Вечерницы

Перед экзаменом по УНТ (устное народное творчество), когда первокурсники торопливо листали тетради и учебники, проверяли шпаргалки и пытались угадать, как лучше — идти в числе первых или, наоборот,  в конце — к каждому подходила Алина и спрашивала взаймы пять рублей. На неё смотрели с недоумением: какие пять рублей перед экзаменом? О чём она?
- Мы стенку вчера купили, - безмятежно объясняла она, глядя на собеседника своими спокойными красивыми глазами, - наша очередь подошла. Все деньги потратили, ребёнку молока не на что купить, а до зарплаты почти неделя.
- По пять человек запускают, - понеслось по цепочке от дверей аудитории, - кто идёт первый?
- Я!
- Алин, идёшь?
- Нет. Как только деньги найду, так пойду. Мне поскорее домой надо.

Люба пошла в первой пятёрке. Предмет она знала, старичок-профессор был очень милый, чего тянуть?

Билет попался хороший, профессор с удовольствием её слушал, останавливал, видя, что она знает и может говорить долго. Когда она с чувством процитировала черниговцев из былины об Илье Муромце и Соловье-разбойнике:
- «Прямоезжею дороженькой пятьсот есть вёрст, ай окольно ей цела тысяща», - засмеялся, похвалил и поставил в зачётку пятёрку.
Люба вышла в коридор.
- Ну, что? Как? - налетели на неё девчонки.
- Пять!
- Везёт!

Алина как раз заняла деньги у Лены Панкратовой и пошла со второй группой на экзамен. Вышла первая, тоже с пятёркой, и сразу поехала домой.

У Лены всегда есть с собой деньги. Сама она работает в редакции крупного журнала, но на одной из самых низких должностей - в отделе писем, и зарплата у неё маленькая. А вот папа её — главный редактор этого журнала, известный журналист и писатель-публицист. Он, конечно, помогает единственной дочке, хоть она и выскочила сразу после школы замуж за неподходящего парня и родила одного за другим двоих детей. Неподходящий муж работает на заводе, вытачивает на станке какие-то сложные детали. Вытачивает очень хорошо, не отказывается ни от каких подработок, поэтому портрет его висит на доске почёта, и зарплату он получает не намного меньше, чем папа-редактор. По дороге в институт Лена заглядывает в магазины — в продовольственные, в универмаг — и, если дают что-то нужное, стоит в очереди и на занятия приходит с опозданием. Она тихая, приветливая, выглядит старше всех на курсе. Вообще, на вечернем отделении большинство студентов — люди взрослые, все работающие, многие имеют семьи, детей. Но Лена единственная, про которую хочется сказать «тётя». Любе кажется, что она с удовольствием была бы просто домохозяйкой, занималась детьми, но, видимо, папа-редактор не может смириться с таким положением вещей, устроил к себе на работу, возможно, помог с институтом. И Лена добросовестно, но без всякого интереса ходит на лекции, на семинарах скучает, ни в какие споры, обсуждения не вступает, экзамены сдаёт на троечки.

