День ее свадьбы

«Моя Прекрасная Елена, просто напоминаю, что люблю» – и сердечко. «Боже, ты сказочник. Ты сделал возможным нас, спасибо Тебе!» – она, улыбнулась и зевнула, как кошка.

Лена только проснулась, сняла блок, и началось…  Звуковые сигналы разных мессенджеров как будто стояли в очереди, превьюшкам сообщений не хватало места на экране. Сашино она открыла первым, за ним – пролистала примерно полтора десятка поздравлений, решив, что будет отвечать на них и все те, которые еще придут, уже лежа в шезлонге на пляже. Еще визажист Виктория подтверждала время. Сначала Лена ответила ей, а Саше – только после, потому что все-таки усвоила, что между ними должен быть какой-то воздух, чтобы все шло хорошо. Это на языке ее нового «я», к которому она мало-помалу привыкала, означало: «Я с тобой, но ты не поймал меня».
На кухне у счастливой невесты на это утро был припасен кусочек чизкейка. Она накинула вчера отглаженный шелковый пеньюар, заглянула в зеркало, повертелась, понравилась себе, потянулась уже всем телом, поднялась на носки, поймала веками нежный сентябрьский свет…

Потом пила кофе под Генделя, ела чизкейк маленькой с детства любимой мельхиоровой ложечкой, зависала на каждом глотке, потому что хотела запомнить каждую минуту этого утра, после которого она уже никогда, ни единого дня и часа не будет больше одна. Она думала за своим неспешным завтраком, что теперь она будет частью чего-то большего, но, конечно, не отнимающего у нее права на чизкейк и Генделя, а просто дарящего возможность всему, что есть и всегда у нее для самой себя было, стать почти таким же прекрасным, как новогодняя прогулка с глинтвейном и огоньками. Как если бы ее прежние будни получили особый статус, выросли в цене. Замужней женщине, говорят, важно оставлять время для своих радостей и маленьких слабостей…

После душа Лена высушила волосы и расчесала их, предварительно распылив на щетку немного любимых духов. Потом, улыбаясь своему отражению, медленно и со всей элегантностью, словно у нее был только один дубль перед камерой, надела новое, с такой тщательностью выбранное к этой дате, белье и чулки с широкой кружевной резинкой, накинула пеньюар и стала ждать Викторию, которая вот-вот уже должна была позвонить в дверь. Вот, наконец, раздался звонок. Лена открыла, девушки улыбнулись друг другу и тепло поздоровались. Все было решено заранее на предварительном сеансе в салоне, сейчас оставалось только продолжать смаковать каждое мгновение.

«Вы сегодня будете самой красивой невестой Петербурга, обещаю!» – щебетала хорошенькая белокурая Вика, раскладывая свои кисточки и палетки на журнальном столике. Внушительный арсенал, что и говорить! Лена обычно обходилась легким нюдом, но сегодня она должна была явиться перед Сашей и гостями настоящей королевой, безупречной и восхитительной. «Ну… закрывайте глаза! До самого конца не разрешу Вам в зеркало смотреть, просто думайте о своем женихе, а я тут поколдую…» – подмигнула Вика.

Лена благодарно нежилась в лучах, падавших от окна, и чувствовала себя сейчас такой счастливой. Сегодня был день, когда снималось волшебное кино, и пока каждый кадр был совершенным, даже этот солнечный свет, даже эти безветренные сентябрьские плюс восемнадцать там, за окном… В медовой неге за закрытыми веками она не видела никаких картин, только с трепетом чувствовала каждое прикосновение кисти – то широкой в области скул, то самой тоненькой, которой Виктория рисовала стрелочки. Приятное почти переходящее в дрему состояние иногда нарушали оповещения о приходивших поздравлениях… Так незаметно прошел почти час…

«Ну вот! Любуйтесь!» – торжественно сказала Вика, и Лена открыла глаза. В зеркале перед ней была женщина лет на пять моложе, с идеальным цветом лица и такими ясными яркими глазами, словно никогда ей не доводилось плакать целую ночь напролет. Естественные волны волос переливались в солнечном свете… Как хорошо, что они с Викторией еще заранее, тогда в салоне, решили не делать сложную прическу, оставив ветру и свету на откуп то, чем Лена, и правда, могла гордиться – ее каштановую гриву!

