного в ее сознание. Она не была сумасшедшей. Она была живой криптограммой. И ее пустой взгляд был взглядом человека, чей разум стал сейфом, захлопнувшимся навсегда.

— Таким образом, — голос Хранителя вновь привлек всеобщее внимание, — сегодняшний аукцион приобретает новый смысл. Мы продаем не бумагу. Мы продаем доступ. Доступ к живому Кодексу. Тот, кто получит этот лот, получит исключительное право на работу с носителем и на расшифровку наследия Ломоносова. Начальная цена — сто миллионов евро.

Илья почувствовал, как Егор схватил его за локоть с такой силой, что кости хрустнули.

— Слышишь? Они продают ее. Как вещь.

Илья кивнул, не в силах оторвать взгляд от Алисы. Их миссия кардинально менялась. Речь шла уже не о том, чтобы подставить «Общество» или доказать свою правоту. Речь шла о спасении человека. Женщины, которую превратили в инструмент и теперь выставляли на продажу.

Он видел, как маски вокруг оживились. Цифры, которые теперь назывались, были за гранью разумного. Борьба шла между Львом и Быком — чиновником и олигархом. Казалось, остальные уже выбыли из игры.

— Что будем делать? — прошептал Егор. — Наш фальшивый Кодекс теперь бесполезен.

— Мы не можем позволить им забрать ее, — так же тихо ответил Илья. Его мозг лихорадочно работал. — Они не станут ее лечить. Они будут пытаться вытащить информацию, даже если это убьет ее. Мы должны ее забрать.

— Как? — в голосе Егора прозвучало отчаяние. — Мы здесь в ловушке, а снаружи тишина.

В этот момент Илья заметил движение у дальней стены. Анна Орлова, все еще в своей бархатной маске, медленно, почти небрежно, подняла руку. Ее голос, холодный и четкий, прозвучал в наступившей тишине:

— Сто пятьдесят миллионов.

Все замерли. Даже Хранитель на секунду замедлился. Орлова вступила в торги. Зачем? Чтобы спасти Алису? Или чтобы заполучить Кодекс для себя?

Но прежде чем Хранитель успел подтвердить ставку, из-за колонны шагнул человек в маске ястреба — тот самый, что приветствовал Илью ранее.

— Прошу прощения за вторжение, — его голос был спокоен и властен, без тени искусственности. — Но данный лот не может быть продан. Он является собственностью государства. А именно — службы внешней разведки.

В зале воцарилась мертвая тишина. Маскарад был окончен. Игра вышла на такой уровень, где уже не было места частным коллекционерам и теневым сделкам.

Хранитель медленно повернул голову к говорящему.

— На каком основании?

— На основании того, — человек в маске ястреба вынул из внутреннего кармана небольшой значок, — что технологии, представляющие угрозу национальной безопасности, не могут находиться в частных руках. И что лицо, известное как Алиса Крюкова, является объектом государственной важности. Охранник, — он кивнул тому, что держал Алису, — отпустите гражданку. Мы берем ее под защиту.

Илья понял, что ситуация вышла из-под контроля абсолютно. Они оказались в эпицентре битвы титанов — между «Обществом Посвященных» и государственной машиной. И Алиса была яблоком раздора.

Но в этот момент произошло нечто, чего не ожидал никто.

Алиса Крюкова, два года не произносившая ни слова, медленно подняла голову. Ее пустой взгляд уперся в Илью, стоявшего по другую сторону зала. Ее губы дрогнули, и тихий, хриплый шепот, усиленный микрофонами, прозвучал на весь зал:

«…Протокол… „Стеклянный зал“… Он… в архиве… под… ложным дном…»

И затем ее глаза снова потухли, и она обмякла в руках охранника.

Слова повисли в воздухе, как разорвавшаяся бомба. «Стеклянный зал». То самое понятие, которое Воронцов велел им искать. И она назвала его. Прямо здесь, на аукционе.

Хранитель резко встал. Человек в маске ястреба сделал шаг вперед. Лев и Бык замерли в ожидании.

Илья понял — Алиса только что передала им ключ. Последнее сообщение, вырвавшееся из глубины ее зашифрованного сознания. И теперь за этим ключом начнется охота. И они, «Архивная правда», оказались в самом ее центре.
ГЛАВА 25. ЖИВОЙ АРТЕФАКТ
Он должен был быть мертв. Все улики указывали на это — свидетельские показания, отчеты службы безопасности больницы, даже краткое официальное соболезнование, переданное Илье через третьи руки. Вадим Крюков погиб от тромбоэмболии через неделю после перевода в тюремный госпиталь. Смерть была признана естественной, дело — закрытым.

Поэтому, когда Илья получил зашифрованное сообщение с координатами и увидел в полумраке безопасной квартиры живого Крюкова, его первый инстинкт был — схватиться за оружие. Призрак стоял у окна, худой, постаревший на двадцать лет, но неузнаваемый лишь для того, кто видел его мельком. Для Ильи, изучавшего каждую черту этого лица в деле, сомнений не было.

— Объясните, — потребовал Илья, не двигаясь с порога. — Или я развернусь и уйду, а вы останетесь наедине с теми, кто это все инсценировал.

Крюков обернулся. В его глазах не было ни триумфа, ни облегчения. Лишь глубокая, выжженная усталость и та же самая, знакомая Илье, одержимость, тлеющая на дне, как уголек под пеплом.

— Они убрали меня из игры, Прохоров, — тихо сказал он. — Но не так, как вы подумали. Смерть — лучший камуфляж. Для всех. Для конкурентов. Для вашего любопытства. И для самой «Алетейи».

— «Алетейя»? — Илья нахмурился. — Вы же работали на них.

— Я был их инструментом. А отработанный материал принято утилизировать. Моя «смерть» была санитарной мерой. — Он горько усмехнулся. — Но у людей, которые организовали эту инсценировку, были другие планы. Оказалось, я был нужен не только «Алетейе».

Человек в маске ястреба. СВР. Теперь все сходилось. Государственная машина, столкнувшись с тенью «Общества Посвященных», решила создать свой контр-инструмент. Они выдернули Крюкова из-под носа у «Алетейи», инсценировав его смерть, и все это время держали в своем собственном заточении, выжимая информацию.

— Они сказали, вы видели Алису, — голос Крюкова дрогнул, впервые выдав настоящую эмоцию. — Говорите. Все, что знаете.

Илья, все еще не до конца доверяя, но понимая, что отступать некуда, рассказал. Об аукционе. О том, как Алису вывели как живой экспонат. О словах «Стеклянный зал» и «ложное дно», сорвавшихся с ее губ при виде его, Ильи.

Крюков слушал, не двигаясь, но Илья видел, как под тонкой кожей на его висках пульсировала ярость.

— Живой носитель… — он прошептал это с таким отвращением, что слово казалось ядовитым. — Они… они всегда так и воспринимали ее. Не как человека. Как сосуд. А я… я им в этом помог.

— Они утверждали, что это вы… зашифровали в ее сознании Кодекс. С помощью гипноза.

— Я пытался спасти ее! — его кулак врезался в подоконник. — Ее сознание разрушалось! Побочный эффект незавершенной формулы… это была агония. Я искал способ стабилизировать нейронные связи, создать ментальный каркас! Да, я использовал гипнотические техники. Я закреплял якоря… но не знания! Якоря покоя, безопасности!

— «Стеклянный зал», Вадим Петрович, — холодно напомнил Илья. — Вы знали этот термин.

Крюков откинул голову, глядя в потолок.

— Это была… теоретическая модель Ломоносова. Идеальная резонансная среда. Я думал, это метафора. Я использовал это понятие как… мантру. Код доступа к самым глубоким слоям психики, где должен был быть зашит стабилизирующий протокол.

Он посмотрел на Илью, и в его глазах было страшное прозрение.

— Они подсунули мне искаженные данные. Не для стабилизации… для кодирования. Они использовали меня как… как живой принтер. Я вводил в ее сознание не лекарство, а шифр. И мой голос… мои команды… стали ключом. А моя «смерть» должна была сделать этот ключ уникальным и неуничтожимым.

— Они держали вас в тюрьме не для наказания, — подвел черту Илья. — А как гарантию. Как живой ключ к живому артефакту. А СВР вас выкрала, чтобы иметь свой собственный ключ.

Крюков медленно кивнул. Весь ужас его положения открывался ему во всей полноте. Он был не узником. Он был деталью механизма. Запчастью, за которую теперь боролись две могущественные силы.

— Что они с ней сделают? — его голос дрогнул.

— Они будут пытаться извлечь информацию. Любыми способами. Ее жизнь их не интересует. Только содержимое. И ваши старые покровители, и ваши новые… хозяева.

Крюков закрыл глаза. Когда он снова их открыл, в них не осталось ничего, кроме холодной, стальной решимости.

— Я помогу вам ее забрать. Я знаю протоколы, которые использовал. Я знаю, как ее… разблокировать. Но вам нужно найти «Стеклянный зал». Настоящий.

— Вы сказали, это метафора.

— Я ошибался. Год в камере, пусть и комфортной, дает время подумать. Ломоносов был не только теоретиком. Он был инженером. Если он писал о «зеркалах, что лечат душу»… он, возможно, их построил. Ищите в его рабочих журналах. Не в официальных. В тех, что для себя. Ищите расходные материалы. Стекло. Свинец. Серебро для напыления. Ищите помещение.

Илья встал. Мост был наведен. Самый ненадежный, шаткий мост из возможных — между охотником и инструментом, между следователем и соучастником, связанных общей целью — спасти жертву.

— Мы найдем, — пообещал он. — Готовьтесь. Когда мы ее заберем, вам придется работать быстро. Потому что за вами и за ней уже открыта охота.

Он вышел из квартиры. Крюков остался стоять у окна, его отражение в темном стекле было призрачным, нереальным. Он был жив. Но его жизнь висела на волоске, привязанная к судьбе женщины, чей разум он сам превратил в сейф. Теперь ему предстояло взломать его, чтобы искупить свою вину. Или погибнуть.
ГЛАВА 26. ШТУРМ
Тишина в усадьбе, длившаяся несколько секунд после слов Алисы, взорвалась. Она была физической, хрупкой, как стекло, и осколки ее превратились в действие.

Первыми среагировали люди Хранителя. Бросившись к Алисе, они попытались буквально заткнуть ей рот, затолкать обратно в боковую дверь. Но было поздно. Слово «Стеклянный зал», произнесенное вслух, стало паролем не только для сознания Алисы, но и для спрятанных в усадьбе систем безопасности. Где-то в глубине здания глухо щелкнули массивные замки, блокируя основные выходы.

Илья увидел, как человек в маске ястреба резким жестом отдал приказ своим людям. Те, отбросив маскировку, достали оружие. Цель была очевидна — не дать вывезти Алису.

И в этот момент в гигантском витражном окне бального зала со скрежетом разбилась и рассыпалась роза. Не пуля, а светошумовая граната. Сирена оглушительного звука и ослепительная вспышка на секунду парализовали всех.

Штурм начался.

Егор Волков, получивший сигнал от Марины о блокировке выходов, действовал по старому, как мир, плану — если дверь заперта, вышибай стену. Его группа, скрывавшаяся в лесу, использовала момент паники, вызванной появлением «ястребов», и вскрыла запасной выход через полуразрушенную веранду.

Зал превратился в ад. Грохот выстрелов, крики, звон бьющегося хрусталя. Гости в масках, еще минуту назад бывшие хозяевами мира, метались в поисках укрытия, сбивая друг друга с ног. Маски, придававшие им ранее таинственности, теперь делали их просто безликими мишенями.

Илья, пригнувшись за массивным дубовым столом, видел, как Егор короткими перебежками, используя колонны и перевернутую мебель как укрытие, пробивается к центру зала. Его цель была та же — Алиса.

Охранники Хранителя, хорошо обученные, отступали, прикрывая его и свою живую добычу. Они стреляли прицельно, экономно. Люди «ястреба» отвечали шквальным огнем, пытаясь подавить сопротивление.

В этой какофонии Илья заметил нечто странное. Двое охранников, тащивших Алису, не просто отступали к выходу. Они двигались к потайной двери за камином, которую Илья отметил для себя еще до начала аукциона. Их движения были слишком скоординированными, слишком точными для хаотичного отступления. Они не реагировали на панику, их не сбивала с толку стрельба. Они выполняли четкий план.

— Егор! — крикнул Илья, пытаясь перекрыть грохот. — За камином! Потайной ход!

Но его голос потонул в очередной автоматной очереди. Егор, в это время меняющий магазин, лишь кивнул, поняв его по губам.

Внезапно один из охранников, прикрывавших отход, швырнул в центр зала дымовую шашку. Густой, едкий дым заполнил пространство, превращая перестрелку в слепую пальбу по вспышкам в тумане.

Илья, зажав рукавом рот и нос, пополз в сторону, где последний раз видел Алису. Он наткнулся на тело. Охранник «ястреба» с пулевым отверстием во лбу. Пробираясь дальше, он увидел распахнутую потайную дверь. За ней угадывались ступеньки, ведущие вниз.

Егор, отбросив пустой магазин, появился рядом, его лицо было искажено яростью.

— Увели! Черт бы их побрал, увели!

Они ринулись вниз по узкой каменной лестнице. Она вывела их в сырой, холодный тоннель, очевидно, старинный подземный ход. Вдалеке мелькал свет и слышались быстрые, удаляющиеся шаги.

— Бежим! — скомандовал Егор.

Они помчались по темному коридору, спотыкаясь о неровности под ногами. Тоннель оказался недолгим. Впереди виднелся выход — огромный арочный проем, за которым стояли два черных внедорожника с работающими двигателями.

Они выскочили как раз в тот момент, когда двое охранников уже заталкивали Алису в открытую дверь второй машины. Увидев преследователей, водитель первого внедорожника резко нажал на газ, пытаясь отсечь их, заблокировать проход.

Егор не растерялся. Он прицелился и двумя выстрелами пробил передние колеса. Внедорожник вильнул и врезался в каменный косяк арки, перегородив путь.

Но второй автомобиль был уже готов к отъезду. Охранник, сидевший на переднем пассажирском сиденье, высунулся с автоматом, чтобы прикрыть отход.

— Алиса! — крикнул Илья, но было поздно.

Дверь захлопнулась. Внедорожник с визгом шин рванул с места, осыпая их гравием из-под колес. Егор выстрелил им вдогонку, но пули лишь оставили следы на бронированном кузове.

Они стояли, тяжело дыша, и смотрели, как красные огни задних фонарей внедорожника растворяются в ночи. Победа, до которой оставался один шаг, превратилась в горькое поражение.

Из тоннеля позади них выбежали люди «ястреба». Их командир, сняв маску, с холодным лицом смотрел на пустую дорогу.

— Они просчитали нас, — произнес он без тени эмоций. — Весь этот аукцион, вся эта драма… это был не финал. Это был антракт. Они знали, что мы придем. И отвели для нее отдельный выход.