Как-то Люба поехала в институт пораньше, чтобы зайти в большой двухэтажный универмаг неподалёку — она видела там красивую искусственную ёлку, а денег столько с собой не было. В тот день она получила зарплату, у неё были с собой деньги и много времени. По дороге от метро до здания института находился кафетерий «Пончики», излюбленное место студентов трёх располагающихся рядом вузов. Там подавали только пончики в сахарной пудре, которые здесь же и пекли, и кофе со сгущёнкой. В помещении всегда было жарко, народу много, кофе горячий, пончики с пылу с жару, за высокими столиками ели стоя, прямо в верхней одежде. Зимой в любой мороз там было можно отогреться буквально за две минуты. И пончики были очень вкусные. Люба никуда не спешила, она сегодня только пообедала на работе, и сейчас завернула в кафетерий — перекусить. За одним из столиков стояла Лена в новом пальто, она помахала ей рукой, и Люба, купив стакан кофе и три пончика, присоединилась к ней. Лена была полненькая, с добрым круглым лицом, в откинутом назад с гладко причёсанных волос пуховом платке. Похожа на сельскую тётеньку. Люба расстегнула пальто, сняла мохеровую шапочку с козырьком — жарко! - взбила пальцами слежавшиеся кудряшки.
- Ты что так рано?
- В универмаг хочу зайти, ёлку купить, искусственную. А то живая долго не стоит, хвоя осыпается. Да и жалко живую ради нескольких дней рубить. А там я видела, такие пушистые есть и высокие, метра полтора. Нарядили, потом разобрали, в коробку сложили — и до следующего года. И никакого мусора. Хвою из паркета не выметать. Красота.
- У нас тоже искусственная. Под потолок. Папа из-за границы привёз. Я с тобой схожу. Посмотрю, может, что подходящее есть.
- Пойдём! У тебя что, пальто новое?
- Да, в ателье шила. Нравится?
- Красивое.
Люба покривила душой. Пальто было не молодёжное — трапеция, до середины икры, рукава и подол оторочены цигейкой и большой воротник из какого-то длинного кудрявого меха.
- Козёл, - сказала Лена. - Папа из Казахстана привёз шкуру выделанную. - И оживилась: - Я собиралась пальто шить, искала ткань и решила купить светлую. А то что у всех зимние пальто тёмные, скучно. Думаю, в этот раз сошью светлое. Зима, холодно, слякоть, все в тёмненьком, немарком, а я в светлом! На душе радостно. Правда?

Люба, жуя горячий пончик и прихлёбывая сладкий кофе, покивала головой. Пальто было из добротной ткани — цвета топлёного молока с крупными, еле заметными клетками розового и бежевого цвета, которые полнили Лену ещё больше. У стройненькой Любы пальто синее, длинное, узкое, нижняя пуговица чуть ниже пояса - при ходьбе полы распахиваются, видны ножки в прозрачных колготках и сапожках — туго завязанный пояс и низко спускающийся песцовый воротник.

Немножко осоловелые от духоты и сладкой горячей еды девчонки вышли из кафетерия и не спеша двинулись к магазину, мимо института.
- Тебе литературоведение сдавать? - спросила Люба.
- Сдавать, - вздохнула Лена, - и немецкий пересдавать, я уже договорилась. А тебе?
- У меня автомат, - махнула рукой Люба.

Литературоведение было её любимым предметом. И молодой преподаватель, очень интересный, ироничный Андрей Борисович, которого все обожали и звали за глаза Андроном, выделял её из всех и хвалил на семинарах. Лена вспомнила: речь зашла о «Братьях Карамазовых», и он спросил:
- Кто читал роман?
Руки подняли все.
- Кто дочитал до конца?
Несколько рук опустилось, но поднятых оставалось много.
- Как называется город, в котором происходило действие?
Все молча переглядывались.
- Там не упоминается, - сказал кто-то.
- Упоминается, - вздохнул Андрей Борисович. - Один раз, в самом конце. Вспоминайте. Кто ответит, сразу ставлю зачёт автоматом. Ну?..
- Скотопригоньевск. - Сказала Люба, и все заговорили разом:
- Нет такого города!
- Это где же такой находится?
- Вообще не упоминается!
- Попробуй запомни такой!..
- Это вымышленный город, - сказала Люба, и Андрон с удовольствием посмотрел на неё и сказал:
- Молодец! Зачёт.

Однажды они задержались, что-то обсуждая, в аудитории, и Андрей Борисович спросил:
- Что вас больше интересует, история литературы или теория?
И Люба не задумываясь, ответила:
- Теория.
- Приходите к нам на кафедру. Поговорим. - Сказал Андрон и вышел.

Вообще, у Любы было несколько случаев, когда она получала хорошую оценку за одно какое-то слово или фразу. Ей даже самой это было интересно. Например, в школе, когда она отвечала устно по рассказу Чехова «Попрыгунья» и сказала, что Ольга Ивановна обставила квартиру с «претензией на оригинальность», учительница прервала её, подняв вверх указательный палец, и сказала:
- Стоп! Достаточно. Вот это я и хотела услышать. Но, честно говоря, не ожидала. Садись. Пять.
Кто-то возмущённо сказал:
- А за что пять-то? Она же и не сказала почти ничего!
- Она сказала самое главное. А вот вы теперь ответьте мне, что это значит: с претензией на оригинальность? Как вы это понимаете?

