Золотой тупик гл. 9

Глава IX

 Компромат и Сопромат

 Свежий воздух с Кавказских предгорий пьянил. Старуха-зима, с завистью оглядываясь на зазеленевшие обочины, позорно убегала. Юная светлоглазая весна весело гнала её горячими солнечными пинками. Небо скинуло сырой плащ, в котором мокло половину марта, земля разогнула влажную спину и подставила её солнцу. На согретых солнцем клумбах проклюнулись первые ростки тюльпанов и нарциссов. Девушки целыми стаями скидывали опротивевшие зимние шкурки, вызывая тахикардию и повышение температуры у ошарашенно оглядывающихся мужчин. На парковых скамейках, закрыв глаза, безмятежно задирали головы к солнцу счастливые курортники. Чёрные грачи, на нотном стане проводов, пробовали голоса. Грудастые и сановитые голуби нервно гулили, обхаживая гордых самочек. Бабушки в цветастых косынках бойко торговали у магазинов соблазнительными пучками первой розовощёкой улыбчивой редиски, мясистым зелёным луком и букетами щавеля.


 С удовольствием вдыхая свежий воздух, Эдди направлялся к Центральному рынку по насущной необходимости купить носки и бельё. «Время убегает, — думал он, улыбаясь девушкам, бросающим на него притворно-стыдливые взоры, — а я ещё ни на шаг не придвинулся к расследованию. С чего начать? Говорить с людьми об Оковитом, выпытывать сведения, наводить на себя подозрения? Витя всё, что мог сказать, сказал. Нет путеводного кончика нити, потянув за который можно было бы дойти до начала клубка»


 Он остановился прикурить. «Городская библиотека» — хранилище мудрых мыслей и свидетельств истории», — бросил он рассеянный взгляд на вывеску дома, у которого остановился, и уже было собрался продолжить свой путь, но сработала индукция недавних мыслей о путеводной нити. Сказав себе: «Зайду, может, здесь найду тот самый кончик нити». Купив шоколадку у уличной торговки, он открыл тяжёлую дверь, и не удержавшись, смачно чихнул.
 
  Хозяйка хранилища великих мыслей, сидела с книгой за столом, она улыбнулась.
 —Будьте здоровы. Вам повязку марлевую нужно было купить, чтобы не заболеть от советского идеологического праха. Он не заразен, но ничуть не лучше нынешнего демократического.
— Спасибо. Советский прах мы ещё долго будем отряхивать со своих ног, — оглядел Эдди пустой зал библиотеки. — Космическая пустота, однако. Бесплатный духовный хлеб черствеет на пыльных полках, а потенциальный читатель гибнет в борьбе за хлеб насущный.
— Хлеб насущный вкусен и ароматен, когда выпечен на духовной закваске. Вас что-то конкретное интересует?


  Эдди положил шоколадку на край стола библиотекарши, поклонился.
— Шаргородский Анатолий Яковлевич. Прибыл на Воды подлечить подорванное непосильным духовным хлебом здоровье. Литератор. Москвич в четвёртом поколении, — беззастенчиво врал он. — Живу по принципу не дня без строчки, но строчки не дают пока хлеба насущного. Вот оказался в вашем чудесном городе, и сразу, знаете, ассоциации: «Кавказ подо мною», дуэль Лермонтова, Провал и, естественно, Остап Бендер, Киса Воробьянинов, нищенствующий у Цветника. Библиотеки люблю, немало времени провёл в их мудрых стенах. Я давно задумал написать трагикомедию о современных ловкачах, собираю материал. Хочется найти типаж вроде Ильфо-Петровского Корейко времён упадка советской империи, безбедно прожившего при развитом социализме и плавно перетёкшего в наши смутные и куражные времена первоначального накопления капитала. Идея была отложена в долгий ящик, но вот вспомнил о ней на Водах, и до зуда захотелось к ней вернуться. Зашёл покопаться в историческом тлене. Кто знает, может именно в местной прессе удастся найти отменный сюжет романа.
— Спасибо за презент, меня зовут Надежда Ивановна Бородулина. За какой год вам хотелось просмотреть местную прессу? — с едва заметной усмешкой проговорила женщина.
 