Илья повернулся и медленно пошел обратно к усадьбе. В его ушах еще стоял грохот перестрелки, а перед глазами — пустое лицо Алисы, исчезающее за тонированным стеклом. Они проиграли этот раунд. «Общество» снова оказалось на шаг впереди. Но теперь они знали, что ищут. «Стеклянный зал». И они знали, что Алиса — не просто жертва. Она была картой в игре. И карту эту только что разыграли.
ГЛАВА 27. ПРЕСЛЕДОВАНИЕ
Воздух в подземном тоннеле был спертым и ледяным, пахнущим сырым камнем, вековой пылью и… озоном. Следы уводили вглубь, в непроглядную тьму, нарушаемую лишь лучами их тактических фонарей. Штурмовой отряд «ястреба» — теперь уже без масок, с суровыми лицами профессионалов — двигался налегке, оставив часть группы зачищать усадьбу. Илья и Егор шли с ними, объединенные одной целью.

— Тоннель старинный, — скрипуче прокомментировал Егор, скользя пальцами по швам каменной кладки. — Но его поддерживали в порядке. Смотри, следы от шин. Здесь регулярно ездили.

Илья не отвечал. Его взгляд был прикован к планшету, на который Марина с трудом, сквозь помехи, передавала схему усадьбы, найденную в оцифрованных архивах.

— По этой карте, тоннель должен выходить к старой пристани на реке, — сказал он. — Прямой путь к воде. Идеально для быстрой эвакуации.

Командир группы «ястребов», представившийся как Артем, кивнул.

— Тогда ускоряемся. Они не могли уйти далеко.

Они побежали по коридору, их шаги отдавались глухим эхом в каменном мешке. Лучи фонарей выхватывали из мрака ответвления, заваленные камнями, но основной тоннель был чист. Преследование стало гонкой на время.

Внезапно впереди раздался оглушительный грохот, и пол под ногами содрогнулся. Потолок в двадцати метрах впереди них рухнул, завалив проход грудой камней и земли. Пыль застлала все вокруг.

— Обвал! Назад! — скомандовал Артем.

Но это был не обвал. Когда пыль немного осела, Илья увидел ровные края завала и блеск стальной арматуры.

— Это не случайность. Они взорвали проход. Чтобы задержать нас.

— Есть обходной путь? — тут же спросил Егор, уже поворачивая назад.

Илья лихорадочно изучал карту на планшете.

— Есть. Но он длиннее. И, скорее всего, тоже заминирован.

Они ринулись назад, до развилки, и свернули в узкий, низкий проход, больше похожий на щель в камне. Пришлось двигаться почти согнувшись. Воздух здесь был еще более спертым.

— Илья, — раздался в его микрофоне голос Марины. — Я анализирую запись с вашей камеры… Тот взрыв… это была не просто взрывчатка. Сработала система направленного заряда. Очень точная работа. Они знали, где и когда подорвать.

— Значит, они до сих пор следят за нами, — пробормотал Илья. — Или у них есть доступ к нашим коммуникациям.

Эта мысль заставила его похолодеть. Они бежали по лабиринту, как подопытные крысы, а их маршрут, возможно, был известен противнику.

Новый проход вывел их к чугунной решетке, ржавой, но прочной. Она преграждала путь к другой галерее, откуда доносился шум воды.

— Отойдите, — приказал Артем. Один из его людей достал кумулятивный заряд. Через несколько секунд решетка с грохотом отлетела в сторону.

Они выбежали на каменный причал. Рассекая черную воду, от них удалялся быстроходный катер на подводных крыльях. На его корме стояли двое людей в черном. И между ними, безвольно обмякшая, сидела Алиса.

— Стой! — закричал Илья, но его голос потонул в реве мотора.

Егор и бойцы «ястребов» открыли огонь, но катер был уже далеко и быстро набирал скорость, уходя к середине реки, где его ждал выход в более крупный водный путь.

Илья стоял на краю причала, сжимая кулаки до хруста в костяшках. Они снова опоздали. Все их усилия, весь этот лихорадочный бросок по тоннелям — все оказалось бессмысленным. Противник всегда был на шаг впереди.

Артем, сдержанно ругаясь, убрал оружие.

— Они просчитали все. И штурм, и погоню. У них был готовый путь к отступлению. Мы играли по их сценарию.

Егор с силой пнул ногой ржавую решетку, от которой с сухим треском отлетел кусок ржавчины.

— Сценарию? Да это был целый гребаный сериал, а мы в нем — статисты, которых взрывают в первой серии. Только вот не взорвали, черти, обидно даже. — Он с наслаждением плюнул в черную воду, следя за исчезающими огнями катера. — Правила игры, говоришь? Да какие, на хрен, правила? Здесь играют в поддавки, а мы как те усатые тараканы, которых по полу гоняют шваброй.

— Менять надо не правила, — бросил через плечо Егор, шагая за ним. — Менять надо игровое поле. И найти, наконец, того режиссера, который этот цирк придумал. И лично ему в глотку эту швабру засунуть.

Илья повернулся и пошел обратно к тоннелю.

«Общество» активно водило их за нос, как котят за бантиком. И чтобы победить, нужно было перестать быть котенком. Нужно было найти «Стеклянный зал». Не потому, что это подсказала Алиса. А потому, что это было единственное, что эти швабро-любители так яростно пытались спрятать в самой дальней комнате своего театра абсурда.
ГЛАВА 28. ГЛАВАРЬ
Воздух в фургоне был густым от запаха перегретого железа и кофе. Марина, сгорбившись перед тремя мониторами, чувствовала, как веки слипаются от усталости. Провал на причале оставил после себя горький осадок, и теперь она с лихорадочной одержимостью копалась в цифровых недрах «Чистой Правды». Ее пальцы летали по клавиатуре, выстраивая виртуальные схемы связей, финансовых потоков и метаданных.

«Редактор» продолжал слать ей задания, все более сложные и наводящие на размышления. Она играла свою роль алчной и напуганной девочки, подкидывая им тщательно дозированную дезу, но параллельно вела свою собственную, главную охоту. Она искала того, кто отдавал приказы. Того, кто стоял за «Алетейей» и «Обществом Посвященных».

Используя доступ, который она тайком организовала в их систему, она начала анализировать не содержание писем, а их служебные части — метаданные, заголовки, маршруты прохождения. Она искала аномалии. И нашла.

Одно из писем, отправленное «Редактором» на зашифрованный ящик высшего уровня, проходило через ретранслятор, физический адрес которого не значился ни в одной базе. Обычно такое письмо было бы потеряно в цифровом шуме, но Марина заметила микроскопическую задержку в отправке — всего 47 миллисекунд. След спутниковой связи.

— Илья, Егор, держитесь, — пробормотала она, ее пальцы затанцевали быстрее. — Я иду за вашим режиссером.

Она запустила сложнейший алгоритм трассировки, маскируя его под обычный фоновый трафик. Это была игра в кошки-мышки на уровне битов и байтов. Она чувствовала, как по другую сторону цифровой стены кто-то присутствует — холодный, внимательный интеллект, наблюдающий за всеми движениями в сети. Но она была тенью, скользящей в его слепой зоне.

Через несколько часов напряженной работы, перебирая частоты и коды доступа, она наткнулась на него. Не на имя, не на адрес. На цифровой отпечаток. Уникальную сигнатуру устройства, с которого отправлялись самые важные приказы. Это устройство было тщательно изолировано, но оно иногда, как игла в стоге сена, «звонило домой» — синхронизировалось с защищенным сервером, чтобы обновить протоколы.

И этот «звонок» шел из конкретной географической точки. Марина замерла, глядя на координаты, которые вывела на экран. Это было не офисное здание в Цюрихе и не секретный бункер. Координаты указывали на частную территорию в Ленинградской области, в глухом районе возле Ладожского озера. Старое родовое имение.

Она углубилась в исторические архивы, в кадастровые записи. Имя владельца менялось несколько раз, но первоначальным владельцем в середине XVIII века значился… Григорий Григорьевич Орлов.

— Нашла… — прошептала она, и по спине пробежали мурашки. — Нашла тебя, гад.

Она увеличила спутниковые снимки. С виду — заброшенная усадьба, поросшая лесом. Но ее алгоритмы анализа изображений показали аномалии. Слишком ровные линии крыш под слоем мха, отсутствие следов разрушения, замаскированные под старые сараи антенны. И — самое главное — тепловая сигнатура. Из-под земли шел устойчивый поток тепла, характерный для подземного сооружения с мощной системой жизнеобеспечения.

Это было не просто убежище. Это была штаб-квартира. Логово потомка Григория Орлова, того самого «Г.О.», который продолжил дело своего предка.

В этот момент один из ее мониторов резко погас. Затем второй. На третьем поплыли искаженные пиксели. Холодный пот выступил у нее на лбу. Ее нашли.

Она рванула аварийный тумблер, отключая фургон от всех внешних сетей, и перевела систему на автономное питание от аккумуляторов. Фургон погрузился в тишину, нарушаемую лишь тихим гулом серверов.

— Марина? Докладывай! — раздался в наушниках встревоженный голос Ильи.

— Я… я нашла его, — с трудом выговорила она, переводя дух. — Логово. Координаты передаю. — Она отправила пакет данных по зашифрованному каналу. — Но они меня вычислили. Я в темноте. Долго не продержусь.

— Держись, Марина, — послышался хриплый голос Егора. — Мы уже выезжаем. А этому ублюдку передай, что мы идем в гости. И бить будем не в дверь, а в фундамент.

Марина откинулась на спинку кресла, глядя на темные экраны. Она сделала это. Она нашла главаря. Но теперь она сама стала мишенью. Игра в кошки-мышки закончилась. Начиналась охота. И они больше не были мышами.
ГЛАВА 29. ОТКРОВЕНИЕ
Подземная лаборатория напоминала не логово сумасшедшего ученого, а стерильный, высокотехнологичный командный центр. Белые панели, голографические интерфейсы, тихо гудящее оборудование. И в центре этого царства хрома и стекла, в кресле с высокой спинкой, сидел человек, которого они так долго искали.

Глеб Ордин. Потомок Григория Орлова. Он был не стар и не молод, его лицо было лишено ярких черт, словно стертых временем, но глаза… глаза были точной копией тех, что смотрели с портретов его предка — холодные, всевидящие, бездонные. На нем был простой серый кардиган, и он смотрел на Илью с легким, почти академическим интересом.

— Господин Прохоров, — его голос был тихим и ровным, без следов мании или высокомерия. — Я рад, что мы наконец встретились без… посредников. Присаживайтесь.

Илья остался стоять. Егор стоял рядом, его взгляд был готов разорвать Ордина на атомы.

— Где Алиса Крюкова? — задал вопрос Илья.

— В безопасности. Ее сознание стабилизировано. Пока что, — Ордин сделал легкий жест, и на столе перед ним возникла голограмма — схема мозга с подсвеченными зонами. — Вы напрасно демонизируете меня, господин Прохоров. Я не маньяк, желающий уничтожить мир. Я… садовник.

Он встал и подошел к одной из панелей, вызвав изображение земного шара, опутанного сетью конфликтов, кризисов, вспышками ненависти и глупости.

— Посмотрите на него. Хаос. Стихийное, неуправляемое развитие. Люди воюют за ресурсы, убивают друг друга из-за идеологий, губят планету из-за краткосрочной выгоды. Они не злы. Они… несовершенны. Ограничены.

Он повернулся к Илье.

— Ломоносов понял это первым. Его «кристалл» не был оружием. Он был инструментом эволюции. Возможностью шагнуть вперед, перепрыгнуть через тысячелетия стихийного отбора. Я лишь продолжаю его работу.

— Путем порабощения? — с ледяной яростью спросил Илья.

— Путем усовершенствования, — поправил его Ордин. — Представьте себе человечество, лишенное пороков. Элиту, свободную от жадности, страха, иррациональной агрессии. Разумных, просвещенных лидеров, принимающих решения на основе логики и долгосрочных перспектив, а не сиюминутных эмоций. Ту самую «нравственную карту знаний», о которой писал Ломоносов.

Он подошел ближе, и его голос зазвучал почти убедительно.

— «Общество Посвященных» никогда не было клубом заговорщиков. Это был… питомник. Инкубатор для новой человеческой расы. Мы отбирали лучшие умы, скрещивали линии, готовили почву. Технология кристалла — это последний штрих. Ключ, который откроет дверь в следующий этап. Мы не уничтожим старое человечество. Мы будем управлять им. Мягко. Разумно. На благо всех.

— И кто дал вам это право? — прошипел Егор. — Решать, что есть благо?

— Право? — Ордин улыбнулся, и в его улыбке не было ничего человеческого. — Его дала нам эволюция. Сила. Знание. Тот, кто может нести факел, должен идти впереди, освещая путь тем, кто бредет во тьме. Вы же, господин Прохоров, видите хаос. Вы посвятили жизнь наведению порядка в хламе прошлого. Я предлагаю вам навести порядок в будущем.

Он смотрел на Илью, и в его взгляде была страшная, бездушная логика.

— Присоединяйтесь ко мне. Ваш ум, ваша преданность истине… они бесценны. Вместе мы сможем завершить начатое. Мы создадим мир без войн, без глупости, без страданий, вызванных человеческими слабостями. Мир, управляемый разумом.

Илья слушал, и его собственный разум, всегда стремившийся к порядку и логике, с ужасом признавал стройность этой чудовищной концепции. Это не был бред сумасшедшего. Это была холодная, отполированная до блеска утопия кошмара. И самое страшное было то, что она имела смысл.

— Вы предлагаете заменить человеческую душу алгоритмом, — тихо сказал Илья.

— Я предлагаю усовершенствовать ее, — парировал Ордин. — Очистить от шума. Оставить лишь чистый сигнал разума. Что вы выбираете, господин Прохоров? Хаос свободной воли, ведущий к самоуничтожению? Или гармонию управляемой эволюции?

Комната замерла в ожидании его ответа. Егор смотрел на Илью, затаив дыхание. От этого выбора зависело все. Не только их жизни. А будущее самой человеческой природы.
ГЛАВА 30. НРАВСТВЕННЫЙ ВЫБОР
Слова Ордина повисли в воздухе не звуком, а физической тяжестью, давя на виски. Илья понимал, что весь его внутренний мир, выстроенный на четких принципах логики и справедливости, трещал по швам.

Перед ним не было карикатурного злодея. Перед ним был логик. Холодный, безжалостный, но логик. И его аргументы били в самую суть. Илья видел этот хаос. Он ежедневно копался в его последствиях — в архивах предательств, в документах о смертях, в свидетельствах человеческой подлости и глупости. Он видел боль Алисы Крюковой, порожденную чужой одержимостью. Он видел смерть Петра Белых, разменянного как пешка.

И вот ему предлагали лекарство. Радикальное, тотальное, но лекарство. Утопию, выверенную до последней формулы. Мир, где не будет бессмысленных страданий. Где решения будут приниматься на основе чистого разума. Где такие трагедии, как с Алисой, станут невозможны в принципе, потому что не будет одержимости, не будет слепой страсти, не будет той самой «кривой души», о которой писал Ломоносов.