И на вступительных экзаменах, когда, ответив на два вопроса, она перешла к третьему, по роману Горького «Мать», один из членов приёмной комиссии сказал:
- Ну что ж, очень хорошо. Скажите нам теперь самое главное, чем знаменателен этот роман.
Люба ответила, что он считается одним из первых произведений, написанных в духе социалистического реализма, и начала было перечислять черты этого метода, проявившиеся в романе, но её мягко остановили:
- Достаточно. Спасибо. Отлично.

- Везёт, - сказала Лена. Учёба была ей не интересна. Наверное, она слишком уже взрослая, замужняя, двое детей, хозяйство, семья. А может, вообще не любит учиться.
У Лены все разговоры про мужа и детей. Дети ходят в садик и ясли, болеют — Лена подробно рассказывает, чем, что сказал врач, как лечат, как ставят горчичники и как дети не любят промывать нос. Муж хороший, зарабатывает, всё в дом, помогает по хозяйству и с детьми, но имеет один недостаток, о котором, кажется, знает уже весь курс — он не моется.
- Как? - удивляется Люба, - совсем?
- Почти совсем, - удручённо улыбается Лена, - дай Бог, раз в месяц загоню его в ванну, сама спину потру, голову вымою. А не будешь напоминать, сам не пойдёт.
Люба не может представить, каково это — спать в одной постели с неделями не мытым мужем.
- А по утрам-то хоть умывается?
- Бреется. Пену смывает.
- А зубы?
- Не чистит. Считает, что зубы чистить вообще не надо. Наши предки не чистили. И подмышки не бреет.
Любу передёргивает. Лена так спокойно, с нотками снисходительности об этом говорит. Это же муж! С ним приходится каждый день общаться, есть за одним столом, целоваться, спать. А детям какой пример?
- Слушай, а как ты за него вышла?
- Любила, - улыбается Лена. - Мы в одной школе учились. Он на два года старше. Стал ухаживать за мной, когда я ещё в девятом классе была. Ну, а сразу после школы расписались.

В универмаге Люба купила ёлку, а Лена набрала трусиков, маечек и колготок — и сыну, и дочке, на вырост. Пошли не спеша к институту. По дороге заглянули в гастроном. Лена взяла двести граммов ветчинно-рубленой колбасы. Ей отрезали от большого батона кругляш примерно в палец толщиной, завернули в пергаментную бумагу.
- Утром разрежем на четыре части, на завтрак. - Лена показала ребром ладони: пополам и ещё раз, на четвертинки. - Они у меня сейчас болеют, утренник в детском саду пропустили.
И до самой аудитории рассказывала про аденоиды старшего.

Лена не торопится идти на экзамен, хотя, казалось бы — сдала поскорее и домой, к больным детям. Нет, она всегда идёт последняя. И не жалко ей времени!

А Танька Ерошкина торопится. Идёт в первой пятёрке, вместе с Любой, сдаёт на «четыре» и, довольная, бежит в гардероб. Одеваясь, весело рассказывает:
- Там Вовка один, соседка обещала присмотреть. У Сашки сегодня тоже экзамен, но он позже освободится. Ему ещё в магазин надо зайти, еды какой-нибудь купить. Вчера после консультации приезжаю, смотрю, на столе бутылка молока, батон хлеба, принёс кто-то. Ой, думаю, как хорошо, а то у нас ничего нет, некогда было купить. А так поужинали хлебом с молоком, и ещё молочка немножко осталось, на утро в чай.

Вовка — это сын, ему восемь месяцев. Сашка — муж. Тоже студент-вечерник. Живут они  - дверь нараспашку. В буквальном смысле — уезжая на работу, в институт, дверь не запирают. Сына, Вовку, приходится оставлять одного. Просят кого-нибудь присмотреть. В любое время заходят соседи, родители, друзья, приятели. Кто малышу ползунки переоденет, кто покормит чем, кто поиграет. Соседи, идя в магазин, заглянут к ним на кухню — есть ли чего поесть. Прихватят каких-нибудь продуктов, сунут в холодильник. Родители заскочат с работы, тоже что-нибудь принесут, ребёнка подмоют, повозятся с ним. Вовка неприхотливый, рад любому, кто зайдёт, возьмёт на ручки.