«Вика, дорогая, это гениально! От меня чаевые или кофейные, как хотите, сверх оговоренного – за счастье снова быть собой…»

…Ну вот, оставалось только надеть платье, неспешно справиться со шнуровками и тайными крючками, достать из шкатулки жемчужное ожерелье и браслет, положить эти последние штрихи на портрет самой красивой невесты Петербурга, еще повертеться перед зеркалом, еще сильнее себя такую полюбить и получше запомнить… А потом дождаться Сашу на черном арендованном кабриолете…

«…Смотрю и не верю, что сегодня я поведу за руку под Мендельсона вот эту женщину, а потом надену ей на безымянный палец кольцо. Ты не передумала, моя хорошая, пока собиралась?» – Саша шутил и как будто был серьезен. Он один так умел. Лена знала, что это шутка, но еще знала, что если она вдруг скажет «передумала», он сойдет с ума. Потому что между ними дрожало и постоянно напоминало о себе сшитое живыми нитками: «Ты одна такая, ты один такой. Сколько я ждал, сколько я ждала. Как долго мы были не с теми, не взаимно, не навсегда, не на самом деле…» Нет, она никуда не собиралась сбегать! Она обняла своего уже давно – не силой печати и подписи, а волей сердца –  мужа так крепко, что один из крючков платья впился ей в правое подреберье. Поцеловать не могла – берегла пока макияж. Зато они успели перед тем, как спуститься к машине, еще посмотреть друг другу в глаза пристально и долго, как на самом первом свидании. И теперь им обоим стало по-настоящему понятно, что все это не сон, что это происходит с ними, что все получится, и что счастье бывает…

…Им сигналили из других машин, им махали с тротуаров, им улыбались. Сегодня в этом идеальном кино все было про них, и это было так красиво, что хотелось заказать  где-то в небесной канцелярии дубликат пленки – ведь такие нежные переходы тонов бывали только аналоговую эпоху – чтобы хотя бы во сне иногда прокручивать этот день еще и еще. Саша за рулем в своих темных очках выглядел немного Бондом. Елена Прекрасная – а она сегодня была именно такая – сидела рядом и слала всем, кто приветствовал их, воздушные поцелуи. Ее волосы развевались и сияли. Осень щедро лила свой самый теплый свет, золотой час размывал контуры зданий, город кланялся им двоим, желал им еще больше – и как можно дольше – любви…


«Only you can to make all this change in me,
For it’s true - you are my destiny …»* --


лился из колонок голос Пресли, создавая этому фильму идеальный саундтрек.
…И вдруг – звонок. Настойчиво и неизбежно, как школьный колокольчик первого сентября… «Ну вас к черту, кто там?..» Лена решила, что это мама волнуется, не опоздают ли молодые к началу, иначе бы и доставать телефон не стала. Но смахнув блок с кнопок она оторопела, как от оплеухи.

Сама не поняла, как приняла вызов, какой в ней сработал недобитый рефлекс... Машинально поднеся телефон к уху, она повернула голову и посмотрела на Сашу, потом перевела взгляд вперед и ответила: «Слушаю…»

«Здравствуй. Не спрашивай, откуда, но я в курсе. Ты, наконец, выходишь замуж? Значит, все теперь, как ты хотела!..» – такой родной и такой далекий голос выплыл откуда-то из уже почти мифического позапрошлогодья, из другой жизни, и медленно затек ей в ухо, как шекспировский яд. Отвечать Лена не собиралась, но и сбросить звонок почему-то не могла.

«А что если я скажу прямо сейчас, что хочу тебя одну? И больше никого, никаких других…Хочешь, увезу тебя вечером к себе насовсем?» – Лена дышала медленно, словно оказалась в полосе разреженного времени. По сердцу хлестали встречные птицы, ветки, дома, чугунные фонари и решетки, все смешивалось, все пахло голливудской небывальщиной и невозможностью отменить целый порядок выборов, но вектора очевидности корежило в этом завихрении сценария… Лена сбросила вызов и снова посмотрела на Сашу. Он на мгновение  отвлекся от дороги и обернулся к ней, как будто что-то почувствовал.

«Я думала это мама, а там какой-то спам … Предлагали нам каталог новостроек в Ленобласти» – матовым голосом сказала она, а он только улыбнулся и прибавил Пресли…

…Как во сне прошла регистрация. Но на ковровой дорожке Лена ни разу не запнулась и не зацепила каблуком многослойной внутренней юбки, спинным мозгом чувствуя, как стелется за ней короткий шлейф, боковым зрением замечая улыбки второстепенных действующих лиц. Сама собой – весомо и нежно, как следовало – слетела с ее губ реплика: «Согласна». Потом были кольца, потом букеты, первое «горько!», шампанское на крыльце Дворца бракосочетаний… Мама по старинке обсыпала ее рисом, хоть Лена и просила заранее обойтись безо «всей вот этой безвкусицы». Саша все это время смеялся, что-то говорил, обнимал гостей, держал ее за руку, иногда сдавливая пальцы немного сильнее, чем теперь было можно – кольцо впивалось в мизинец и средний…

После второго бокала они опять целовались. Лена словно очнулась – сашины губы были такими теплыми и мягкими, его руки ее целиком, казалось, обвили,  согрели, оживили. Им обоим как-то синхронно хватило, словно они подумали об одном: нужно оставить еще на целый вечер и сил, и этой нежности, чтобы не превратиться в статистов за свадебным столом. Саша медленно отвел с ее чуть зарозовевшего лица каштановую прядь и они, как в финале танца, держась за руки и улыбаясь, повернулись к гостям.