  Эдди пожал плечами.
— За прошлый год перестроечного разгрома. На сегодня этого, пожалуй, хватит.
Женщина рассмеялась.
— Быстро вы решили управиться. В этих Авгиевых конюшнях ещё годами будут разбираться историки. Имейте в виду, что мы через три часа закрываемся, нас перевели на неполный рабочий день, из-за нехватки пресловутого хлеба насущного мы становимся убыточными.
— Меня интересуют только громкие экономические преступления, думаю, на просмотр криминальной хроники из рубрики «Из зала суда» времени, наверное, хватит.
Через полчаса вдыхания пыли и интенсивного чихания, Эдди заскучал, его потянуло в сон. В глазах рябило от передовиц о ходе перестройки, о борьбе с пьянством, отчётов с партийных пленумов и съездов, статей об успехах и неудачах аграрников края, рекламы курортной медицины Кавказских Минеральных Вод и курортного сервиса. Фамилия Оковитого встретилась ему несколько раз в положительном освещении.


  — Неужели мы в этом жили! —воскликнул он, отодвигая подшивки и вставая. — Нет, я сегодня, пожалуй, не готов к кропотливой работе. Что-то не работается, весна будоражит, наверное. Нет ли у вас лично на примете местного человека отдавшего все жизненные силы на строительство золотого тупика и благополучно переправившегося через пороги ОБХСС? Мир слухами полнится, дорогая Надежда Ивановна, живы же, наверное, местные народные легенды и сказания о таких героях?
Лицо Надежды Ивановны осветилось лукавой улыбкой.
 

 —И легенды есть и герои живы. Жулья на курортах всегда хватало. Вспомните хотя бы резонансные дела о сочинской торговой мафии, сам Леонид Ильич хвалил, г-мм, гостеприимство краснодарских комбинаторов. В царствование нашего земляка Горбачёва у нас здесь закипело прибыльное цеховое и кооперативное дело. Народная молва хранит память о том, что он, будучи Первым Секретарём Ставрополья, получил кличку «конвертик». В наших краях, как водится на российском Юге, цветёт небывалое кумовство и телефонное право. Жил в нашем городе талантливый журналист, мой хороший друг, который сюжетов по теме «золотого тупика» романов на десять мог бы набросать. Вот кто любил работать у меня в библиотеке. Не слышали ничего о Безуглове Георгии Константиновиче?


  Эдди навострил уши.
— Очень интересно. Никогда не слышал, хотя фамилия знакомая.
—Это его тема была — ловкачи эпохи развитого социализма. Он ещё со времён Андропова писал убийственные разоблачительные статьи, да немного толку вышло из его борьбы. Накопал уголовных дел на ловкачей несколько томов и испортил себе жизнь. Выпускник ленинградского университета, сухумчанин, женился на сокурснице пятигорчанке, моей подруге, осел у нас. В перестройку Горбач, думаю не безвозмездно, спас грузинских цеховиков, они скопом к нам сбегали от Шевернадзе, который стал их жёстко потрошить в Грузии. У нас в крае при «меченом» был цеховой рай. Но Георгий Константинович этот рай дельцам сильно портил. На него случались покушения, был ранен, угрожали семье. Своим острым пером он больно зацепил и одного нашего местного заправилу, у которого отец почётный гражданин нашего города непонятно за какие заслуги.