Многочисленные знакомые не видят ничего особенного: студенческая семья, учатся, работают, молодцы, надо помочь. Приносят вещи от своих выросших детей, братьев-сестёр, еду. Танька и Сашка не нищие, получают две зарплаты, но они не заморачиваются ни бытом, ни воспитанием ребёнка. Им интересна учёба, работа, друзья, компании, споры, стихи, песни. Какой там обед из трёх блюд, уборки по субботам и свежевыжатые соки ребёнку! Есть что пожевать — и ладно. А нет — всегда можно купить пельмени в киоске «Мороженое» на углу. Или сходить к родителям на обед. Там и Вовку заодно отмоют как следует, и с собой дадут. У Вовки уже есть четыре зуба, и он ест всё то же, что и родители. Готовить для него отдельно некогда, да и незачем. Большой уже. Но иногда, получив выговор от родителей или от более ответственных подружек, Танька покупает в магазине «Диета» каши на сухом молоке, фруктовые пюре. А как же, ребёнок! И чувствует себя настоящей, умудрённой опытом матерью. Живут они безалаберно, весело, ни в чём не видя проблем.

- Ой, девчонки, - со смехом рассказывает Танька, - мы, когда поженились, вообще ничего не знали. Остались с ним одни - как, чего? Как правильно? Прямо хоть звони кому и спрашивай! Ухохотались над собой. Мы с Сашкой ещё друг к другу не приладились, а у нас уж Вовка получился. Если бы знали, подождали бы до конца института. А то времени ни на что не хватает. Ну, ничего, ему скоро год, в ясли пойдёт.

Дружной кучкой стоят четыре серьёзные студентки, подружки, занявшие место во второй «пятёрке», ждут своей очереди. Они пришли на филфак пединститута по призванию, учатся хорошо и старательно, работают по профилю — трое в школе старшими пионервожатыми и одна в детском доме, воспитателем. У неё за плечами педучилище.

Отдельно ото всех держатся две «блатные» студентки. Подробностей никто не знает, но зачислены они были уже после того, как начались занятия. Сказали, что недобрали баллов на дневной, годик перекантуются на вечернем и переведутся. Всем своим видом показывают, что здесь они случайно, временно, и нисколько не сомневаются в том, что в следующем году будут на дневном. Они не работают, приносят липовые справки. Обе смуглые, кудрявые, дорого одетые, высокомерные. Софа и Диана.

Появляется, как чудное мимолётное видение, Эльжбета Клисовска. Она полька. Сколько ей лет, никто не знает. Выглядит она ослепительно. Одета — сногсшибательно. На занятиях бывает редко, но все экзамены и зачёты сдаёт хорошо. Это настоящая взрослая пани, у неё есть сын шести лет, Михаэль, красивый воспитанный мальчик. Иногда она приходит на лекции вместе с ним, садится на последний ряд, подальше ото всех. Мальчик спокойно сидит, никому не мешает, что-то рисует, читает, раскрашивает. Эльжбета близко ни с кем не общается, так только, по необходимости, очень вежливо. Голос у неё низкий, по-русски говорит хорошо, но с сильным акцентом. Она пришла через час после начала экзамена,  зашла в аудиторию вместе со следующей «пятёркой» студентов, вышла вскоре с хорошей отметкой и сразу уехала.

Анька Вдовина, с которой дружит Люба, на экзамен идти боится, пропускает перед собой всех желающих, хотя договаривались вместе ехать домой, немножко прогуляться, поболтать.

Анька чем-то похожа на Лену — тоже выглядит старше своих лет, тоже работает по протекции папы, тоже замужем за неподходящим человеком. Она преподаёт в техникуме у папы русский язык, нагрузка у неё совсем маленькая, но справка для института есть, стаж и зарплата идут.