…Кирилл стоял у гранитного парапета Английской набережной с букетом роз в руках. Лене резанул по глазам закатный свет, в котором его волосы показались сперва ярко-рыжими. «Вот черт, зачем, зачем эти розы…» – только пронеслось у нее в голове. Кирилл за несколько шагов преодолел расстояние от парапета до Дворца и ловко протиснулся между друзьями и родней. Он был весь целиком в черном, золотой и синий сам, даже как будто помолодевший, чистой темперой написанный на фоне Невы и осеннего неба... Поцеловав руку Лены, он отдал ей букет, а она неловко приняла его и быстро потянулась к уху мужа. «Это Кирилл, мой бывший однокурсник» – почти шепотом сказала она и, повернувшись на синий взгляд в упор добавила уже вслух – «Сколько же воды утекло! Вот не думала, что придешь поздравить! Как твоя жена, как дети?..»

Никакой жены у него не было, детей тоже –  не было тогда, и за эти полтора года не могло появиться, поскольку он все в своей жизни сделал от противного, только бы не вляпаться ни в какую любовь и ответственность. Лена знала это, но играла свою роль до гениальности дерзко. У нее горели ладони, еще от поцелуя не отойдя, часто стучало за корсажем сердце, она улыбалась, глаза ее сверкали и гнали прочь. Кирилл, ничего не отвечал, не двигался с места, а Саша заулыбался и закивал головой, словно припоминая рассказы Лены о давних кутежах и веселых дурачествах ее студенческой компании, протянул Кириллу руку, и тот подал свою, скрепив последней печатью брачный договор этой пары, которую ему было теперь не разделить.

…Когда муж уснул, Лена еще долго не могла и, казалось, совсем не хотела. У нее на внутреннем экране все еще маячило это сине-рыжее пятно, а от него то ли лучи, то ли струны тянулись сквозь пространство и время в тот самый сырой и ветреный день, когда поблекшим золотом этих давно нестриженных волос в последний раз насладилась ее рука. Когда еще были какие-то надежды и незадушенная страсть тлела на дне живота, когда Кирилл обнимал, как Иуда, зная, уже, наверное, что на завтра оборвет все и отправит ее вместе со всеми ее доводами в блок…
Лена аккуратно отодвинула одеяло и выскользнула из постели, обернулась, убедилась, что Саша спит крепко, и вышла из спальни. В гостиной, не включая света, она с ногами забралась в кресло и оглядела стоявшие у стены во всем, что только подходящего у Саши нашлось, букеты. С улицы проникал свет фонарей, его было достаточно, чтобы вспомнить где какой и чей. Вот от мамы, от сестры и ее мужа, от родителей Саши… А вот и те розы. Даже в темноте можно было, не считая поручиться, что их было семь –  на счастье – как обычно… Лена медленно встала и подошла к букету, стоявшему немного в стороне от других в пластиковом ведре возле сашиного пианино. Уронила в душистое кружево бутонов горячее лицо, замерла так на минуту, достала букет из воды и понесла его на балкон. Со стеблей капало, за Леной оставалась мокрая дорожка: «Не подскользнуться бы на обратном пути» – мелькнуло у нее в голове.  «Это розы вместо меня плачут…»  А ей теперь было нельзя и даже совсем почти не хотелось – все-таки полгода заботы и взаимности расщепили хронически стоявший когда-то в горле комок рефлекторной реакции на золотое и синее, безвозвратное, уже совсем чужое и все-таки непоправимое.
«Лети, лети лепесток…» – первый Лена бросила, загадав себе никогда больше не видеть этого рыжего дарителя и наглого вора сердец. Остальные лепестки она обрвала несколькими быстрыми движениями обеих рук и сдула в теплую ночь, а обезглавленные стебли бросила в угол балкона, подумав, что утром проще будет  до мусоропровода дойти, чем сейчас. Свет включать, надевать на себя что-то еще, обуваться…

«Я же обещала тебе, Господи, что буду каждый день благодарить, если позволишь  мне засыпать и просыпаться рядом с самым близким и любимым человеком каждый день, а не раз в месяц? Я сегодня уже благодарила, но сегодня и день ведь особый… Поэтому десять раз по десять раз – спасибо тебе, спасибо, спасибо…» – прошептала она перед тем, как закрыть глаза, и нашла под одеялом сашину руку. Послушала еще немного, как тихо он спит, как мирно дышит, согрелась, обмякла совсем и медленно провалилась под тонкую сахарную корочку счастливой усталости. Все-таки, ведь это был день ее свадьбы…