  У Эдди горячо забилось сердце. Он вытер испарину со лба: приятный звук монетки, летящей вверх орлом в пока ещё пустую кружку, звучал где-то над головой.
—Знаете, есть такие фамилии Подплужный, Посыльный, Поперечный, Послушный, Вороватый, Оковитый. Что в очах последнего вито;го не знаю, но глаза у него завидущие, а руки загребущие, с ним-то и сцепился в принципиальной битве мой друг. Этот Оковитый, как положено крепко скумован со всей прежней нашей торговой и партийной элитой, всегда работал на самых хлебных местах, благоденствует и сейчас. Не без его помощи Георгий Константинович вынужден был бежать на родину в Сухуми вместе с семьёй. Слишком глубоко он под него копнул, могли полететь властные головы. Печальная история. Исключили из партии, уволили из газеты, ошельмовали, могли посадить, угрозы жизни были реальные. Отважный человек. Каждое его расследование было его личной схваткой со злом. Зло его не победило, но напакостничало, унизило, испортило жизнь. Убить, правда, не решились, очень уж сильно он осветил тьму, да и, конечно же, понимали, что он, очевидно, подстраховался где-то надёжно спрятанными до лучших времён документами.


  Надежда Ивановна посмотрела на Эдди долгим изучающим взглядом, выдвинула ящик стола. Достала из него увесистую папку с тесёмками, положила на стол и накрыла рукой.
—Я коллекционировала его статьи. Здесь все его статьи в местной и союзной прессе. Я храню их в память о нашей с ним дружбе. Мы переписываемся, созваниваемся. Этим летом собираюсь окунуться в Чёрное море, повидаться с ним и с подругой.
—Надежда Ивановна, — как ребёнок, прижал руки к груди Эдди. — Надежда — мой компас земной! — С возвратом, — улыбнулась женщина.
— Завтра же верну! На какой процент вы рассчитываете в случае получения мной Нобелевской премии?
— Разберёмся, — махнула она рукой, смеясь.
— Но я наглый. Мне страшно захотелось лично засвидетельствовать своё почтение этому мужественному человеку. Нельзя ли адресок и телефон узнать у вас?
— Без его разрешения не могу вам дать координаты.
— Пожалуйста, пожалуйста, что вам стоит!
— Хорошо, позвоню, тем более случай позволяет, —давно не созванивались, нужно о своём намерении прилететь в августе в Сухуми сообщить. Запамятовала, Шаргородский Анатолий Львович?
— Именно так.


  Надежда Ивановна весело рассмеялась, хлопнув по папке.
— Никакой вы не Шаргородский. Яковлевичем представились, а на Львовича не возразили.
Эдди покраснел. Не найдясь, что ответить, развёл руками, а женщина продолжила улыбаясь:
— И никакой вы не москвич в четвёртом поколении. Самый, что ни на есть бакинец с неистребимым бакинским акцентом, я-то сама бакинка, но здесь живу давно.
— Как вы ловко меня раскусили! Так немцы, говорят, раскусили русского разведчика, нарезавшего буханку хлеба, прижав его к груди. Вот бы мне такую помощницу, какая команда бы получилась! Но почему вы мне доверяете эту бесценную папку, если уличили меня в шулерстве? Совравшему веры нет…

 — Сама не знаю, — рассмеялась женщина. —И почему же я вам поверила? Сама удивляюсь. Может рада слышать говор симпатичного земляка, вы внушаете доверие. Но и ещё (она опять рассмеялась), не говори, друг Аркадий красиво, говори правильно. Вы так усиленно пытались говорить красиво, что мне не трудно было догадаться, что вы играете роль с определёнными целями. И ещё. Мне хочется, чтобы наконец-то исполнилось латинское изречение: «Dura lex sed lех», может, вы это сделаете, папка пылится без дела, а вы внушаете доверие.
С пунцовыми ушами Эдди поцеловал ей руку.