«Что вы выбираете, господин Прохоров? Хаос свободной воли, ведущий к самоуничтожению? Или гармонию управляемой эволюции?»

Он закрыл глаза, и перед ним пронеслись образы. Не абстрактные концепции, а живые люди. Егор, с его грубой честностью и яростной преданностью, готовый лезть в пекло за товарищем. Елена, с ее упрямой верой в правду, даже когда эта правда громила ее собственную жизнь. Марина, с ее тихой, незаметной жертвой. Даже старик Воронцов, с его фанатичной преданности знанию.

Их лица были неидеальны. Испачканы гневом, страхом, болью, сомнениями. Но в них была искра. Та самая, что заставляла Егора швырнуть себя под пули, а Марину — в цифровое небытие. Та самая, что горела в глазах Ломоносова, когда он в ярости писал о «дьявольском искушении» — искушении исправить человечество, лишив его души.

Свобода воли — это не право на добро. Это право на ошибку. На боль. На падение. И на то, чтобы подняться. Самому. Без внешнего управления. Утопия Ордина была бы раем для машин. Но люди — не машины. Их душа, их дух рождались именно в этом хаосе, в этой борьбе между светом и тьмой внутри себя.

Он открыл глаза и встретился взглядом с Ординым. В его глазах не было ни страха, ни ненависти. Лишь глубокая, бездонная печаль.

— Вы предлагаете избавить человечество от страданий, лишив его всего, что делает его человеческим, — тихо сказал Илья. — От сострадания, рожденного из чужой боли. От мужества, рожденного из преодоления страха. От любви, которая есть риск и добровольное самоограничение. Вы предлагаете заменить душу… прошивкой.

Ордин слегка наклонил голову.

— Несовершенная прошивка, как выяснилось, приводит к сбоям. К войнам. К гибели миллионов.

— А совершенная приведет к концу истории, — парировал Илья. — К застою. К вечной, беззвучной тишине. Вы называете это гармонией. Я называю это смертью при жизни. Нет.

Он произнес это слово четко, без вызова, как констатацию непреложного факта.

— Я выбираю хаос. Я выбираю свободу. С грязью, болью и риском самоуничтожения. Потому что только в этом хаосе может родиться нечто настоящее. И если человечеству суждено сгореть в огне собственной свободы — так тому и быть. Это наш выбор. И наше право.

Он видел, как в глазах Ордина что-то вспыхнуло и потухло. Не злость, а скорее… разочарование. Как у ученого, когда эксперимент не подтверждает гипотезу.

— Жаль, — произнес Ордин. — Ваш разум мог бы принести столько пользы. Теперь он принесет лишь вред.

Илья понял — моральная битва проиграна. Теперь начнется физическая. Он сделал свой выбор. И этот выбор, вероятно, стоил ему жизни. Он предпочел несовершенный, страдающий, но живой человеческий дух — стерильной, бессмертной и бездушной утопии. И он был готов заплатить за него цену.

ГЛАВА 31. ЖЕРТВА
Тишина, последовавшая за отказом Ильи, была страшнее любого взрыва. Она длилась всего пару секунд, но в ней уместилась вечность. Глаза Ордина, еще секунду назад выражавшие лишь холодное разочарование, метнулись к одному из его охранников, стоявшему в тени. Почти невидимый кивок.

Илья, все еще находясь в плену своего нравственного выбора, увидел лишь внезапное движение. Вспышку света на дуле пистолета с глушителем. Он инстинктивно зажмурился, ожидая удара.

Но удара не последовало. Вместо него он услышал лишь сдавленный стон.

Он открыл глаза. Перед ним, широко расставив ноги, стоял Егор. Алая лужа быстро растекалась по серому бетону у его ног.

— Нет… — выдохнул Илья, и мир сузился до этой лужи, до этой неподвижной спины.

Егор медленно, как подкошенный дуб, осел на колени, а затем грузно рухнул на бок. Его глаза, еще секунду назад полные ярости, были теперь остекленевшими и удивленными. Он принял пулю. Пулю, предназначенную Илье.

Все произошло за доли секунды. Пока Илья застыл в ступоре, люди «ястреба», воспользовавшись моментом шока охраны, рванулись вперед. Завязалась короткая, жестокая схватка. Выстрелы, крики, звон разбитого оборудования. Артем, с окровавленным лицом, скрутил стрелявшего охранника, вырвав у него оружие.

Илья не видел этого. Он упал на колени рядом с Егором, безумно пытаясь зажать рану на его шее, откуда хлестала кровь. Его пальцы скользили по теплой, липкой жидкости.

— Держись, старик… Держись, черт тебя дери…

Но Егор уже не дышал. Его рука, сжимавшая воображаемое оружие, медленно разжалась.

В это время двое бойцов «ястреба», сломав сопротивление последнего охранника, схватили Ордина. Тот не сопротивлялся. Он стоял, спокойно наблюдая за сценой, как ученый наблюдает за интересным, но неудачным экспериментом.

— Стабилизируйте его! Нужен медик! — кричал Илья, но его голос звучал приглушенно, как из-под воды.

Артем, подойдя, грубо, но твердо оттащил его от тела Егора.

— Он мертв, Прохоров. Соберись. Мы его взяли. — Он кивнул на Ордина.

Илья поднял голову. Его взгляд, затуманенный болью и яростью, упал на Ордина.

— Где она? — его голос был хриплым шепотом. — Где Алиса? Где формула?

Ордин улыбнулся. Тонко, почти нежно.

— Вы немного опоздали с вопросом. Пока вы предавались размышлениям о нравственности выбора, предложенного мной, мой транспорт был уже далеко. Алиса и полная формула находятся в месте, куда вы никогда не доберетесь. Вы получили меня. Пустую оболочку. А главный приз… главный приз уплыл.

Илья окинул взглядом лабораторию. Пустые кресла, разбитые мониторы, тело его лучшего друга на полу и высокомерная улыбка монстра в руках у спецназа. Они сделали это. Они поймали главаря. Разрушили его логово.

Но Алису они не спасли. Формулу не уничтожили. Егор был мертв.

Он медленно поднялся, с трудом удерживая равновесие. Руки его были в крови Егора.

— Мы выиграли, — с горькой иронией произнес Артем, как бы пытаясь убедить себя.

— Нет, — тихо ответил Илья, глядя в пустоту. — Мы выиграли битву. Но войну… войну за наследие мы только что проиграли.

Он посмотрел на неподвижное тело Егора. Цена оказалась слишком высокой. Они остановили одного человека. Но идея, уродливая и живучая, ускользнула от них, прихватив с собой и последнюю надежду на спасение, и душу их команды. Илья стоял над телом друга, и впервые за всю свою жизнь он не видел перед собой никакого архива, никакой загадки, которую можно было бы разгадать. Только холодную, беспощадную пустоту потери.
Часть 2. Наследие академика
ГЛАВА 32. ПУСТОТА ПОБЕДЫ
Такой победы не бывает. Ее не отмечают, ее не празднуют. Ее просто переживают, как тяжелую болезнь, от которой не умираешь, но после которой уже никогда не будешь прежним.

Операция была признана успешной. Глеб Ордин, он же непрямой потомок Григория Орлова, передан в руки ФСБ. Его лаборатория ликвидирована, данные конфискованы. В отчетах, которые Илья машинально подписывал в полутемном кабинете, значилось: «Угроза нейтрализована».

Но угроза не была нейтрализована. Она ушла в глубокое подполье, забрав с собой самое ценное. Сеть «Общества Посвященных» и «Алетейи», лишившись видимой головы, не рассыпалась. Она ушла в тень, как умеет это делать только организация, существующая столетиями. Исчезли ключевые фигуры, заморожены счета, свернуты проекты. Они не проиграли. Они отступили для перегруппировки. Где-то там, в своем новом убежище, они держали Алису Крюкову. И у них была формула.

Илья сидел в своем кабинете в «Архивной правде». Кабинет был пуст. Стол завален папками, но он не мог заставить себя их открыть. Воздух был спертым, будто здесь кто-то умер. В каком-то смысле, так оно и было.

Егор Волков лежал в коме в отделении реанимации. Пуля, предназначенная Илье, прошла в сантиметре от сонной артерии, но вызвала обширное кровоизлияние в мозг. Врачи разводили руками. «Жизнь поддерживается аппаратами. Шансы минимальны». Его мощное тело, всегда бывшее опорой и щитом, теперь было просто оболочкой, подключенной к проводам и трубкам.

Елена, похоронившая свою яростную энергию вместе с надеждой, дни напролет проводила у его постели. Она не плакала. Она просто сидела, сжав его неподвижную руку, будто пыталась силой воли вернуть в нее жизнь. Ее взгляд был пустым.

Марина, единственная, кто пытался сохранить видимость работы, не могла заставить себя зайти в кабинет. Она работала из дома, отгородившись от всех цифровой стеной. Чувство вины за провал с координатами, за то, что не смогла предвидеть подвох, разъедало ее изнутри. Она молчала, отвечая на вопросы односложно.

Команда «Архивной правды» перестала существовать. Она была мертва. Осталась лишь группа людей, объединенных общим горем, чувством вины и сокрушительным поражением, прикрытым бюрократической ширмой «успеха».

В дверь постучали. Илья не ответил. Дверь открылась, и в кабинет вошел Вадим Крюков. Он выглядел еще более осунувшимся, его глаза горели лихорадочным огнем.

— Они прислали мне письмо, — без предисловий сказал он, бросая на стол Ильи черный конверт. — Электронное. Зашифрованное.

Илья медленно поднял на него взгляд.

— И что?

— Они предлагают сделку. Они готовы отдать Алису. В обмен на меня.

Илья ничего не сказал. Он ждал.

— Они хотят, чтобы я доработал формулу. На основе ее… показаний. Они говорят, что я — единственный, кто может это сделать. Что мой разум — часть шифра.

— Это ловушка, — бесстрастно констатировал Илья.

— Конечно, ловушка! — голос Крюкова сорвался на крик. — Но это единственный шанс! Единственный способ до нее добраться! Я должен попробовать!

— Вы обречете ее на верную смерть. И себя тоже. Они используют вас и выбросят, как использовали всегда.

— А что мне делать?! — Крюков с силой ударил кулаком по столешнице. — Сидеть сложа руки, пока они вырезают из нее информацию по кусочкам?! Она там одна! Она в аду, который я для нее создал!

Илья смотрел на него, и в его собственной душе было то же отчаяние. Та же беспомощность. Та же ярость.

— Нет, — тихо сказал Илья. — Мы не пойдем у них на поводу. Мы найдем другой способ.

— Какой?! — с вызовом спросил Крюков.

Илья не знал ответа. Он знал только одно: они проиграли один раунд. Самый страшный. Но война не закончена. Пока жив хоть один из них, пока Егор борется за жизнь в больнице, пока Алиса ждет своего часа в неволе, пока эта чумная формула не уничтожена — они не могут сдаться.

Он посмотрел на черный конверт. Это был не конец. Это был вызов. Новый ход в игре, которая стала для них единственным смыслом существования.

— Убирайся, Крюков, — сказал Илья, и в его голосе впервые зазвучала не печаль, а знакомая, стальная решимость. — И принеси мне все, что у тебя есть. Все черновики, все записи, все, что ты когда-либо слышал о «Стеклянном зале». Мы начнем сначала. С чистого листа.

Победа была пустой. Но именно эта пустота стала тем вакуумом, в котором снова начала рождаться ярость. Илья Прохоров снова был архивариусом. И у него была самая сложная загадка в его жизни. Как победить врага, который уже выиграл, забрав у тебя все, что имело значение.
ГЛАВА 33. НОВЫЙ УРОВЕНЬ ИГРЫ
Тишина в палате Егора была густой, звенящей, нарушаемой лишь равномерным шипением аппарата ИВЛ. Он лежал бледный, обвешанный проводами и трубками, живое доказательство цены их победы. Илья Сергеевич Прохоров сидел на жестком пластиковом стуле, сжимая в руках холодные пальцы друга. Пустота, о которой говорил план, была не метафорой. Она была физической — гнетущей тяжестью под ложечкой.

Дверь скрипнула. В проеме стояла Елена. Лицо ее осунулось, под глазами — фиолетовые тени.

— Ничего нового, — тихо сказала она. — Врачи говорят, стабильно тяжело. Это все, что они могут сказать.

Прохоров кивнул, не в силах подобрать слов. Все, что они могли сделать, — это ждать.

В кармане завибрировал телефон. Не его личный, а тот, «чистый», который они использовали для рабочих контактов. На экране — неизвестный номер. Илья Сергеевич посмотрел на Елену, но та пожала плечами. И он ответил.

— Илья Сергеевич? — Голос Анны Орловой был, как всегда, безупречно спокоен, но в нем проскальзывала новая, металлическая нотка. — Мне нужно вас видеть. Сейчас.

— Анна Петровна, не самое подходящее время…

— Это не просьба. Это необходимость. Спускайтесь к центральному входу в больницу. За вами уже едут.

Щелчок в трубке. Прохоров медленно опустил телефон. Елена смотрела на него с вопросом.

— Орлова. Говорит, нужно встретиться.

— Сейчас? Здесь?

— Кажется, «игра» не собирается давать нам времени на передышку.

Черный внедорожник с тонированными стеклами беззвучно притормозил у тротуара. Задняя дверь открылась, и Илья, простившись с Еленой взглядом, забрался внутрь. Салон пах кожей и дорогим парфюмом. Анна Орлова сидела в глубине, закутанная в строгое пальто, несмотря на сезон.

Машина тронулась.

— Как Егор? — спросила она без предисловий.

— В коме. Врачи не дают прогнозов.

— Сделаем все, что в наших силах. Его перевезут в лучшую клинику, как только стабилизируется.

— «Наших»? — Прохоров с вызовом посмотрел на нее.

Она выдержала его взгляд. Машина свернула с Обводного канала в сторону невзрачной улицы с типовой застройкой.

— Вы правда думаете, что все это время я действовала в одиночку? Ради прихоти? — ее голос потерял светскую мягкость. — Заказ на поиск Кодекса Ломоносова был санкционирован на самом высоком государственном уровне. На том, который выше министерств и силовых ведомств.

Машина остановилась перед ничем не примечательным подъездом. Орлова вышла, Прохоров — за ней. Их провели через пустой холл к лифту, который, минуя все этажи, ушел вниз. Двери открылись прямо в просторный, аскетично обставленный кабинет. За массивным столом сидел сухопарый мужчина лет шестидесяти с внимательным, лишенным эмоций лицом и короткой седой щеточкой волос.

— Илья Сергеевич Прохоров, — произнес он, не представляясь. — Садитесь.

Орлова осталась стоять у стены, словно превратилась в часть интерьера.

— «Общество Посвященных» — не миф, — продолжил незнакомец. — И не клуб чудаков. Это раковая опухоль, десятилетиями враставшая в тело нашего государства. Они везде: в академии наук, в корпорациях, в органах власти. Их цель — не разрушение. Они не террористы. Они — садовники, которые хотят перекроить человечество под свои саженцы. И их технология, наследие Ломоносова, извращенное его последователями, — это лопата.