У неё был жених, которого одобряли родители, солидный человек, лет на пятнадцать старше. И дело уже катило к свадьбе, но тут Анька поступила в институт и буквально в первые дни случайно увидела аспиранта по фамилии Сатанинский и влюбилась по уши. Аспирант, высоченный красавец, интеллектуал, избалованный женским вниманием,  невзрачную немолодую первокурсницу просто не замечал, хотя Анька старалась изо всех сил ему понравиться и даже мечтала о взаимности. Но демонический ловелас — поговаривали, что из-за него чуть не покончила с собой молодая преподавательница — вращался совсем в других сферах и общался с такими женщинами, конкурировать с которыми Анька ну никак не могла. Она этого не понимала, никого не слушала — а обсуждалась её влюблённость всем курсом — и буквально не давала ему прохода. Любе было стыдно за Аньку, что она так унижается, и жалко её, дурочку. Но вскоре прошёл слух, вернее, даже два — что Сатанинский женится и что он куда-то уезжает. И его, действительно, не было видно в институте. Анька устроила на него настоящую облаву, но Сатанинский исчез. Вряд ли из-за неё. Слишком незначительно было внимание Аньки к его персоне. Но никаких знакомств с кем-то, кто мог знать, куда делся Сатанинский, у неё не было. Анька погоревала и познакомилась где-то с мужичком, примерно ровесником бывшего жениха.

Но если тот был во всех отношениях положительным и благополучным, то этот Валера только вышел из тюрьмы, причём, сидел уже во второй раз, за кражи, и жил на самой окраине в бараке со старой бабкой. Что привлекло Аньку, единственную дочь интеллигентных родителей, в этом мелком, вертлявом, без умолку болтающем, с бегающими глазками уголовнике — Люба один раз его видела — неизвестно, может, так называемая блатная романтика, может, уболтал её рассказами о своих «подвигах», обещаниями прекрасной жизни и любви до гроба. Но Анька влюбилась без памяти и ушла к нему жить. В барак. Бабушка приняла её как родную. Анька говорила, что только сейчас почувствовала, что такое настоящая любящая семья. Люба была в ужасе. Но Анька не внимала никаким разумным доводам. Она уже была беременна и взахлёб рассказывала, как они вьют своё гнездо — в бараке, в одной комнате с бабушкой — как Валера о ней заботится, покупает продукты на рынке, вещи для ребёнка, водит её гулять в лес, чтобы дышала свежим воздухом.
- А жениться на тебе он собирается? - спрашивали девчонки.
- Конечно. Обязательно поженимся. Вот только не решили ещё, когда лучше — сейчас зима, какая свадьба, застужусь ещё в платье, а весной живот уже большой будет. Наверное, лучше, когда уже маленький родится.
- Сейчас надо, - говорили ей, - пальто наденешь, сапоги, пойдёте и распишетесь. Какое тут платье! Тебе сейчас главное — чтобы ребёнок в законном браке родился.
- Правильно. А то придётся твоему Валерику родного ребёнка усыновлять.
- А с другой стороны, зачем ребёнку отец-уголовник? С ним потом не развяжешься. Зачем ребёнку с самого рождения анкету портить?
- Правда, Ань, лучше мать-одиночка, чем муж-преступник.
- Я свадьбу хочу, - грустно говорит Анька, - платье белое, фату…
- Ага, и машину «Чайку» с шариками…
- Опоздала, мать, - грубовато говорит кто-то из девчонок, - с этого начинать надо было. Фата, белое платье — это символ невинности. Чего уж теперь…

Люба молчит. Она тоже выходила замуж беременной, без свадьбы, фаты и платья. Но она о них и не мечтала. Ей хотелось просто расписаться — по-быстрому и по-тихому, и всё. Для спокойствия родителей — чтобы «пальцем не тыкали», и чтобы ребёнок родился в браке.

- Ань, ну ты что, так и будешь всех пропускать? Иди уже!  Договаривались же! И я тут с тобой торчу, давно бы уже дома была.
- Я три билета хорошо выучила, - шепчет Анька, - третий, седьмой и двадцать первый, а их уже взяли-и-и!..
- А пошла бы сразу, когда ещё не разобрали, был бы шанс взять один из этих билетов, - с досадой говорит Люба. - Сейчас была бы уже свободная, с хорошей отметкой. Прогулялись бы пешочком хоть до Парка культуры, погода какая! Воздухом подышали, поболтали. А ты тут в духоте стоишь, нервничаешь. И я с тобой.
- Сейчас пойду, только хотела повторить классификацию жанров. - Анька торопливо листает конспект. - И ещё вечно забываю, в чём разница между пословицами и поговорками. Как мы записывали: обиняк с приложением… Чёрт ногу сломит! А в учебнике по-другому написано. Как правильно-то?
- И так правильно, и так, - говорит Люба. - Первый вариант, с обиняком, - это по Далю, а в учебнике более современное определение. Вон, опять запускают. Иди! - она забирает у Аньки конспект и подталкивает к двери. - Ну, ни пуха!.. Давай! Перед смертью не надышишься.
Анька обречённо идёт в аудиторию. Выходит последняя, с тройкой. Довольная!