  Когда, наконец, позвонила Надежда Ивановна Эдди и сообщила, что Безуглов его ждёт, он сказал Виктору, что на пару дней смотается в Сухуми, к нужному человеку, а поездку в Баку на недолго отставит. Заняв у друга денег он помчался на вокзал.
— — —
 

В дождливый мартовский день 1992-го года, когда Президент России Борис Ельцин поражался высоким ценам в магазинах Архангельска, исламское правительство брало власть в Афганистане, Грузия формировала свою армию, Прускене в Литве доказывала, что она не агент КГБ; Россия и Украина делили Черноморский Флот, гроссмейстер Шорт обыгрывал Карпова, а сборная СНГ по футболу сыграла вничью с футболистами Англии, в этот насыщенный событиями день, Эдди метался по станции Минеральные Воды и, теряя самообладание, бегал от вагона к вагону. В поезде Орджоникидзе — Адлер не было свободных мест; проводники, сплошь упитанные усатые мужчины, сурово и скучно сообщали о проверках, контроле и советовали купить билет в кассе. В кассах творилось что-то невообразимое, народ брал их штурмом.

  Раздражённо выбросив сигарету, Эдди подошёл к очередному вагону,
— Билет, — равнодушно буркнул усатый проводник.
Не ответив, Эдди отстранил его рукой, поднялся в тамбур и поманил пальцем.
 — Поднимись сюда на минутку, уважаемый.
 
  Проводник лениво поднялся и вперил в него ухмылистый взгляд, Эдди сунул ему в карман деньги.
— Здесь две цены. Только прошу тебя, не надо мне про проверки, контроль, а то я тебе такой здесь контроль устрою, что будешь вспоминать это, как самый чёрный день в своей жизни.


  Проводник равнодушно пересчитал деньги и аккуратно сложил в бумажник.
— Иди в третье купе, начальник. Там трое едут, — и глубокомысленно добавил, — самый чёрный день у меня, дорогой, уже был, вернее их было два. Первый, когда я поставил свою подпись в Загсе города Орджоникидзе и женился на красавице Хадидже, женщине-тайфуне, от которой нет места на этой земле, где можно было бы спастись и укрыться. Второй — когда я спрятал в шкаф кларнет и ноты и пошёл работать проводником, чтобы моя красавица могла дэ-мо-кра-тично одеваться в загармоничные платья.


  Произнося слово «дэмократично», многозначительно усмехаясь, он повертел в воздухе указательным пальцем.
Эдди понимающе улыбнулся.
— Как я тебя понимаю, коллега.
 
  В купе настроение Эдди поднялось: в нём вольно расположилась троица молодых ребят. Двое резались в карты и пили дешёвый портвейн, третий, длинноволосый очкарик, читал «Теорию сопротивления материалов». Неожиданно он захлопнул книгу, подсунул её под голову, сердито бросиви:
— Смотрю в книгу, а вижу фигу! Понимаю, что без этой проклятой теории будущему инженеру никак нельзя, а в башку ничего не лезет.
Один из картёжников рассмеялся:
— Не напрягайся, Макс. есть два способа решить эту проблему: шпаргалка, если прокатит, или более надёжный — дать на лапу педагогу, он, как все наши граждане, сейчас бедствуют. Вот тебе и вся теория. На тебя раздать карту?
 — Не скажи, — насупился очкарик. — Теорию нужно знать. Потом у таких специалистов, как мы, газовые магистрали будут взрываться, колёса у машин отваливаться, корабли тонуть.
—До этого не дойдёт, — вступил в разговор другой парень. — Окончим институт, и пойдём на рынок лабудой импортной торговать, а на рынке свои теории.
 

  —Извините, что вклиниваюсь в разговор, — мягко встрял в разговор Эдди, — согласен, без теории нельзя, но полагаю, что она не всегда способна дать исчерпывающие ответы на вопросы, которые иногда ставит перед человеком жизнь. Великий Гёте говорил: «Суха теория, мой друг, а древо жизни вечно зеленеет». Нередко так случается, что жизнь удивительным образом, сама находит совершенно нестандартные ответы, на которые теория стыдливо отмалчивается. Подтверждением моих слов может служить история, которая произошла с легендарным советским авиаконструктором Сергеем Николаевичем Куколкиным. Вы, наверное, помните эти огромные пассажирские лайнеры КУ-123, КУ-128, КУ-131-м и КУ-132-мж?
Студенты дружно рассмеялись, один из них сквозь смех воскликнул:
— А ещё, Ку-Ку — 174.
— Который так и не взлетел — кукукнулся, — кивнул Эдди, продолжив:

  — История эта произошла в застойные годы. Тогда было принято приурочивать громкие трудовые подвиги к праздникам и юбилейным датам. В конструкторском бюро Героя Соцтруда, академика Куколкина, работали над новым образцом суперлайнера КУ-146, который должен был превзойти по всем параметрам существующие к тому времени аналоги всех зарубежных самолётов, произвести переворот в мировом самолётостроение. Появлением этого лайнера мы надеялись утереть нос мировым лидерам  самолётостроительства — США, Англии, Франции. Все делалось, как водится, в строжайшей тайне. КГБ сурово бдил за этой работой. Всё выверялось, проверялось, сотни раз. Узлы и агрегаты лайнера испытывались под нагрузкой во много раз, превышающей лётные, никаких сбоев за всё время испытаний ни разу не произошло. Государственные испытания, как тогда было принято, были приурочены к очередной годовщине Великого Октября. Все шло великолепно. Куколкин на 99,9 % был уверен в успехе, он даже проделал на лацкане своего нового костюмного пиджака дырочку для очередного ордена. Однако форс-мажоры иногда случаются, во время испытаний лайнера этот форс-мажор неожиданно и случился. Когда лайнер, прекрасно выполнив полётное задание, заходил на посадку, и казалось, что все волнения уже позади, мысли коллектива были уже за столами праздничного банкета, а Куколкин удовлетворённо потирал руки, случилось страшное: у лайнера отвалилось правое крыло, он рухнул на землю. Через час творение умов и рук сотен людей представляло собой груду искорёженного и обуглившегося металла. Было расследование, которое, увы, не смогло установить причину катастрофы. Куколкин болезненно перенёс разнос в Кремле, но обошлось в этот раз только взысканием. В Политбюро приняли решение продолжить работу и Куколкину дали ещё год на создание второго экземпляра самолёта. К сожалению, через год произошло то же самое — правое крыло отвалилось. В этот раз с Куколкиным не церемонились. Партийные бонзы устроили ему унизительную выволочку, терзали и унижали, как мальчишку. Влепив ему строгача, пообещали, что в случае очередной неудачи он лишится, как минимум, партийного билета. После этого разноса Куколкин из весёлого общительного человека превратился в молчаливого, раздражительного и постаревшего человека. Он почти не ночевал дома и пропадал безвылазно в своём Конструкторском Бюро. Год пролетел быстро, подошло время испытаний третьего КУ-146. Издёрганный, похудевший конструктор за день до испытаний тайком сходил в церковь и поставил свечки всем святым. Он пытался вспомнить их имена, но на ум атеисту и коммунисту с сорокалетним стажем, почему-то шли только славянские просветители Кирилл и Мефодий, креститель Владимир Красное Солнышко и Константин Циолковский. У иконы Николая Чудотворца он остановился, строгий лик почему-то внушал ему доверие. Не зная молитв, долго и горячо шептал одно и то же: «Господи, Господи, если ты есть, спаси и сохрани моё дитя — КУ-146». И хотя он молился за благополучие своего детища, всё же лукавил перед всемогущим Богом, поскольку его собственная судьба теперь прямо зависела от того, как пройдут испытания. И вот, наконец, третье испытание. В Москву съехались журналисты ведущих информационных агентств большинства стран. Весь мир, затаив дыхание, ждал начала испытаний. В юрте эвенка и на кошаре карачаевца, в фанзе бедного китайца и в роскошном особняке американского миллионера с нетерпением ждали начала испытаний. Радиоприёмники всех стран были настроены на волны радиостанций СССР. Куколкин приехал на аэродром за пять часов до начала испытаний. Бессонная ночь напрочь уничтожила в нём последние остатки оптимизма, посеяла сильнейший мандраж и щемящее чувство близкой беды. Он нервно ходил кругами вокруг своего детища, заложив руки за спину, с тоской поглядывая на часы, стрелки которых неумолимо приближали, как ему казалось, близкую и трагическую развязку. Недалеко от пока мирно стоящего лайнера, у ремонтного ангара, стоял и с жалостью наблюдал, как Куколкин нарезает круги вокруг самолёта, рабочий по фамилии Рябой. Наблюдая за Куколкиным, он с горечью шептал: «Пропал Сергей Иваныч, ох, пропал хороший человек. Чует моё сердце, что и третий самолётище «звезданётся», Бог, он, известно, Троицу любит». Вдвоём с водителем Заточкиным они с утра уже приговорили две бутылки «Агдама» и сейчас Рябой был в том благодушном настроении, когда хочется всех любить, творить добро, жалеть и помогать. Неожиданно он хлопнул себя по лбу и радостно проговорил: «Дык, чего ж я, дурень, стою-то? Пора Иваныча выручать. Надо срочно звонить в Одессу Рабиновичу, уж он-то точно выручит». Выплюнув папиросу, он решительно двинулся к Куколкину. «Нету у меня никаких человеческих сил, на ваши муки глядеть, Николай Иваныч, — сказал Рябой, подойдя к главному конструктору. — Извиняйте меня, конечно. Я человек маленький, образование у меня ремеслуха, ёклмн, да четыре класса школы. Я вам в этом деле помочь никак не могу, ежели чего по токарной или слесарной — то это завсегда пожалуйста, а с самолётами у меня, контакту нету, опрст. Но есть у меня, ёклмн, человечек надёжный, у которого не голова, а Дом Советов, опрст. Уж он то, точно скажет, почему эти сран… крылья отваливаются. Надо, Сергей Иваныч, к нему обратиться, а то не ровен час, (Рябой кивнул в сторону лайнера и перекрестился), и этот… «звезданётся». — «Он, что, — авиаконструктор?» — спросил Куколкин отрешённо, думая о Боге. — «Парикмахер он, ёклмн, — ответил Рябой, икнув, — но у него большой жизненный опыт. Мне он лично пять раз помог. В Одессе к нему все за советом обращаются, я-то сам одессит, да вот нелёгкая в ваши края загнала. Сделаешь, Иваныч, ёклмн, как он скажет и всё у тебя выгорит. Это точняк, Иваныч, зуб даю за Рабиновича, опрст». — «Вы, что издеваетесь?! Какой к чёрту парикмахер! — взорвался Куколкин и закричал: — Охрана! Где охрана? Почему посторонние на взлётной полосе?» Рябой, опасливо косясь на главного, тихо пробормотал: «Не посторонний я. Рябой я, слесарь я. Я здесь уже десять лет работаю». Куколкин затопал гневно ногами и закричал подбежавшим охранникам: «Что за бардак вы здесь развели?! Убрать отсюда всех рябых, пегих и рыжих заодно, ёклмн!» Охранники, подталкивая Рябого в спину, оттеснили от самолёта, обругали трёхэтажно, и неудачливый советчик-альтруист побрёл к ангару, где его дожидался слесарь Заточкин с очередной бутылкой портвейна. Куколкин же, убыстряя шаги, опять принялся ходить вокруг самолёта. Тут произошло нечто, что повергло его в абсолютную деструкцию. Раздался громкий лай, истошный кошачий визг и Куколкин увидел, как облезлая дворняга, высунув язык, гонит чёрную кошку прямо на него. Кошка перебежала прямо перед носом самолёта и тандем скрылся в лесополосе. Сердце Куколкина сжалось, прошиб холодный пот. Он мгновенно вспомнил, что сегодня утром ему перешла дорогу женщина с пустым ведром, теперь кошка перебежала дорогу его детищу! Он сжал голову руками, застонал: «Это всё! Крах, фиаско! Со всех сторон потусторонние силы сигнализируют мне, что беда уже близко. И Рябой этот ещё каркал…»