Прохоров молчал, пытаясь осмыслить масштаб.

— Официально бороться с ними — все равно что пытаться вылечить простуду аспирином, когда у тебя чума. Их сеть слишком глубока. Наши структуры… заражены. Поэтому был создан этот негласный проект. «Санитары».

Он подвинул папку с грифом «Совершенно секретно» в сторону Ильи Сергеевича.

— Ваша группа, «Архивная правда», доказала свою эффективность. Вы работаете вне систем, у вас нет уязвимых связей, вы обладаете уникальными навыками и, что важнее, — он впервые за все время встречи чуть скривил губы в подобие улыбки, — вы обладаете иммунитетом. Вы не поддались на посулы Ордина.

— Вы предлагаете нам работать на вас, — голос Прохорова прозвучал глухо.

— Мы предлагаем вам продолжить делать то, что вы делаете. Искать правду. Копаться в архивах. Только теперь у вас будет доступ к тем архивам, о которых вы не могли и мечтать. И за вашей спиной будет стоять не блог с подписчиками, а вся мощь государства. Точнее, та его часть, которая еще не поражена этой чумой.

Илья посмотрел на Анну Петровну. Она молча кивнула.

— А если мы откажемся?

— Тогда вы останетесь один на один с «Обществом», которое теперь знает вас в лицо. И с теми, кто избавится от вас как от свидетелей провала нашей операции. Вы — игрок, который вышел на поле, где ставки — существование страны. С поля отсюда не уходят. Только в нокаут.

Прохоров закрыл глаза. Перед ним проплыли образы: изуродованное тело Белых, испуганные глаза Алисы Крюковой, бледное лицо Егора в больничной палате. Он видел торжествующую улыбку Ордина: «Ты уже один из нас».

Он открыл глаза. Взгляд был чистым и твердым.

— Что нужно делать?

Мужчина за столом снова подвинул к нему папку.

— Для начала — прочитать. Это все, что у нас есть по «Обществу». Ваша первая задача — найти способ их идентифицировать. Вы — наш негласный резидент. Ваша деятельность будет координироваться через Анну Петровну. Поздравляю. Вы только что перешли на новый уровень игры.

Илья взял папку. Она была на удивление тяжелой. Весом прошлого, которое ему предстояло раскопать, и будущего, которое ему предстояло изменить. Охота продолжалась. Но теперь он был не охотником-одиночкой, а егерем в заповеднике, кишащем невидимыми хищниками.
ГЛАВА 34. ПРОБУЖДЕНИЕ
Первым пришло ощущение тяжести. Свинцовой, всепоглощающей, пригвождающей к постели. Потом — тупая, пульсирующая боль в плече, ставшая неотъемлемой частью его существования. И наконец — звуки. Монотонное попискивание аппарата, мерные шаги за дверью, приглушенные голоса.

Егор медленно, с невероятным усилием разлепил веки. Мир предстал размытым, затянутым белесой пеленой. Потолок. Белый, однородный. Он моргнул, пытаясь сфокусировать взгляд. Сбоку уловил движение.

— Врача… Он открыл глаза, — чей-то голос, женский, прозвучал приглушенно, будто из-под воды.

Перед ним возникло лицо. Знакомое, измученное, с красными глазами. Елена.

— Егор… Ты слышишь меня? — ее пальцы осторожно сжали его ладонь.

Он попытался кивнуть, но смог лишь сглотнуть ком в горле. Губы не слушались.

— Воды… — просипел он.

Елена что-то сказала медсестре, и через мгновение прохладный пластик поднесли к его губам. Несколько глотков стали величайшим блаженством в его жизни.

Сознание возвращалось обрывками, как проявляемая аналоговая фотография. Темная усадьба. Маски. Яркие вспышки выстрелов. Илья, кричащий что-то. Острая, жгучая боль, и потом… пустота.

— Прохоров? — смог выговорить Егор.

— Жив, здоров, — сразу поняла его Елена. — Он только что отошёл, дежурил тут всю ночь. Все живы. Ордин арестован.

От этих слов что-то щелкнуло внутри, выпустив наружу волну облегчения. Напряжение, которое он таскал в себе, кажется, годами, ушло, оставив после себя странную, непривычную слабость. Не физическую — душевную. Слезы сами выступили на глазах, и он не стал их смахивать.

Елена удивилась, но лишь крепче сжала его руку.

— Все хорошо, Егор. Все позади.

Но это была неправда. Позади была только битва. А война… война продолжалась. Но глядя на ее влажные глаза, чувствуя хрупкость собственного тела, он с неожиданной остротой осознал, что есть вещи важнее войны.

Его взгляд упал на тумбочку. Там, рядом с графином воды, лежали наручные часы. Старинные, с темно-синим циферблатом и тонким браслетом. Часы Анны Петровны. Она была здесь.

И это простое свидетельство ее присутствия, ее беспокойства, словно ключом, отперло давно запертую дверь в его памяти. Дверь, за которой хранилась та юность, о которой он давно забыл, нарочно задвинув ее подальше, в самый темный угол.

…Лето. Дача под Звенигородом. Пахло нагретой хвоей и речным илом. Он, молодой, нескладный, с обгоревшими плечами, тайком наблюдал за Верой, матерью Анны. Она читала в гамаке, отбрасывая тень длинными ресницами на щеки. В его груди тогда бушевала странная, восторженная и мучительная гроза. Он ловил каждое ее слово, каждый жест, готов был на любое безумство, лишь бы она его заметила. Но когда она обращала к нему свой спокойный взгляд и улыбалась, он лишь глупо краснел и отводил глаза, сжимая в карманах кулаки. Признаться? Немыслимо. Она была женой его наставника, профессора Орлова, существом из другого, утонченного мира. Его чувство так и осталось тихим, невысказанным аккордом, замершим в воздухе того далекого лета.

А потом была сама Аня. Маленькая, лет пяти, с двумя белыми бантами в волосах. Она вбежала на веранду, где он сидел, разбирая какую-то карту.

«Дядя Егор, качай!» — потребовала она, уцепившись за его штанину.

Он, смеясь, усадил ее на свою ногу, перекинутую через другую, и начал покачивать. «По кочкам, по кочкам, по рыхлым комочкам… в ямку — бух!» — и в конце резко опускал ногу. Она заливалась счастливым, беззаботным хохотом, вцепляясь пальчиками в рукав его рубашки, и этот смех был самым чистым звуком на свете. Он помнил, как тогда подумал: вот оно, простое счастье. Никаких тайн, никаких кодов, просто смех ребенка на солнечной веранде.

Егор смотрел в потолок, и по его щеке медленно сползала слеза. Он не плакал о боли или о прошлом. Он плакал о той простоте, которую они все безвозвратно утратили. О той девочке, которая стала Анной Петровной Орловой, женщиной с глазами, полными стальной решимости и старых ран. О той юношеской любви, которая так и осталась невысказанной тенью.

«Дядя Егор» был мертв. Его убила пуля «Общества Посвященных». Но, странное дело, на его месте рождался кто-то другой. Не тот циничный, всегда настороженный профессионал, каким он стал. А кто-то более… человечный. Тот, кто понял, что истинная ценность — не в выигранных сражениях, а в редких моментах тишины и тепла, которые нужно беречь как величайшее сокровище.

Он снова посмотрел на часы Анны Петровны и слабо улыбнулся. Потом перевел взгляд на Елену.

— Спасибо, — тихо сказал он. — Что ждала.

И в этих двух словах был целый мир нового понимания.
ГЛАВА 35. ПРИМИРЕНИЕ
Тишина в больничной палате Егора была теперь иной — не звенящей и пугающей, а мирной, почти домашней. Егор, все еще бледный, но уже с осмысленным взглядом, сидел, опершись на подушки. Илья разливал по пластиковым стаканчикам принесенный из дому горячий чай в термосе. Елена поправляла цветы на подоконнике.

Дверь приоткрылась, и на пороге замерла Марина. Она стояла, сжимая в руках планшет, ее лицо было бледным, а под глазами залегли темные тени бессонных ночей. В ее позе читалась готовность в любой момент развернуться и уйти.

— Заходи, Марин, — тихо сказал Прохоров, первым прервав неловкое молчание.

Она сделала несколько шагов внутрь, словно ступая по тонкому льду.

— У меня есть… кое-что, — голос ее дрогнул. Она положила планшет на стол рядом с кроватью Егора. На экране был открыт сложный технический отчет с логами, IP-адресами и схемами цифровых маршрутов. — Это полная реконструкция того сбоя в архиве. Тот внешний запрос, который меня скомпрометировал… он был проведен через сервер-посредник в Хельсинки, с использованием уязвимости, о которой я не знала. Но есть кое-что важнее. — Она перелистнула страницу, выведя на экран сканы документов. — Анализ почерка и поведенческих паттернов. Человек, который инициировал атаку, действовал с учетом моих рабочих привычек, но допустил две крошечные ошибки. Он левша. И пишет цифру «семь» с горизонтальной чертой посредине. Я — правша, и я так не пишу. Никогда.

Она обвела взглядом всех троих, останавливаясь в последнюю очередь на Егоре.

— Меня подставили. Целенаправленно и расчетливо. Я не виновна.

В ее глазах стояли не слезы, а холодная, выстраданная ярость. И в этой ярости была такая сила правды, что в ней невозможно было усомниться.

Илья тяжело вздохнул.

— Мы знаем, Марина. Спецслужбы передали нам часть материалов по «Обществу». Среди их методов — как раз такие точечные компрометации. Они стравливали нас, пытаясь развалить команду изнутри.

Но слова Ильи словно не долетели до Марины. Она смотрела в одну точку, и ее снова отбросило в прошлое. Не в цифровые джунгли, а в светлую, пропахшую мелом и красками школьную мастерскую.

Она, маленькая, лет десяти, с горящими от восторга глазами, заканчивала свою лучшую работу — рисунок акварелью для школьного конкурса. Она изобразила космос, как его себе представляла: не черный, а фиолетовый, с сияющими разноцветными туманностями и одиноким золотым кораблем. Она поставила работу на подоконник сохнуть и вышла из класса.

А когда вернулась, у ее мольберта стояла учительница и девочка из параллельного класса, дочка какого-то важного чина. В руках у той девочки был ее рисунок.

«Марина, — строго сказала учительница, — я разочарована. Зачем портить чужую работу?»

Она не поняла. Оказалось, на обратной стороне листа кто-то написал черным маркером грубое слово. Это была та девочка, ее соперница по конкурсу. Но та плакала и клялась, что это сделала Марина из зависти. Все доказательства были против нее: маркер нашли в ее портфеле (подбросили на перемене), а ее словам о невиновности не поверили. Помнили ее замкнутость, ее «странность». Ее сняли с конкурса. И самое страшное было не это. Самое страшное — это взгляд учительницы, полный недоверия и жалости. И чувство полнейшей беспомощности. Несправедливость, вязкая и горькая, как деготь, на которую невозможно было никак повлиять. Она тогда плакала ночами, но так и не смогла ничего доказать.

…Вернувшись в реальность, Марина снова посмотрела на команду, и ее голос сорвался.

— Я не могла этого допустить. Чтобы люди, которые стали мне… важны, смотрели на меня с недоверием.

Егор, преодолевая слабость, первым протянул к ней руку. Его пальцы коснулись ее сжатого кулака.

— Виноват, — хрипло сказал он. — Я… Мы все были идиотами. Играли на их поле. Прости.

Елена подошла и молча обняла Марину за плечи. Та на мгновение застыла, а потом обмякла, прислонившись лбом к ее плечу, наконец-то позволяя себе проявить слабость.

Илья смотрел на них, и в его душе, измученной подозрениями и предательствами, наступило странное умиротворение.

— Они попытались нас расколоть, — сказал он твердо. — Но вышло наоборот. Теперь мы знаем, на что способен наш враг. И мы знаем, что можем доверять друг другу. Не слепо, а проверив все сомнения. Это сильнее, чем простое доверие. Это уверенность.

Марина выпрямилась, смахнула с лица непослушную прядь волос и слабо улыбнулась.

— Значит, я еще не уволена?

— Уволена? — фыркнул Егор, с трудом подавляя приступ кашля. — Ты теперь наш главный криптоаналитик с допуском «совершенно секретно». От работы не отвертишься.

В палате воцарилась легкая, почти невесомая атмосфера облегчения. Все недосказанности, все обиды и подозрения растаяли, словно дым. Они снова были командой. Но теперь — не случайно собравшейся группой энтузиастов, а сплоченным, закаленным в огне отрядом, прошедшим через предательство и восстановившим доверие. Они были семьей, которая знала цену друг другу.

Илья поднял свой пластиковый стаканчик.

— За «Архивную правду». Настоящую.

И на этот раз в его тосте не было и тени сомнения.
ГЛАВА 36. СЛЕД АЛИСЫ
Швейцария встретила их стерильным, безжизненным великолепием. Заснеженные пики, словно на открытке, бирюзовое озеро, ухоженные домики с островерхими крышами. Но команда «Архивной правды», выйдя из машины у ворот частной клиники «Вальдштетте», видела не пейзаж. Они видели крепость. Современную, стеклянно-бетонную, скрывающую за безупречным фасадом новейшие технологии, в том числе и те, что стирали человеческую личность.

Их встречал главный врач, доктор Майер, — человек с лицом, выточенным из ледника, и вкрадчивым, безупречно вежливым голосом. Все было согласовано на том самом «новом уровне», о котором говорил Прохорову незнакомец в подземном кабинете. Документы, разрешения — все было в идеальном порядке. И от этого становилось еще холоднее.

«Господин Прохоров, мисс Орлова, — встретил их доктор, — следуйте за мной. Пожалуйста, приготовьтесь. Состояние пациентки… стабильно. Но вы найдете его не соответствующим вашим ожиданиям».

Его кабинет был таким же безупречным и безличным, как и он сам. На большом мониторе он открыл историю болезни Алисы Крюковой.

— Пациентка была доставлена к нам две недели назад анонимным благотворительным фондом. Диагноз при поступлении — тяжелое психогенное амнезиформное расстройство, осложненное глубокой депрессией. — Он щелкнул мышкой, выводя на экран графики мозговой активности. — Мы провели полный курс нейрокогнитивной реабилитации и целевой фармакотерапии. Результат, с клинической точки зрения, обнадеживающий. Пациентка спокойна, ее витальные функции в норме.

— А ее память? — не выдержала Анна Петровна, ее пальцы сжали ручку сумочки до побеления костяшек.

Доктор Майер смерил ее взглядом, полным профессионального сожаления.

— Память, в том виде, в каком мы ее понимаем, утрачена. Эпизодическая, семантическая, автобиографическая. Мы имеем дело с tabula rasa — чистым листом. Все следы патологических нейронных связей, вызванных, по нашей версии, экспериментальным гипнозом, были… купированы.

— Вы стерли ее, — тихо, но четко произнес Прохоров. — Вы стерли все, что в нее вживили. И все, что было ее жизнью.