В стороне от девушек, у высокого сводчатого окна стоит мужская часть курса — два паренька. Один нескладный, страшненький, прыщавый, занудный. Другой, наоборот - слащавый красавчик в фирменных шмотках, весёлый и беззаботный, оба сразу после школы.

Первый провалился на дневное отделение, перенёс документы на вечернее. Устроился библиотекарем в училище, где готовят строителей. Планирует пойти работать в школу учителем и дослужиться до завуча. Учится он старательно, но средненько, занятия не пропускает, всё тщательно конспектирует, переспрашивает, уточняет.

Второй безбожно прогуливает,  учёба ему вообще до фонаря. Он нигде не работает, про него шёпотом говорят, что фарцует — в основном, дисками и джинсами. Но справку с работы приносит, за прогулы его не отчисляют, зачёты ставят. На курсе его называют «сынок». Вроде у него какой-то очень влиятельный папа. Вокруг него сразу образовалась свита из пяти-шести студенток, которые дают ему свои конспекты, помогают с письменными работами, подсказывают на семинарах. Он воспринимает как должное, пользуется, время от времени угощает их жвачкой и сигаретами и после долгих уговоров приносит импортные колготки, помаду, лак — всё по спекулятивной цене, безо всяких скидок. На модные диски и дорогущие джинсы у этих девчонок денег нет.

Что интересно — на сугубо «женском» филфаке даже первого сразу прибрали к рукам. Девушка из Подмосковья, на два года старше, такая же невзрачная, прыщавенькая, старательная. Вот уж действительно — на безрыбье...

А вот студентка нереальной красоты - Таисия Верещагина. Высокая, стройная, с пышной пепельной косой ниже пояса. Серые глаза с поволокой, кожа - словно тончайший фарфор, подсвеченный изнутри нежным румянцем. Всегда спокойная, тихая, доброжелательная. Сейчас она беременна, поэтому её обычная медлительность превратилась в величавость, а привычная отрешённость от внешней суеты — в «чистейшей прелести чистейший образец».

Кажется, что её избранником непременно должен быть русский богатырь, этакий Иван-царевич — пшеничные кудри, косая сажень в плечах, краснощёкий, голубоглазый. На самом деле всё по-другому, и это ни у кого не укладывается в голове. Она замужем за иракцем. Ей восемнадцать лет, ему сорок восемь. Ниже её на полголовы. Она вся в пастельных, жемчужных тонах, он  смуглый, черноволосый, с бородой. Девочки видели фотографию и не смогли скрыть своего непонимания, недоумения и даже страха. Зачем?

Зачем в таком юном возрасте, с такой редкой красотой, девочке из интеллигентной московской семьи выходить замуж за мрачного пожилого дядьку из страны с другими традициями, религией, обычаями? Да ещё с такими сложностями — с кучей документов, с прошениями, разрешениями, через посольство? Какая была необходимость? Как этот брак допустили мама и бабушка, с которыми Таисия живёт? Как и где они будут жить? Неужели она готова поехать в Ирак? А вдруг у него там семья, жена и дети старше Таисии? Неужели ей не страшно? А как решать постоянные бытовые вопросы, как найти общий язык таким разным людям? Сейчас они ждут ребёнка, оба убеждены, что будет мальчик. Хорошо. Вот родится сын, и встанет вопрос: крестить или обрезать? Как назвать? Как воспитывать? Чьё мнение будет решающим? Таисия спокойно  говорит:
- Назвать решили Али. А дома можно звать Аликом, Сашей.
- Так лучше пусть в документах стоит Александр, а дома зовите, как хотите, хоть Али-Баба.
- Абдул говорит, что сыну выбирает имя отец. Пусть. Мне нравится: Али, Алик. И ни крестить, ни обрезать никто его не будет.
- А если девочка? - спрашивает кто-то.
- Тогда, наверное, в честь его мамы.
- А почему не в честь твоей, например? - возмущаются девчонки.
- А как его маму зовут?
- Зайнаб.
- Да…
- Понятно, чьё слово всегда будет главным, - констатируют сокурсницы, - Тась, ну зачем тебе всё это надо?