  Сказав заглянувшему в купе проводнику:
— Брат, принеси нам всем чая с лимоном, Эдди продолжил:
 — Говорят, утопающий цепляется за соломинку и Куколкин подумал: «Может и правда связаться с человеком с большим жизненным опытом, есть же гениальные провидцы в народе, особенно в народе с такой фамилией?» Он вызвал охрану и приказал срочно привести Рябого. Через минуту тот стоял перед главным, а ещё через минуту в парикмахерской № 3 города-героя Одессы раздался требовательный междугородний звонок. К телефону срочно просили старого мастера Рабиновича Абрама Львовича. Куколкин волнуясь и давя в себе гордыню, терпеливо ждал ответа. Наконец, в трубке раздался скрипучий старческий голос с типичными для тех мест интонациями: «Соломон, это ти? У вас, что, кто-то опять умер или у тебя опять неприятности с внутренними органами? И что там слышно за наши визы? Говори быстро, у меня клиент намыленный сидит. Между прочим, ти обещал прислать мне хороших импортных лезвий. Я, таки, жду их второй год. Ти знаешь новость? Нет? Ти будешь смеяться, но наша дорогая Рахиль, таки выходит за этого мерзавца Лифшица. Да, да, скрипача из филармонии. Ти его знаешь, он ходит в галстуке и должен всему городу. Можешь себе представить, какие убытки мы понесём из-за этого потса? Соломон, что там Москве слышно за наши визы?»
 