— Мы вылечили ее от чудовищной психологической травмы, господин Прохоров, — поправил доктор, и в его голосе впервые прозвучала сталь. — То, что было в ее сознании, не было жизнью. Это был кошмар. Мы дали ей шанс на новую.

По его щелчку дверь в соседнюю комнату открылась. Это была светлая, солнечная палата с панорамным окном на горы. В кресле у окна сидела женщина. Худенькая, с коротко остриженными волосами, в простой белой пижаме. Она смотрела на заснеженную вершину, и в ее глазах не было ничего. Ни тоски, ни радости, ни вопроса. Лишь спокойное, пустое отражение внешнего мира.

Анна сделала шаг вперед.

— Алиса? — ее голос дрогнул.

Женщина медленно повернула голову. Ее взгляд скользнул по Анне, по Илье, не задерживаясь. В нем не было ни капли узнавания.

— Здравствуйте, — сказала она тихим, ровным, без интонаций голосом.

Прохоров почувствовал, как у него подкашиваются ноги. Он смотрел на эту пустоту и видел в ней крах всех их усилий. Они шли по следу Кодекса Ломоносова, этого Святого Грааля, который оказался не книгой, а живым человеком. Они сражались, рисковали, Егор чуть не погиб. И все ради чего? Чтобы найти идеально стертый жесткий диск. Формула, наследие, тайна — все было здесь, в этой комнате. И все было недостижимо. Заперто в сломанном сейфе, ключ от которого выброшен навсегда.

Анна попыталась заговорить с ней еще, задать простейшие вопросы. «Как вас зовут?» — «Мне сказали, что мое имя Алиса». — «Вы помните мужа? Вадима?» — Пустой взгляд. Легкое, почти машинальное покачивание головой. Никакой боли при упоминании имени Крюкова. Ничего.

Они вышли из палаты через пятнадцать минут. Это было бессмысленно.

Доктор Майер проводил их до выхода.

— Как я уже говорил, состояние стабильно. В ближайшее время ее переведут в реабилитационный центр в предгорьях. Социальные службы помогут ей начать новую жизнь.

— Кто оплатил ее лечение? — резко спросил Прохоров.

— Благотворительный фонд «Прометей», — был безупречный ответ. — Вся документация предоставлена в соответствующие органы.

На улице, под холодным швейцарским солнцем, они молча смотрели на озеро.

— «Прометей», — с горькой усмешкой произнесла Анна Петровна. — Принес огонь знаний, а в итоге — пепел. Это они. «Общество». Они не стали ее убивать. Они поступили изуверски. Они сделали ее свидетельством своего тотального превосходства. Они взяли то, что мы искали, и на наших глазах превратили в ничто.

Прохоров кивнул. Он чувствовал то же. Не злорадство, не агрессию. Холодное, безразличное бессилие. Они выиграли схватку с Ординым, но проиграли войну за наследие. Цепочка, тянувшаяся от Ломоносова через века, оборвалась здесь, в этой стерильной клинике, в пустых глазах женщины, смотрящей на горы.

— Цепочка обрывается, — констатировал он вслух, и слова повисли в морозном воздухе.

Но где-то в глубине шевельнулось что-то другое. Не смирение, а ярость. Холодная, тихая, как швейцарский лед. Если «Общество» пошло на такой шаг — значит, они боятся. Боятся не самой Алисы, а чего-то другого. Возможно, того, что команда, оставшаяся на свободе, сможет найти другой путь.

Илья посмотрел на Анну. В ее глазах, прекрасных на фоне снега и озера, он увидел отражение собственной мысли. Цепочка оборвалась. Значит, нужно начать новую. Не с конца, а с самого начала.

Но сначала нужно было вернуться домой. К Егору, который учился заново чувствовать. К Марине, которая залечивала раны от несправедливости. К Елене, которая хранила их общий тыл. К команде, которая стала крепче, проиграв битву.

Они сели в машину. Дверь закрылась, отсекая вид на идеальную клинику и идеальные горы. Молчание в салоне было тяжелым, но уже не безнадежным.
ГЛАВА 37 ИДЕЯ ИЛЬИ
Новый, предоставленный «спонсорами» офис, пах свежей краской, пылью и невысказанным поражением. Ниточка, ведущая к Алисе Крюковой, оборвалась в швейцарской клинике с таким оглушающим, стерильным финалом, что это било больнее, чем открытое противостояние. Они проиграли. Не в схватке, а в самой сути. Наследие Ломоносова было утеряно. Навсегда.

Илья стоял у окна, глядя на серый, плачущий дождем город. За его спиной царило молчание, прерываемое лишь мерным тиканьем настенных часов — счетчиком их бездействия. Егор, все еще бледный, с темными кругами под глазами, неподвижно сидел в кресле, его правая рука инстинктивно лежала на все еще ноющем левом плече. Марина уткнулась в монитор, но ее пальцы замерли над клавиатурой. Елена бесцельно перебирала бумаги на столе. Анна, прямая и холодная, как айсберг, наблюдала за ними всеми, и в ее взгляде читалась та же горечь, что и у них.

— Они нас переиграли, — тихо, но отчетливо произнес Егор, разрывая тишину, как ножом. — Категорически, в сухую. Мы бегали, как слепые котята, по их лабиринту. А они в итоге просто взяли и стерли главный приз. На наших глазах. Формулы нет. Кодекса нет. Мы в тупике.

— Тупик — это состояние ума, — не поворачиваясь, сказал Прохоров. Его голос прозвучал глухо, изможденно. — А не факт.

— Какой еще факт? — с вызовом спросил Егор. — Мы шли по цепочке: архив, Крюков, его жена. Цепочка порвана. Конец истории.

Илья медленно обернулся. Лицо его было уставшим, но в глазах горел странный, отстраненный огонь. Он прошелся взглядом по каждому, задержавшись на Анне Петровне.

— Мы шли не по той цепочке, — заявил он. — Мы шли по их цепочке. По тому пути, который они либо подготовили, либо позволили нам пройти. Мы пытались найти результат их работы — формулу, Кодекс. А они его уничтожили. Потому что могут создать его снова.

Он сделал паузу, давая словам просочиться в сознание.

— Они оперируют наследием Ломоносова. Но что, если мы посмотрим не на наследие, а на самого Ломоносова? Не на то, что они извлекли, а на то, откуда они это извлекли. На самый корень.

— Могилу? — скептически хмыкнул Егор. — Ты предлагаешь вскрыть могилу Ломоносова? В Александро-Невской лавре? Это даже не безумие, это самоубийство.

— Не могилу, — покачал головой Илья. Его голос стал тише, но плотнее, словно он бросал в центр комнаты не слова, а тяжелые камни. — Могила — это памятник. Я говорю о лаборатории. О настоящей. Не о тех казенных помещениях в Академии Наук, где он работал на виду. А о той, где он творил свое главное таинство. Где он проводил опыты, о которых не мог написать ни в одном докладе. Где он создал тот самый прототип, тот «дьявольский соблазн», о котором писал в своих черновиках.

В комнате повисла новая, наэлектризованная тишина. Идея витала в воздухе, призрачная и одновременно невероятно тяжелая.

— Предположим, она существует, — осторожно вступила Анна Петровна. — За триста лет ее не нашли. Что заставляет думать, что мы сможем?

— Потому что мы — не просто историки, — страстно произнес Прохоров, начиная ходить по комнате. — Мы — те, кто знает контекст. Мы знаем про «Общество Посвященных», про Г.О., про их методы. Мы знаем, что Ломоносов боялся, что его труд попадет не в те руки. Он был не просто гением, он был прагматиком. Он должен был спрятать свои самые опасные открытия. Не в бумагах, которые можно изъять. А в месте. В камне и земле.

— Это гигантская территория для поисков, — тихо сказала Марина, наконец отрываясь от монитора. — Ленинградская область, Архангельск… Это годы.

— Не годы, — возразил Илья. — Он был не только ученым. Он был промышленником. У него были заводы. Стекольные заводы. Где он сам варил стекло, проводил химические опыты. Лаборатория должна была быть там, где были ресурсы, печи, где можно было скрыть странные приборы и запахи под видом производства. И где был постоянный предлог для его присутствия.

Он остановился, упираясь руками в стол, и его лицо оказалось в центре круга света от лампы.

— Они ищут готовый ответ. Формулу. Они думают, что обогнали нас, уничтожив Алису. Они будут пытаться воссоздать ее по черновикам Крюкова, по фрагментам, которые у них есть. У них уйдут на это месяцы, может быть, годы. А мы… мы пойдем другим путем. Мы найдем ту самую кузницу, где был выкован их «философский камень». И мы найдем там не формулу. Мы найдем доказательства. И, возможно, самое главное оружие — понимание. Понимание того, что заставило Ломоносова отказаться от своего величайшего открытия.

— Это огромный риск, — сказала Елена. — Если мы начнем такие масштабные поиски, «Общество» сразу это почует.

— Значит, мы не будем их начинать, — в его голосе прозвучала сталь, та самая, что появилась после встречи в подземном кабинете. — Мы будем действовать так, как действовали раньше. Точечно. Используя архивы. Только теперь у нас есть доступ. Мы ищем не упоминания о лаборатории. Мы ищем аномалии. Пропажу материалов. Нестыковки в отчетах. Странные, повторяющиеся командировки Ломоносова в одно и то же место. Планы его заводов. Чертежи.

Он посмотрел на Марину.

— Ты наш самый тонкий инструмент. Отсеки все официальное, все ожидаемое. Ищи призраков. Одну строку, одно число, которое выбивается из ряда.

Он перевел взгляд на Егора.

— А тебе, друг, предстоит самая сложная работа. Сидеть тихо и выздоравливать. Потому что когда мы это место найдем, нам понадобится твоя сила. Вся.

Егор молча кивнул. В его глазах вспыхнул знакомый огонек — не азарта, а мстительной решимости.

— А мы с Анной Петровной, — Илья посмотрел на нее, и между ними пробежало молчаливое соглашение, — займемся самым опасным. Мы будем копаться в биографии самого «Общества». В их корнях. Узнаем, где искали они. Их провалы — наши указатели.

Он выпрямился.

— Они думают, что мы сломлены. Что мы будем зализывать раны или метаться в поисках обходных путей к формуле. Они ждут от нас логики отчаяния. А мы дадим им холодную логику охотников. Мы не пойдем по их следу. Мы придем к их логову раньше, чем они сами.

В комнате больше не пахло поражением. Пахло озоном перед грозой, порохом и старыми фолиантами. Цепочка оборвалась. Но Илья Сергеевич Прохоров только что начертил новую. Она вела не вперед, в тупик будущего, которое они пытались контролировать, а назад. Вглубь. В самое сердце тайны, где дело гения до сих пор отбрасывало тень на его самое страшное и великое творение.

Охота продолжалась. Но теперь они сами выбирали дичь.
ГЛАВА 38. КАРТА ВОРОНЦОВА
Смерть пахла антисептиком, старостью и застоявшимся воздухом дорогой частной клиники. Арсений Воронцов угасал тихо, как и подобает коллекционеру, чья жизнь была посвящена безмолвным артефактам прошлого. Он лежал в полутемной палате, и его хрупкое тело казалось почти невесомым под стерильной простыней. Лишь глаза, два живых уголька на морщинистом лице, хранили прежнюю остроту и ясность.

Илья Прохоров и Анна Орлова стояли у его кровати. Они пришли по срочному вызову от его сиделки. «Арсений Семенович просит, — сказала она по телефону. — Он говорит, что передает архив».

Воронцов медленно повел головой, его взгляд скользнул по Анне Петровне, затем устремился на Прохорова.

— Ищущих… всегда находили, — его голос был шелестом сухих листьев. — Они у меня были. Еще до вашего «Общества». Спрашивали про лабораторию. Не ту, казенную… Другую.

Илья почувствовал, как у него захватывает дыхание. Они ни с кем не делились своей новой гипотезой.

— Кто, Арсений Семенович?

Старик слабо махнул рукой, отмахиваясь от неважного.

— Тени. В мундирах и без. Говорили, что для науки. Но глаза… у них глаза были как у оптовиков на аукционе. Хищные. — Он замолчал, собираясь с силами. — Я им… ничего не дал. Потому что не знал. Думал, легенда. Но вы… вы пошли с другого конца. Не за артефактом… за источником. Это… правильный ход.

Он с трудом пошевелил исхудавшей рукой, указывая на тумбочку. Анна Петровна открыла ящик. Там, среди пузырьков с лекарствами, лежал сверток из плотного пергамента. Она подала его Воронцову. Пальцы старика, дрожа, развязали завязки.

Внутри не было современных копий или распечаток. Лежала настоящая карта, пожелтевшая от времени, испещренная коричневыми пятнами и ломкими линиями. Она была нарисована от руки, на толстой, грубой бумаге, явно XVIII века. Изображена была часть территории под Ораниенбаумом. Но главное были не контуры берега или деревень. Главным были пометки.

Тонкими, бисерными чернильными строчками кто-то нанес поверх старой карты целый ряд условных знаков: стрелочки, крестики, латинские буквы «L» и «S». И одна линия, пунктирная, словно маршрут тайной тропы, вела от главного здания Усть-Рудицкой стекольной фабрики — предприятия, основанного самим Ломоносовым — вглубь леса, к безымянному холму на берегу небольшой речушки.

— Это… не официальный план, — прошептал Воронцов. — Это… рабочий эскиз. Из архива его помощника. Я купил… много лет назад. Думал, курьез. Пометки… не сходятся ни с одним известным чертежом. — Он с усилием выдохнул. — Он туда ходил. Один. Без свиты. Без учеников. Возвращался… с закопченными руками и странным блеском в глазах.

Илья осторожно взял карту. Бумага была хрупкой, почти живой. Он чувствовал ее вес, вес истории. Это была не просто схема. Это был ключ. Тот самый призрак, та самая аномалию, которую они надеялись найти в архивах.

— «Общество»… — снова заговорил Воронцов, и в его глазах вспыхнул огонек старой ярости. — Они знают про карту. Не эту… но знают, что искать. Они уже там. Следят. Ждут, когда вы появитесь. — Он схватил руку Ильи своими холодными пальцами. Хватка была удивительно сильной. — Вы для них… как громоотвод. Вы найдете — они заберут. Вы… должны… опередить.

Он откинулся на подушки, силы покидали его.

— Возьмите. Идите. И… будьте осторожнее. Они… не люди. Они — жадность в человеческом обличье.

Анна Петровна наклонилась к нему.

— Спасибо, Арсений Семенович.

Старик снова открыл глаза, и его взгляд стал отрешенным, обращенным куда-то вглубь себя.

— Нет… спасибо вам. Вы… дали старому дураку надежду… что его коллекция… послужит не им…

Его веки медленно сомкнулись. Дыхание стало ровным и беззвучным. Он ушел в себя, передав эстафету.

Они вышли из палаты, и тяжелая дверь закрылась за ними, отсекая мир живых от мира уходящего. В ярко освещенном коридоре Илья развернул карту снова. Под светом люминесцентных ламп древние чернила казались еще таинственнее.