Таисия слегка улыбается и молчит.  Выглядит она спокойной и довольной. Свою семейную жизнь широко не обсуждает, а расспрашивать неудобно. Но между собой девчонки очень ей сочувствуют и не могут понять — неужели ей нравится жить со старым мужиком, ведь он на тридцать лет старше? А выглядит вообще, как дед. И вот он, седой, лысый и морщинистый, обнимает и целует нежную, прелестную, словно сошедшую с полотен старинных мастеров Тасю? И она, прости, Господи, с ним спит? Неужели это может быть приятно? Неужели не хочется любить молодого, крепкого, симпатичного, весёлого? Своего, близкого по духу, понятного? Но, чужая душа — потёмки.

Люба, с которой Таисия приятельствует, знает чуть больше. Этот Абдул живёт в Советском союзе уже давно, прилично знает русский язык, несколько лет знаком с Тасиными мамой и бабушкой, вхож в семью. Полюбил Тасю ещё школьницей, сделал предложение, получил согласие (её?.. родителей?..), дождались совершеннолетия, подали документы на регистрацию брака. Возвращаться на родину он не хочет. Живёт в их недавно полученной трёхкомнатной квартире в новом доме улучшенной планировки в зелёном районе рядом с музеем-заповедником. Мама и бабушка Таисии обе занимаются странами Ближнего Востока (видимо, оттуда и знакомство), чем занимается Абдул, Люба так и не узнала. Узнала только, что он восьмой ребёнок в бедной семье, отец умер, мать жива, совсем старенькая. Двое его братьев тоже в Советском Союзе.

Всё это странно и непонятно. Он даже для Тасиной мамы в качестве жениха староват. Неужели им дочку не жалко? Но Таисия ведёт себя сдержанно и строго, и Люба не лезет к ней с вопросами. Сама же Таисия с тихой улыбкой иногда рассказывает какие-то милые смешные пустяки, вроде того, как они гуляли в лесу и учили его различать и собирать грибы, а потом дома их пожарили и ели. Он очень удивлялся и не хотел пробовать. Решился, когда сковородка почти опустела. Ему положили последнюю ложку грибов с луком и картошкой, он ел осторожно, смешно причмокивал и в конце сказал, что это очень странная еда. Все смеялись и обещали в следующий раз сделать пирожки с грибами. А он очень гордился тем, что ел грибы, собранные в ближайшем лесопарке, и остался жив.

Или как она путалась в столицах Ирана и Ирака, и он ей объяснял:
- Иран — Тегеран. В рифму, да? Легко запомнить. А я из Ирака. Ирак — Багдад. Багдадский вор. Тоже легко запомнить.

Таисия хорошо учится, она хочет работать учительницей и пришла в институт именно «за педагогикой».

А большая часть студенток пришла «за литературой». Это те, кто недобрал баллов на филфак или журфак МГУ, на факультет иностранных языков, на этот же факультет, но на дневное отделение. А сюда, на вечернее, этих баллов хватило. Работать по специальности, преподавать они не собираются. На тех, кто связывает своё будущее со школой, смотрят свысока. Педагогика им неинтересна. Они так и говорят: я пришла сюда за литературой. Им главное — получить «корочки» хоть и вечернего отделения, но весьма престижного вуза и потом попытаться устроиться сообразно своим предпочтениям. Люба, например, мечтает работать в редакции художественного журнала или в издательстве, выпускающем художественную литературу. Кстати, филфак их института считается вторым по стране после филфака МГУ.