  Куколкин терпеливо выслушал красочную тираду, и как можно доступней объяснил причину своего звонка. Рабинович горестно вздохнул: «Всем нужны советы старого больного человека, но никто не посоветует мне, как дальше жить с такой дороговизной цен. И что я дам за свою красавицу Рахилю, когда летом у неё свадьба? Тут меня недавно приглашали в одно большое учреждение, у них по стенам висят портреты одного чахоточного поляка с бородкой, так мне там сказали: «Абрам, мы сажали антисоветчиков, статьи на советчиков, вроде тебя, у нас пока нет, но ты, сказали, поаккуратнее с советами, поаккуратнее. Это мой сосед, бандеровец Давидюк настучал. Боже ж ты мой, как живут люди с такой фамилией! Присовокупить к имени великого царя Давида какую-то «юк»! Байструк несчастный написал на меня заявление, когда я ему советовал недавно не верить правде в газете «Правда».
 Куколкин сказал, как его научил Рябой: «Абрам Львович, всё будет, как в лучших домах Лондона и Парижа. И ещё добавил от себя: «И визы у вас будут. Обещаю, у меня большие связи в ЦК». — «Таки, что у вас там отваливается? — спросил Рабинович раздражённо. — «Крылья, — грустно ответил Куколкин. Немного помолчав, человек с большим жизненным опытом сказал, как отрубил: «Просверлите дирочки. — «Дырочки? Какие? Где? Каким диаметром? Сколько? — стал допытываться главный, привыкший к абсолютной точности. — «Просверлите дырочки там, где ваши сраные крылья отваливаются», — сказал в Одессе парикмахер Рабинович, бросил трубку и пошёл добривать клиента, вздыхая горько и, думая о предстоящих расходах в связи со свадьбой внучки Рахили.
 