— Они ждут нас, — тихо сказала Анна Петровна. — Это ловушка.

— Возможно, — согласился Прохоров, не отрывая взгляда от пунктирной линии. — Но это также и единственный путь. Они следят за всеми подступами. Значит, мы не будем подходить. Мы придем с той стороны, откуда нас не ждут.

Он свернул карту с почти религиозной осторожностью и спрятал во внутренний карман пиджака.

— Собирай команду, — сказал он, и его голос обрел стальную твердость человека, нашедшего путеводную нить в кромешной тьме. — Воронцов дал нам не просто карту. Он дал нам направление главного удара. Теперь мы знаем, куда идти. И знаем, что нас там ждут.

Он посмотрел на Анну, и в его взгляде не было ни страха, ни сомнений. Была лишь холодная решимость охотника, идущего по следу зверя в его собственное логово.

Они вышли на улицу, в прохладный вечер. Город жил своей обычной жизнью, не подозревая, что хрупкий клочок бумаги, который сейчас лежал в кармане у Ильи, мог перевернуть все. След, оборвавшийся в Швейцарии, здесь, в палате умирающего старика, появился вновь. И вел он прямиком в глухие леса Ленинградской области, на заброшенный стекольный завод, где триста лет назад один гений заронил семя будущей битвы, которая вот-вот должна была достигнуть своей кульминации.
ГЛАВА 39. ПОСЛЕДНЕЕ ПОСЛАНИЕ ЛОМОНОСОВА
В подземелье пахло сыростью, вековой пылью и окисленным металлом. Фонари выхватывали из мрака призрачные очертания: стеклянные реторты, гигантские шары, покрытые мутной патиной, медные трубки, причудливо изогнутые и уходящие в каменную кладку. Это была не лаборатория. Это была алхимическая пещера, законсервированная во времени.

Они нашли ее, следуя карте Воронцова, обойдя главные развалины завода и отыскав заросший бурьяном и крапивой спуск в старую дренажную штольню. Егор, двигаясь медленно и осторожно, но с привычной профессиональной хваткой, вскрыл ржавую решетку. И теперь они стояли здесь, в сердце тайны Ломоносова.

— Ничего не трогать, — тихо скомандовал Прохоров, его голос гулко отдавался под низкими сводчатыми потолками. — Они могли оставить сюрпризы.

Марина, вооруженная портативным сканером, осторожно проводила им по поверхностям.

— Никакой электроники. Никаких следов современных взрывных устройств. Только… это. — Она показала на странный аппарат в центре зала, напоминавший гигантский калейдоскоп из линз и призм, смонтированных на массивной медной станине. — Похоже на какой-то оптический интерферометр. Фантастическая сложность для того времени.

Елена, осветив стену, ахнула. Она была испещрена формулами, начертанными прямо на камне углем или каким-то темным пигментом. Одни были стерты временем, другие — проступали с пугающей четкостью. Рядом висела грифельная доска, и на ней, под слоем пыли, угадывались те же расчеты.

— Он работал здесь до самого конца, — прошептала она. — Смотрите, почерк… он меняется. Становится более резким, неровным.

Илья обошел установку. Его взгляд упал на массивный дубовый стол, заваленный инструментами и стеклянными пластинами. И на нем, в стороне от всего, лежал не прибор, а предмет, явно предназначенный не для опытов. Небольшая, плоская шкатулка из темного, почти черного дерева. Она была чистой, на удивление хорошо сохранившейся, будто ее положили сюда только вчера.

Сердце Ильи учащенно забилось. Он надел перчатку и осторожно прикоснулся к крышке. Ни замка, ни защелки. Она просто сдвинулась в сторону с тихим шелестом.

Внутри, на бархатной, истлевшей до цвета земли подкладке, не лежало ни кристаллов, ни слитков, ни рукописей с формулами. Там была лишь одна вещь: прямоугольная пластина из темного, матового металла. И на ее отполированной поверхности были выгравированы слова. Не формулы, не расчеты. Слова.

Илья бережно поднял пластину. Фонарь выхватил из тьмы старинную, но ясную вязь букв. Он начал читать вслух, и его голос, в гробовой тишине склепа, звучал как голос самого Ломоносова, доносящийся сквозь века.

«Если сему посланию суждено быть обретенным, знай, потомок: ты стоишь среди пепла моей величайшей надежды и моего жестокого прозрения.

Я постиг природу Силы, что движет мирами и жизнью. Силы, кою можно обуздать, дабы озарить разум, исцелить плоть, даровать человеку власть, коей он так жаждет. Я искал Философский Камень не для золота, но для просвещения. И я нашел его.

Но открытие сие есть дьявольское искушение в самой сути своей. Ибо сила сия не может быть дана всем. Одни обратят ее во благо, другие — орудие порабощения. Третьи, самые опасные, возжелают «осчастливить» человечество, лишив его воли, дабы избавить от страданий. Они создадут новый миропорядок, основанный не на свободе и духе, а на контроле и удобстве. И счастье, добытое силой, есть величайшее несчастье, ибо лишено души, выбора и самой сути бытия.

Я видел, как вожделеют к ней мои бывшие соратники, те, кого я почитал братьями. Их взоры обращены не к звездам, а к корыстным дворам. Они видят в сем открытии не свет истины, а жезл власти.

Посему я заклинаю тебя, потомок, во имя Разума и Свободы, кои суть высшие блага: уничтожь все. Все наработки, все чертежи, все следы. Разбей аппараты, развей пепел рукописей, раствори кристаллы. Не дай этому знанию выйти за пределы сего склепа.

Пусть лучше человечество будет брести во тьме столетиями, чем свернуть на стезю, ведущую в золотую клетку. Лучше боль и неведение, чем счастье раба.

Да будет воля моя исполнена.

М. В. Ломоносов. Anno 1764»

Когда Илья замолчал, тишина в подземелье стала абсолютной, тяжелой, как свинец. Даже дыхание замерло. Они нашли не ответ. Они нашли приговор. Приговор собственному открытию, вынесенный самим гением.

— Господи, — сдавленно выдохнула Елена, прислонившись к холодной стене. — Он… он сам все уничтожил. Или почти все.

— Он не просто ученый, — прошептала Анна Петровна, ее лицо в свете фонаря было бледным и ошеломленным. — Он пророк. Он предсказал все. «Общество Посвященных», их идеологию, их «новый миропорядок». Он увидел это триста лет назад.

Егор мрачно смотрел на металлическую пластину.

— Значит, все это… вся эта охота, погони, предательства… все это было за пустышкой? За знанием, которое его создатель приказал уничтожить?

— Не за пустышкой, — тихо сказал Прохоров, все еще держа в руках послание. Он чувствовал его холодную, неумолимую тяжесть. — Это было предупреждение и завет. Он не просто оставил нам записку. Он возложил на нас ответственность. Решение, которое он принял в одиночку, теперь должны принять мы.

Он перевел взгляд на странный оптический аппарат в центре комнаты. На медном основании рядом с ним он заметил небольшое, темное, похожее на неправильный кусок стекла углубление. Форма его была знакомой по чертежам Крюкова.

— Он уничтожил основное, — сказал Илья. — Но не все. Он оставил прототип. Последнее доказательство. И последнее искушение.

Он посмотрел на свою команду — на уставшие, испуганные, но полные решимости лица. Они прошли через ад, чтобы найти источник могущества. А нашли этическую дилемму, тяжелее любого кристалла. Они стояли перед тем самым выбором, который мучил Ломоносова: сохранить знание, несущее и свет, и рабство, или предать все забвению.

Последнее послание Ломоносова висело в воздухе, требуя ответа. И теперь этот ответ зависел только от них.
ГЛАВА 40. ФИЛОСОФСКИЙ КАМЕНЬ
Слова Ломоносова висели в воздухе, превратив склеп в судилище. Судьи — они сами. Подсудимый — наследие, способное перекроить человечество.

Илья медленно опустил пластину обратно в шкатулку, словно закрывая крышку гроба. Его взгляд, тяжелый и сосредоточенный, уперся в тот самый оптический аппарат в центре зала. В медном основании, рядом с комплексом линз, было то самое углубление. Форма — удлиненный октаэдр, грубо обработанный, словно его вырубили в спешке.

— Вот он, — тихо произнес Прохоров. — Философский камень. Не мифический, а реальный. Ключ.

Он сделал шаг к аппарату. Никто не шелохнулся, затаив дыхание. Он протянул руку в перчатке и осторожно провел пальцем по углублению. Пыль легким облачком взметнулась в воздух.

— Он неактивен, — сказала Марина, глядя на показания портативного спектрометра. — Никаких энергетических выбросов, радиационного фона. Просто… кусок минерала. Но структура… я такой никогда не видела. Она не встречается в природе.

— Он его деактивировал, — предположила Елена. — Оставил как доказательство, но лишил силы. Чтобы искушение не было столь велико.

— Или не успел, — мрачно парировал Егор. Он стоял, слегка ссутулившись, его рука инстинктивно прижимала больное плечо. — Может, он только собирался это сделать, но смерть или что-то другое помешало. Или… он хотел, чтобы тот, кто найдет, сделал последний шаг за него.

Илья не сводил глаз с углубления. Его разум, всегда искавший логические цепочки, теперь разрывался между холодным расчетом и голосом совести, который звучал словами гения из прошлого.

«Счастье, добытое силой, есть величайшее несчастье».

Перед ним возникали образы. Алиса Крюкова с пустыми глазами в швейцарской клинике. Егор, падающий на каменный пол усадьбы в темноте. Насмешливое лицо Ордина, предлагающего присоединиться к «новой элите». Его коллега, Алексей Белых, чья жизнь оборвалась из-за этой тайны.

Что, если Ломоносов прав? Что, если эта сила, эта технология, подобна огню? В руках мудреца она согреет жилище, в руках безумца — спалит дотла. Но разве они не видели, что безумцев всегда больше? «Общество Посвященных» — лишь первая ласточка. Если знание вырвется на свободу, найдутся другие Ордины, другие «Прометеи», которые решат, что они вправе вершить судьбы миллионов.

Но с другой стороны… Искушение было сладким и горьким одновременно. Возможность искоренить болезни. Победить голод. Дать человечеству невиданные прежде возможности. Разве они имеют право, они, маленькая группа людей, решать за все человечество? Уничтожить открытие, которое, пусть и опасно, может стать трамплином для нового витка эволюции?

— Мы не можем этого сделать, — вдруг четко сказала Анна Петровна. Все взгляды устремились на нее. — Мы не боги. Мы не вправе уничтожать знание. Мы должны его сохранить, изучить, поставить на службу человечеству под строжайшим контролем. Теперь, когда мы знаем об «Обществе», мы можем создать противовес. Мы можем сделать так, чтобы это никогда не повторилось.

— Контроль? — с горькой усмешкой переспросил Егор. — Анна Петровна, посмотрите вокруг! Весь наш «контроль» привел нас сюда. «Общество» проникло везде, куда только можно. Какой контроль? Кто будет контролировать контролеров? Ломоносов был мудрее нас всех. Он понял: эту штуку нельзя контролировать. Ее можно только уничтожить.

— Но это наследие! — воскликнула Елена. — Величайшее открытие! Уничтожить его — все равно что сжечь библиотеку Александрии. Это преступление перед будущим.

— Будущее, которое может и не наступить, если это попадет не в те руки, — парировал Егор. — Ломоносов предлагает нам выбор: будущее, полное борьбы и свободы, или «счастливое» рабство. Я выбираю борьбу.

— А я не хочу выбирать за всех! — голос Марины прозвучал неожиданно громко. Она смотрела на кристалл, и в ее глазах читался не страх, а жгучий интерес исследователя. — Это ключ к тайнам материи, к энергии, ко всему! Мы даже не представляем, что можем узнать. Уничтожить это — значит навсегда закрыть дверь.

Спор нарастал, голоса гремели под сводами, отражаясь эхом. Илья молчал. Он слушал их всех — прагматизм Анны, цинизм Егора, идеализм Елены, жажду познания Марины. И сквозь них он слышал голос Ломоносова. Не гневный, не истеричный. Спокойный, полный безмерной печали и непоколебимой решимости.

Он снова посмотрел на углубление, где лежал кристалл. На этот невзрачный, безжизненный камень. Это был не философский камень, превращающий свинец в золото. Это был камень преткновения. Тест на человечность.

Он представил, что будет, если они возьмут его. Начнутся годы, десятилетия исследований. Но «Общество» не дремлет. Утечка информации будет лишь вопросом времени. И тогда гонка, война, за которой уже не будет победителей. Только пепел.

Он представил, что будет, если они уничтожат его. Они выполнят волю гения. Они поставят точку в истории, которая едва не погубила их всех. Они вернутся к своей «Архивной правде», к поискам исторической истины, которая не убивает. К простой, человеческой жизни.

Илья Сергеевич Прохоров глубоко вздохнул. Воздух пах историей, и теперь ему предстояло ее вершить.

— Довольно, — сказал он тихо, но так, что все сразу замолкли.

Он посмотрел на каждого из них по очереди, встречая их взгляды — испуганные, решительные, вопрошающие.

— Ломоносов был прав, — произнес Илья, и его голос обрел неожиданную твердость. — Не как ученый. Как человек. Он понял, что есть знание, которое не делает человека сильнее. Оно делает его тираном. Над другими или над самим собой — неважно. Он завещал нам не сжигать библиотеку. Он завещал нам не дать вспыхнуть пожару, который спалит все дотла.

Он сделал шаг к аппарату. Его рука без колебаний потянулась к углублению.

— Илья, подожди! — крикнула Анна Петровна.

Но было поздно. Пальцы Ильи сомкнулись на холодном, шероховатом камне. Он почувствовал его вес. Небольшой, но невероятно тяжелый.

Он поднял прототип кристалла перед собой. В свете фонарей тот лишь тускло поблескивал, как обычное стекло.

— Он предложил нам выбор, — сказал Илья, глядя на камень. — И мы его сделали. Мы выбираем человечество со всеми его пороками и болью. Мы выбираем свободу. Даже если это свобода ошибаться и страдать.

Он повернулся и посмотрел на Егора.

— Егор. Дай мне молоток.

В глазах бывшего спецназовца мелькнуло понимание, затем — мрачная решимость. Он молча протянул Илье тяжелый монтажный молоток из своего пояса.

Илья положил кристалл на массивное медное основание аппарата. Он занес молоток. В последний момент его взгляд встретился с взглядом Анны Петровны. В ее глазах он не увидел протеста. Лишь бесконечную усталость и… согласие.

Удар молотка прозвучал как выстрел. Хрустальный, сухой звук, пронзивший тишину веков.

Кристалл рассыпался на мелкие, безвредные осколки, сверкнувшие на мгновение и погасшие. От величайшего открытия осталась лишь горстка пыли на медной поверхности.

Илья опустил молоток. Его рука дрожала. Он сделал это. Он исполнил завет. Он стал могильщиком мечты, которая могла стать кошмаром.