   Куколкин задрожал от приступа ярости, посмотрел на часы: до испытаний осталось тридцать минут, уже съехались журналисты и телевизионщики. Рябой стоял рядом с ним, переминаясь с ноги на ногу, бросая боязливые взгляды. Куколкин с ненавистью пнул ногой колесо самолёта, повернулся к Рябому и коротко бросил: «Сверли!» Через пару минут Рябой уже стоял на крыле самолёта с дрелью в руках. Отступив сантиметра на три от фюзеляжа, он просверлил ровную дорожку отверстий. На всякий случай Куколкин приказал ему сделать то же самое и на другом крыле. Потом, положив под язык таблетку валидола, он поручил руководить полётом заместителю, и устало сел в кресло на командном пункте.
 Утомлённый переживаниями он задремал. Очнулся от громких криков. Его схватили и стали качать. Все прошло прекрасно, его детище, полностью выполнив программу, стояло на бетоне, отдыхая после нервного полёта. Потом были банкеты, хвалебные речи, Государственная Премия, новый орден и отпуск, которому Куколкин был очень рад. Он не поехал в этот раз ни на Золотые Пески, ни в Пицунду. Человек чести и долга он твёрдо решил ехать в Одессу к своему спасителю и от души его отблагодарить. Куколкин позвонил в МИД и там ему пообещали, что выездные визы для Рабиновича и его семьи будут готовы в ближайшее время, что никаких препонов им чиниться не будет. Купив дорогой ювелирный набор для невесты Рахили, Рабиновичу — «Командирские» часы и электрическую машинку для стрижки волос знаменитой немецкой фирмы, которую достал по большому блату, он вылетел в Одессу. Вечером они с Рабиновичем сидели в номере гостиницы, пили хороший молдавский коньяк, закусывали икорочкой, балычком, виноградом и говорили за жизнь. Рабинович от подарков долго отнекивался и не брал, но всё же взял, резонно заметив: «Кое-где ещё сохранились порядочные люди». Когда они дошли до той стадии откровенности, в которой начинают рассказывать политические анекдоты, добираются до «любимых» тёщ, и вспоминают, как однажды были в доме отдыхе без жены, Куколкин вкрадчиво, как бы, между прочим, спросил о том, что не давало ему спать последнее время, об этих пресловутых дырочках на крыльях самолёта: «Скажите Абрам Львович, как вы пришли к такому не ординарному и оригинальному решению моей проблемы, я об этих дырочках. Я перетряхнул массу литературы, созванивался с зарубежными коллегами и нигде не нашёл объяснения. Разъясните, пожалуйста, в чём здесь дело? Если, конечно, это ни секрет… Рабинович оторвал виноградинку, бросил её в рот и ответил смущённо: «Ви, знаете, я простой парикмахер, но у меня большой жизненный опыт. Есть такие рулончики туалетной бумаги, ви культурный человек и ви, конечно, не пользуетесь газетой, в ней таки есть этот вредный свинец. Вы обращали внимание, что в этих рулончиках есть такие дирочки, что бы ровно рвалось? (Куколкин ошарашено кивнул головой). Так я, таки, давно замечаю: там, где дирочки никогда не рвётся!»
Короткая пауза взорвалась гомерическим хохотом троицы ребят. В купе заглянул милиционер, оглядел компания, и, покачав головой, ушёл. Когда ребята отсмеялись, Эдди продолжил:
— Гениальное открытие Одесского парикмахера настолько перевернуло представление Куколкина о сопромате, так поразило, что вернувшись в Москву, он вышел на пенсию, отрастил бороду, стал открыто, не таясь ходить в церковь, очень выгодно продал свои награды и зажил отшельником на даче. Говорят, что во время перестройки он стал застрельщиком кооперативного движения и сильно разбогател. Его кооператив выпускал пользующиеся огромным спросом роликовые доски с реактивным двигателем.
— Вот так вот, ребята бывает в жизни, — закончил свой рассказ Эдди под дружный смех студентов.


  Подождав, когда студенты угомонятся, он добавил:
— Как говорил один мой знакомый следователь, на любой сопромат можно собрать компромат, если хорошо сопромат обыскать.
Очкарик прищурившись посмотрел на Эдди:
— А вы, в какой области работаете?
Проводник принёс чай. Эдди сделал несколько глотков, легко подтянулся, взобрался на вторую полку, улёгся поудобнее.
— Я, собственно, специалист в области математической лингвистики с экономическим уклоном или подъёмом, когда как. Так же меня волнуют проблемы сферического коня в вакууме.
Последние слова он говорил, уже засыпая. Денёк выдался утомительный.