Он обернулся к команде. Никто не проронил ни слова. Они смотрели на осколки, и на их лицах было понимание. Понимание цены выбора.

Философский камень был уничтожен. Но его тень, тень этой несостоявшейся силы, будет преследовать их всегда.
ГЛАВА 41. РЕШЕНИЕ
Звук разбитого кристалла все еще висел в воздухе — сухой, окончательный, словно хлопок захлопнувшейся навеки книги. Горстка мелких осколков на медном основании была всем, что осталось от наследия, за которое пролилась кровь. Но одного этого было мало. Слишком мало.

Илья опустил молоток. Его ладони горели, сердце бешено колотилось, не в силах осознать тяжесть содеянного. Он обернулся к команде. Никто не смотрел на осколки. Все смотрели на него.

— Этого недостаточно, — тихо сказала Анна Петровна. Ее голос был хриплым, но твердым. — Лаборатория. Чертежи на стенах. Аппараты. Все это — улики. Наводки. Если «Общество» найдет это место, они смогут восстановить ход мыслей Ломоносова. Они потратят годы, но они это сделают. Потому что теперь они знают, что это не миф.

Егор, бледный, но с выпрямленной спиной, мрачно кивнул.

— Она права. Мы вынули сердце, но тело еще живо. И оно может приманить падальщиков.

— Мы не можем просто уйти, — добавила Марина, ее взгляд скользнул по причудливым линзам оптического интерферометра. — Это все равно что оставить чертежи атомной бомбы на заброшенном полигоне. Кто-нибудь да найдет.

Илья понимал их правоту. Головокружение от принятого решения уступало место холодной, методичной ясности. Они прошли точку невозврата. Уничтожив кристалл, они взяли на себя ответственность, о которой просил Ломоносов. И эта ответственность требовала довести дело до конца.

— Егор, — обратился Прохоров к другу. — Что нужно, чтобы стереть это место с лица земли? Без пожара. Пожар привлечет внимание.

Егор окинул взглядом подземный зал с низкими сводами.

— Нестабильные опоры. Вижу несколько ключевых точек. Если их грамотно подорвать, своды сложатся, как карточный домик. Завалит всё метров на пять грунта и щебня. Никто не будет копать. Слишком дорого и бессмысленно.

— Сделай это, — просто сказал Илья.

Никто не возразил. Не было споров, не было сомнений. Решение, принятое у разбитого кристалла, распространилось на все вокруг. Они были единодушны. Некоторые истины должны были остаться погребенными. Не из страха, а из чувства высшей ответственности. Из смирения перед знанием, которое они не в силах были укротить.

Они провели в лаборатории последний час. Егор с помощью Марины, сканировавшей структуру сводов, расставил компактные, но мощные заряды в рассчитанных точках. Елена и Анна Петровна сфотографировали послание Ломоносова на металлической пластине — не как инструкцию, а как историческое свидетельство, памятник морального выбора. Самую шкатулку Илья бережно упаковал в свой рюкзак.

Наконец, все было готово. Они вышли из проклятого склепа, поднялись по дренажной штольне и выбрались на холодный, продуваемый ветром ночной воздух. Заводские развалины стояли в зловещем молчании, будто ожидая своего конца.

Все отошли на безопасное расстояние, за естественную гряду холмов. Егор кивнул Илье.

— Готово.

Илья посмотрел на часы. Было три часа семнадцать минут. Он дал отмашку.

Глухой, утробный грохот, больше похожий на стон земли, чем на взрыв, прокатился по лесу. Они не увидели огненного всплеска — только то, как темный силуэт развалин внезапно просел, осел в себя, подняв облако пыли, которое тут же разметал ветер. Еще один толчок, еще один — и на месте входа в штольню образовался бесформенный завал из битого кирпича и земли.

Они стояли и молча смотрели, как исчезает последнее материальное доказательство. Не было торжества. Была пустота, тяжелая и бездонная. Пустота от осознания того, что они только что совершили акт величайшего вандализма во имя спасения. Они похоронили не просто лабораторию. Они похоронили возможное будущее.

— Теперь цепочка оборвана навсегда, — прошептала Елена, и в ее голосе послышалось не облегчение, а скорбь.

— Нет, — возразил Илья, все еще глядя на дымящиеся развалины. — Она не оборвана. Она завершена. Ломоносов начал ее, когда замуровал свою тайну. Мы поставили точку. Мы выполнили его волю.

Он повернулся к ним. В его глазах, уставших до черноты, горела странная, холодная уверенность.

— Мы не уничтожили знание. Мы предотвратили зло. Иногда это единственно возможная победа. Самая тихая и самая тяжелая.

Они молча пошли через лес к машинам, оставленным в укрытии. Никто не оглядывался. Смотреть было не на что. Тайна Ломоносова, его боль, его прозрение и его завет снова ушли под землю. На этот раз — навсегда.

Они садились в машины, хлопая дверцами. Моторы завелись, разрывая тишину ночи. Они уезжали, увозя с собой понимание того, что главные битвы за будущее человечества происходят не на полях сражений и не в научных лабораториях. Они происходят в тишине, с участием совести, где всего один неверный шаг может обернуться величайшим несчастьем.

Некоторые истины должны остаться погребенными. И теперь они несли это знание внутри себя, как самую тяжелую и самую необходимую ношу.
ГЛАВА 42. ВОЗВРАЩЕНИЕ К ИСТОКАМ
Свет раннего петербургского утра, бледный и рассеянный, заливал их новый офис. Он располагался теперь в старинном здании на набережной Мойки, с высокими потолками, лепниной и видом на воду. Это был подарок «спонсоров» — неброский, но с безупречной охраной и прямым оптоволоконным каналом в закрытые государственные архивы. Тишину нарушал лишь мерный гул мощных серверов, установленных в соседней комнате, и щелканье клавиатуры под пальцами Марины.

Илья Сергеевич Прохоров сидел за своим столом, разбирая свежую папку с грифом «Для служебного пользования». Дело о судьбе библиотеки одного из расформированных научных институтов 30-х годов. Обычная, почти рутинная работа «Архивной правды». Но теперь к стандартным запросам в региональные архивы прилагалась справка из ФСБ о проверке фонда на предмет «следов идеологически ангажированных изъятий». Это была их новая реальность.

Он отложил папку, прошелся взглядом по комнате. Егор, откинувшись в кресле, изучал на планшете план эвакуации здания — привычка, от которой он не мог и не хотел избавляться. Его рука все еще двигалась чуть скованнее, но в глазах исчезла та вечная тень подозрительности, сменившись спокойной, выстраданной ясностью. Он поймал взгляд Ильи и коротко кивнул. Все было в порядке.

В углу, у самого мощного из мониторов, Марина погрузилась в оцифровку дневников геолога XIX века. Но теперь ее рабочее место напоминало пульт управления космическим кораблем. Рядом с основным экраном горели еще два, на которые выводились данные из ранее совершенно недоступных военных картографических архивов и каталога Российской Национальной Библиотеки. Она была счастлива.

— Нет, вы только посмотрите, — не удержалась она, отрываясь от экрана. — Этот геолог, Семенов-Тян-Шанский, в 1856 году описывает аномальную магнитную активность в районе, который тогда считался абсолютно «мертвым» с точки зрения полезных ископаемых. А сейчас, по закрытым данным геологоразведки 70-х, там нашли редкоземельные металлы. Он был прав! Просто опередил время на сто лет!

Елена, разбирающая старые фотографии для нового расследования о судьбах репрессированных архитекторов, улыбнулась.

— Спокойно, пионер. Не разнеси сервер от восторга.

В воздухе витал странный коктейль из чувств: привычная рабочая атмосфера, но приправленная осознанием того, что стоит за этими стенами. Они вернулись к истокам. Копаться в пыльных документах, спасать чьи-то судьбы, восстанавливая справедливость для давно умерших людей. Но теперь за их спиной стояла не просто вера в правду, а вся мощь системы, с которой они когда-то боролись. Они стали ее частью. Инструментом, который эта система создала, чтобы очищать саму себя.

Дверь открылась, и в кабинет вошла Анна Орлова. Она несла папку с привычной, безупречной осанкой, но в ее глазах тоже что-то изменилось. Исчезла та ледяная стена, что отделяла ее от всех. Теперь она была просто частью команды. Старшей, более опытной, но — частью.

— Новое дело от Академии Наук, — положила она папку на стол Илье. — Личный фонд академика Вернадского. Есть подозрения, что часть его записей о ноосфере была изъята и искажена в 50-е годы. Нужно провести полный аудит, найти изъятое, восстановить контекст.

Прохоров открыл папку. Перед ним лежали не копии, а сканы с оригиналов, хранящихся в спецхране. Качество было безупречным.

— «Общество»? — тихо спросил он, поднимая глаза на Анну Петровну.

— Не исключено. Их интересы всегда лежали в области управления сознанием. Идея ноосферы… она могла быть для них как угрозой, так и инструментом. Нужно разобраться.

Илья кивнул. Охота продолжалась. Но теперь это была другая охота. Не погоня за призраком формулы, а методичная, кропотливая работа по обезвреживанию мин, заложенных в прошлом. Поиск и нейтрализация следов «Общества» в истории науки.

Он откинулся на спинку кресла, окидывая взглядом свою команду. Его команду. Егор, Марина, Елена, Анна Петровна. Они прошли через ад недоверия, предательства и потерь. Они уничтожили величайшее открытие, чтобы сохранить мир, каким его знали. Они были ранены, но не сломлены. Наоборот, они стали крепче. Стали семьей.

Они вернулись к истокам. Но это были уже другие люди. И «Архивная правда» стала другой. Из блога-разоблачителя она превратилась в тихий, но могущественный орган исторической гигиены. Они теперь не просто искали правду. Они охраняли ее от тех, кто хотел эту правду извратить и обратить себе на службу.

Илья взял следующую папку из стопки. Обычное дело. Обычный рабочий день. Но за обыденностью теперь скрывалась титаническая работа по спасению прошлого, чтобы обезопасить будущее.

Он поправил очки и углубился в чтение. Возвращение к истокам было новым началом их самой важной миссии.
ГЛАВА 43. РАЗГОВОР ПО ДУШАМ
Была глубокая ночь. Огни неспящего города расплывались за окнами их нового офиса на Мойке, превращаясь в золотистое марево, в котором тонули очертания домов и мостов. Тишина здесь была иной, нежели в подземной лаборатории Ломоносова. Она была мирной, насыщенной усталостью после долгого, но наконец-то спокойного рабочего дня. День был заполнен привычными делами: запросами в архивы, расшифровкой документов, спорами над трактовкой того или иного факта. Возвращение к истокам оказалось не метафорой, а реальностью, и это было бальзамом для израненных душ.

Елена вышла из мини-кухни с двумя кружками дымящегося чая. Илья стоял у панорамного окна, спиной к комнате, его фигура была темным силуэтом на фоне сияющего города. Он казался таким же незыблемым и прочным, как гранит набережной, но Елена знала — внутри он был таким же измотанным, как и все они.

Она подошла и молча поставила одну кружку на подоконник рядом с ним. Он кивнул, не поворачиваясь, в знак благодарности. Они стояли так несколько минут, слушая мерное тиканье старинных часов в углу кабинета и отдаленный гул города.

— Кажется, сто лет прошло, — тихо произнесла Елена, ломая тишину. Ее голос прозвучал особенно звонко в просторной, почти пустой комнате.

Илья обернулся, взял кружку и сделал небольшой глоток.

— С момента чего? С того дня, как мы нашли первую зацепку по делу Белых?

— С момента всего, — она покачала головой, глядя на его усталое, но спокойное в отсветах ночных огней лицо. — С момента, когда ты впервые пришел ко мне в архив с этим безумным блеском в глазах и попросил о помощи. Кажется, мы были другими людьми.

— Мы ими и были, — согласился он. — Я был одержим. Ты была осторожна. А теперь… — он не договорил, просто пожал плечами.

— А теперь мы — команда, которая уничтожила наследие Ломоносова и похоронила его лабораторию, — закончила она за него, и в ее голосе не было ни сожаления, ни триумфа. Была лишь констатация невероятного факта. — И я бы не хотела, чтобы все это было напрасно.

Он посмотрел на нее вопросительно.

— Что ты имеешь в виду?

— Я имею в виду нас, Илья. Все эти месяцы мы бежали, сражались, скрывались, подозревали друг друга. Мы были на грани. И сейчас… сейчас впервые нет никакой угрозы. Никакой спешки. И я боюсь, что теперь, когда буря утихла, мы обнаружим, что нас ничего не связывает, кроме этой бури.

Она произнесла это просто, без упрека, глядя прямо на него. Илья отставил кружку и повернулся к ней полностью. В его глазах она увидела ясность, которая появилась после уничтожения кристалла.

— Ты не права, — сказал он тихо. — Буря не связала нас. Она показала, из чего мы сделаны. Ты была тем якорем, что не давал мне сорваться в безумие. Когда я готов был всем пожертвовать ради цели, твой взгляд, твое «нет» останавливали меня. Ты была той самой человечностью, которую мы пытались спасти.

Он сделал шаг к ней.

— Я смотрел на тебя, когда мы стояли над тем кристаллом. И в тот момент, когда я заносил молоток, я думал не о Ломоносове, не о человечестве. Я думал о тебе. О том, что я не имею права привести в мир, где есть ты, силу, которая может этот мир уничтожить. Или извратить.

Елена замерла, чувствуя, как комок подкатывает к горлу. Она так долго ждала этих слов. Не признания в любви — оно давно витало между ними, — а признания в том, что она для него значит. Не просто соратник, не просто друг. А опора. Нравственный компас.

— Я боялась, — прошептала она. — Боялась, что после всего ты закроешься. Станешь таким же холодным, как тот камень. Что та тень, что легла на тебя, останется навсегда.

Илья медленно, давая ей время отстраниться, протянул руку и коснулся ее щеки. Его пальцы были теплыми.

— Тень останется. От этого никуда не деться. Мы унесли ее с собой из той лаборатории. Но она не холодная. Она… напоминает. О цене выбора. И о том, что есть вещи, которые важнее любых открытий.

Он смотрел ей в глаза, и в его взгляде не было ни тени сомнения.

— Я люблю тебя, Елена. Не вопреки тому, что мы пережили. И не только за то, что ты была со мной в этом аду. А просто потому, что ты — это ты. И я не хочу больше ждать, пока новая угроза заставит нас снова отложить эту простую, человеческую истину.

Слезы, наконец, вырвались из ее глаз и покатились по щекам, оставляя влажные дорожки. Она не стала их смахивать. Она положила свою ладонь поверх его руки, прижимая ее к своей щеке.

— А я думала, ты никогда этого не скажешь, — выдохнула она сквозь слезы и улыбку. — Что будешь нести этот груз в одиночку, как и все остальное.

— Больше нет, — он стер ее слезы большим пальцем. — Груз мы будем нести вместе. Как и все остальное.

Он наклонился и коснулся ее губ своими. Это был не страстный, исступленный поцелуй спасшихся из огня. Это был медленный, нежный, безмятежный поцелуй людей, нашедших друг в друге тихую гавань после долгого плавания по бурному морю. В нем было обещание. Обещание утра, следующего дня и всех последующих дней, которые они теперь могли встретить вместе, не как беглецы, а как два человека, нашедших свой дом в сердце друг друга.

Когда они наконец разомкнули объятия, за окном по-прежнему сиял город, но теперь его свет казался им не отчужденным и холодным, а теплым и дружелюбным. Буря и впрямь утихла. И в наступившей тишине зазвучали самые важные слова. Их любовь прошла через самое страшное испытание и не сломалась. А значит, ей было не страшно ничего.
ГЛАВА 44. ТОСТ МАРИНЫ
Вечер застал их все там же, в просторном кабинете на Мойке. За окном зажглись огни, и их отражения дрожали в темной воде канала, словно россыпи золотых монет. Кто-то заказал пиццу, Елена достала из шкафчика заварочный чайник и пачку дорогого чая «не для гостей», а Егор, к всеобщему удивлению, поставил на стол бутылку выдержанного односолодового виски и несколько тяжелых хрустальных стопок.

— Нашел в кабинете, — хмуро пояснил он, ловя всеобщие взгляды. — Видимо, часть интерьера. Не пропадать же добру.

Это была не попытка забыться. Это был ритуал. Тихий, спокойный вечер, который они могли провести вместе, не опасаясь, что за дверью стоит враг, а в эфире висит прослушка. Они были в безопасности. Они были дома.

Пицца была съедена, чай выпит. В воздухе витал легкий, непринужденный разговор о рабочих моментах, о планах на выходные, о том, как Егору наконец-то разрешили снять часть ограничений по физнагрузкам. Но под этой будничной болтовней сквозило нечто большее — глубокое, почти осязаемое чувство облегчения и единения.

Илья разливал виски по стопкам, когда Марина неожиданно поднялась со своего места. В руках она сжимала свой стакан с соком. Все взгляды автоматически устремились на нее. Марина нечасто брала слово для тостов.

Она стояла, слегка понурившись, глядя на золотистую жидкость в своем стакане, будто собираясь с мыслями. Потом подняла голову, и ее глаза смягчились.

— Раньше, — начала она, и в комнате сразу же стало тихо, — я думала, что прошлое — это просто данные. Набор фактов, дат, имен. Архив — это хорошо структурированная база данных, где все лежит на своих местах. А наша работа — находить нестыковки, как баги в коде, и исправлять их.

Она сделала маленький глоток сока, давая себе время.

— Но потом я поняла, что ошибалась. Прошлое — это не данные. Это… инфекция. Живая, токсичная, способная отравлять будущее. Оно может воровать чужие жизни, как у Алисы Крюковой. Может убивать, как случилось с Алексеем и Петром Белых. Может разъедать изнутри целые страны, как это пыталось сделать «Общество». И наша работа… — она обвела взглядом всех, — наша работа оказалась не в том, чтобы исправлять баги. А в том, чтобы быть… санитарами. Выявлять очаги заражения, вырезать их и дезинфицировать раны, чтобы они не гноились и не отравляли все вокруг.

Она на мгновение замолчала, и в тишине был слышен лишь отдаленный гул города.

— Мы похоронили одну такую инфекцию. Самую страшную. Мы поступили правильно. — Ее голос окреп, в нем зазвучала непоколебимая уверенность. Она подняла стакан чуть выше. — И я хочу сказать не за правду, не за победу, и уж тем более не за тех, кто наверху.

Она посмотрела на Илью и Елену, сидевших рядом и державшихся за руки. На Егора, чье суровое лицо смягчилось. На Анну Петровну, смотревшую на нее с одобрительным вниманием.

— Я хочу сказать за нас, — голос Марины прозвучал четко и ясно, заполняя все пространство кабинета. — За тех, кто копается в прошлом, чтобы будущее было чище.

Секунду длилась абсолютная тишина, пока все взвешивали слова Марины. Потом Егор первым поднял свою стопку с виски, его лицо расплылось в редкой, широкой улыбке.

— За санитаров! — прокричал он хрипло.

— За нас, — тихо, но твердо сказала Елена, поднимая чашку с чаем.

— За нас, — эхом отозвалась Анна Петровна, и в ее глазах блеснули слезы, которые она раньше никогда бы не позволила бы себе на людях.

Илья поднял свой бокал, его взгляд встретился с взглядом Марины, и он кивнул ей — коротко, с безмерным уважением.

— За нас. И за чистое будущее.

Они выпили. Виски обжигал горло, чай согревал душу, сок был сладким и холодным. Но в этот момент напиток не имел значения. Имело значение единство. Понимание, что они — не просто команда. Они — семья, скрепленная не кровью, а общей болью, общим выбором и общей целью.

Марина села на свое место, слегка смущенная собственной смелостью, но с теплым чувством внутри. Ее тост, простой и лишенный пафоса, был, возможно, самым точным определением того, чем они занимались. И тем, что их держало вместе.

Илья снова наполнил стопки. Вечер только начинался. Впереди была ночь, а за ней — новое утро. И новое дело в свежей папке. Но им было хорошо именно здесь и сейчас. Вместе. Они наконец-то дали определение своей деятельности- те, кто копается в прошлом, чтобы будущее было чище.
ГЛАВА 45. ЗВОНОК ИЗ ЛОНДОНА
Утро было тихим, почти идиллическим. Солнечные лучи, пробиваясь сквозь высокие окна, ложились на стопки папок, пылинки танцевали в золотистом свете. В воздухе стоял запах свежесваренного кофе и старой бумаги — их привычный, почти домашний мирок. После вечера с тостом Марины в команде царило редкое, глубокое спокойствие. Они были не просто коллегами, они были экипажем корабля, благополучно пережившим жесточайший шторм и нашедшим тихую гавань.

Илья Сергеевич допивал свой кофе, просматривая очередной запрос из Академии Наук. Елена составляла отчет о завершенном деле по архиву Вернадского. В углу Марина что-то живо обсуждала с Егором, показывая на экране схему какого-то старого вентиляционного хода — видимо, они планировали очередную вылазку в архивы, которые физически все еще требовали «полевых» работ.

Тишину разорвал звонок. Не обычный телефон, а тот, «особый» аппарат с шифрацией, что стоял на столе у Ильи. Громкий, настойчивый, он резанул слух, как сигнал тревоги. Все невольно вздрогнули и замолчали.

Илья отложил папку, его лицо стало сосредоточенным и настороженным. Он взял трубку.

— Слушаю.

— Господин Прохоров? — голос в трубке был безупречно вежливым, с легким, неопределенным европейским акцентом. Чистый, почти синтезированный английский. — Говорит Джонатан Райт, исполнительный секретарь Международного комитета по этике научных исследований. У нас с вами зашифрованная линия.

Илья почувствовал, как по спине пробежал холодок. Он знал об этом комитете. Это была одна из тех низкопрофильных, но обладающих огромным влиянием организаций, созданных после истории с Ломоносовым для надзора за подобными «опасными знаниями». Именно им были переданы все материалы по делу — протоколы, расшифровки, копия послания Ломоносова. Формулы, разумеется, не было, но теоретические выкладки Крюкова и Ордина представляли огромный интерес.

— Господин Райт, — нейтрально ответил Прохоров. — Чем могу быть полезен?

— Прежде всего, хочу еще раз выразить вам и вашей команде глубочайшую признательность, — голос звучал ровно и искренне. — Ваша работа… нет, ваш моральный выбор позволил предотвратить потенциальную глобальную катастрофу. Решение об уничтожении прототипа было единственно верным. Мы провели моделирование. Последствия его попадания в открытый доступ были бы… необратимы.

— Мы просто выполнили свой долг, — сухо ответил Илья, чувствуя, как у него сжимаются мышцы живота. Такие звонки никогда не бывают просто так, чтобы сказать «спасибо».

— Скромность украшает героев, — парировал Райт. — Однако я звоню не только для благодарностей. Возникла… проблема. Требующая вашего сведения, как первоисточника.

Илья молчал, давая ему продолжать.

— Один из наших консультантов, доктор Армин Шольц, ведущий нейрофизик из Цюриха, работал с материалами по методу имплантации информации. Он пытался реконструировать процесс, чтобы понять механизм и разработать контрмеры на будущее. Три дня назад он бесследно исчез. Вместе с ним пропали все его рабочие записи, как цифровые, так и аналоговые.

Воздух в кабинете застыл. Илья видел, как Елена перестала печатать и смотрит на него. Егор и Марина тоже замерли.

— Полиция? Интерпол? — автоматически спросил Прохоров.

— Ведут расследование. Официально — как возможное похищение с целью выкупа. Но… есть нюансы. — Голос Райта понизился на полтона. — За день до исчезновения доктор Шольц отправил в наш кризисный центр зашифрованное сообщение. Всего три слова: «Они нашли отголосок».

Илья медленно закрыл глаза. «Отголосок». Слово, которое он сам использовал в своем отчете, описывая те фрагментарные данные, что остались от исследований Крюкова. Обрывки, которые не могли восстановить формулу, но могли указать направление мыслей.

— Вы считаете, это «Общество»? — тихо спросил Илья.

— Мы считаем, что «Общество Посвященных» в его прежнем виде обезглавлено и разгромлено. Но, как вы правильно отметили в своем отчете, это была сеть. А сети обладают свойством регенерации. Или же… могли существовать конкурирующие группы. Те, кто охотился за тем же знанием, но более осторожно. Доктор Шольц мог наткнуться на их след. Или они — на его.

Райт сделал паузу.

— Господин Прохоров, я не прошу вас вмешиваться. Расследование ведут профессионалы. Но я обязан был проинформировать вас. Потому что если они вышли на Шольца, то их интерес может вновь обратиться к первоисточнику. К вам. Будьте бдительны.

— Спасибо за предупреждение, — голос Ильи прозвучал глухо.

— Спасибо за вашу работу. Комитет на связи. — Щелчок в трубке прозвучал оглушительно громко в наступившей тишине.

Илья медленно опустил трубку. Он сидел неподвижно, глядя перед собой, но не видя ни папок, ни солнечных лучей. Он видел пустые глаза Алисы Крюковой. И теперь представлял себе другое лицо — лицо доктора Шольца, человека, который просто делал свою работу и стал еще одной жертвой наследия, которое они не смогли похоронить до конца.

Он поднял взгляд на команду. На их вопросительные, встревоженные лица.

— Проблема? — коротко спросил Егор, уже всем своим видом показывая, что готов к действию.

Илья глубоко вздохнул. Спокойствие кончилось. Тихое утро оказалось иллюзией.

— Проблема, — подтвердил он. — Один из ученых, работавших с материалами по делу Ломоносова, исчез. Похоже, кто-то все еще охотится за «отголоском».

Он отодвинул от себя чашку с недопитым кофе. Солнечный свет внезапно показался ему подозрительным и враждебным.

— Охота, — тихо произнесла Анна Петровна, стоявшая в дверях своего кабинета и слышавшая весь разговор. — Она никогда не заканчивается. Меняются лишь охотники и дичь.

Илья кивнул. Он снова почувствовал на плечах знакомую тяжесть. Они похоронили кристалл, но не смогли похоронить идею. А идеи, особенно опасные, обладают свойством воскресать. Звонок из Лондона был тому доказательством. И как камень, брошенный в воду, он снова расходился кругами, захватывая их в свой водоворот.
ГЛАВА 46. НОВАЯ ПАПКА
Егор первым нарушил молчание. Он тяжело поднялся с кресла, его движения снова обрели ту знакомую, хищную плавность, которую отточили годы работы следователем.

— Протокол безопасности. Проверяю периметр, датчики, эфир. Марина, подключайся.

Марина, не говоря ни слова, уже лихорадочно работала за своими мониторами, ее пальцы летали по клавиатуре, вызывая на экраны сложные схемы и логи.

— Уже в процессе. Проверяю все входящие и исходящие соединения за последние 72 часа. Усиливаю шифрование.

Елена и Анна Петровна обменялись взглядами — коротким, полным понимания и тревоги. Спокойной жизни не получилось. Не получится, вероятно, никогда.

А Илья Сергеевич Прохоров сидел неподвижно. Он смотрел на пустую столешницу перед собой, но видел не дерево, а цепочку событий. Лаборатория Ломоносова, взрывающаяся под землей. Пустые глаза Алисы. И теперь — новое лицо, новое имя. Доктор Армин Шольц. Еще одна жизнь, перемолотая жерновами этой бесконечной тайны.

Он медленно потянулся к стопке свежих, еще не распакованных папок, что лежала с краю стола. Обычные дела. Архивы, судьбы, пропавшие книги. Важная, но… простая работа. Его пальцы скользнули по верхней папке, отложили ее в сторону. Потом следующую. И следующую.

Он нашел то, что искал. Чистую, новую папку из плотного картона. Без грифа, без надписи. Совершенно пустую.

Он открыл ее. Пустые белые листы были безмолвным упреком и одновременно — бесконечным полем для действий.

Илья достал свою перьевую ручку, что когда-то принадлежала его отцу. Он смотрел на чистый лист несколько секунд, лицо было каменной маской. Потом рука твердо и разборчиво вывела на листе:

ДЕЛО №1-Ш. Доктор Армин Шольц. Исчезновение.

Он отложил ручку. Его взгляд упал на лежащую рядом копию послания Ломоносова. «Счастье, добытое силой, есть величайшее несчастье». Они уничтожили кристалл, но не смогли уничтожить жажду этой силы. Она нашла себе новых жрецов. Новых адептов.

Он поднял голову. Команда уже действовала, каждый на своем посту. Егор координировал охрану, Марина окутывала их цифровым щитом, Елена и Анна Петровна ждали его распоряжений, готовые к анализу, к поиску, к работе с архивами. Они не спрашивали «что делать?». Они знали. Они были готовы.

Илья снял очки, потер пальцами переносицу, чувствуя привычную усталость и знакомое напряжение. Потом снова надел их.

И в этот момент, если бы кто-то мог заглянуть ему в глаза, он увидел бы не ужас перед новой угрозой. Не отчаяние от бесконечности этой борьбы. Он увидел бы спокойную, холодную, выверенную до градуса решимость. Тот самый холодок, что появляется у хирурга перед сложной операцией, у летчика перед боевым вылетом. Осознание опасности, принятие ее и полная концентрация на задаче.

Охота продолжалась.

Но на этот раз охотники были готовы. Они знали тропы зверя. Они знали его повадки. И они больше не были наивными искателями правды. Они были Хранителями ядовитого наследия, которое сами же и похоронили.

Илья Сергеевич Прохоров положил руку на чистую папку, ощущая под пальцами шероховатость картона. Первое дело их новой, но, похоже, вечной войны.

Он сидел неподвижно, а в его глазах, за стеклами очков, уже строились планы, вырисовывались гипотезы, намечались первые шаги. Он был архивариусом, а значит, его оружием были не пули, а информация. И он собирался применить его в полную силу.

Охота продолжалась. И он был к ней готов.