Введение в педагогику им читала преподавательница неопределённого возраста, сухая, педантичная, неулыбчивая. Никаких эмоций, ни одной живой интонации, ни одного слова в сторону — всё бесстрастно, строго по делу. Неудивительно, что её лекции многие стали прогуливать. Староста Танька Ерошкина щедрой рукой отмечала всех как присутствующих. Люба мужественно конспектировала скучные лекции, чуть не засыпая под размеренный, монотонный словесный дождь, и думала, что педагог всё-таки должен, кроме знаний своего предмета и основ педагогики, обладать хоть какой-то живостью и даже некоторым артистизмом — вот взять хотя бы Андрона! И уже собралась тоже  пропускать эту педагогику, когда она стоит в расписании второй парой. Лучше приехать домой на два часа пораньше, побыть с маленькой дочкой, самой уложить спать.

Но тут преподавательница задала им сочинение о своём любимом школьном учителе, и не простое сочинение, а с интервью, взятым у этого учителя сейчас, когда они пришли к нему уже студентами. Люба писала сочинение два дня Она сходила в школу, пообщалась с любимой учительницей, которая обрадовалась её приходу, разбила интервью на фрагменты и сделала его фоном, на который наложено собственно сочинение. Неожиданно её работа оказалась лучшей на курсе. И что удивило Любу — преподавательница, тепло похвалив её перед всей аудиторией, выделила чисто литературные аспекты: интересную композицию, структуру, содержание, оформление, яркий, образный язык, грамотность. Люба воодушевилась и решила её занятия не прогуливать. Тем более, что они стали интереснее, преподавательница словно чуть оттаяла и стала приводить какие-то интересные примеры из жизни, из своего опыта, даже иногда шутить. Однажды она сказала, улыбаясь:
- Ведь нас, женщин, если хвалить, мы же горы свернём, правда?
Все засмеялись, зашумели одобрительно. И Люба подумала: точно! Вот если её хвалить и подбадривать, она точно горы свернёт.

А историю КПСС вёл застёгнутый на все пуговицы, прилизанный пожилой дядечка, который так и не оттаял и, кажется, ни разу не улыбнулся. Наверное, серьёзность его предмета наложила суровый отпечаток на него как на преподавателя и не предусматривала никаких лирических отступлений. Но даже на его занятиях студенты находили повод похихикать. Он был косноязычен и слово «учебник» произносил так: «ущербник».
- Эту тему готовьте сами, она есть в ущербнике.

- Ну, что, идём? - говорит Люба, беря Аньку под руку, - смотри, какая погода! Мороз и солнце.
Они спускаются по широкой лестнице в гардероб, одеваются. Пуговицы на Анькином пальто уже еле сходятся.
- Люб, - жалобно говорит она, - я есть хочу, умираю! Давай хоть в "мед" зайдём, в буфет, возьмём чего-нибудь, а?..
Люба вздрагивает. Нет уж, только не в буфет "меда"!

В старом дворике, обнесённом низенькой кованой оградой, находятся главные корпуса трёх институтов — «педа», «меда» и химико-технологического. Каждый имеет по несколько корпусов по всей Москве, но вот здесь, почти в центре, рядышком, в одном дворе — их административные корпуса в старинных особняках с колоннами, где располагаются один-два факультета. В педагогическом, например, это филфак и исторический.

Как-то у девчонок образовалось «окно», они вышли во дворик, побродили по  нему, вороша ногами сухие опавшие листья. Кто-то сказал, что в стоящем почти напротив корпусе «меда» на первом этаже есть буфет. Решили заглянуть.

В буфете было тепло, вкусно пахло кофе, отварными сосисками, выпечкой. К прилавку стояла небольшая очередь, несколько человек. Девчонки встали, обсуждая, что возьмут, и приглядывая свободный столик, но тут вдруг  дверь распахнулась, и в помещение с шумом ввалились три студента-медика — два парня и одна девушка. Они были в белых халатах, марлевых масках, спущенных под подбородок, и держали руки с растопыренными пальцами поднятыми вверх. Очередь подалась назад, пропуская их к прилавку. Видимо, такие явления были здесь не в диковинку. Троица обозрела ассортимент и сделала заказ невозмутимо ожидающей буфетчице. Один парень повернулся к очереди:
- Ребят, достаньте деньги из кармана, - и показал подбородком: - вот, вот, ага!..
- Весь день в морге, поесть некогда, - рисуясь, объяснили второй парень и девушка.
- Здесь будете есть? - спросила буфетчица, насмотревшаяся за долгие годы таких интермедий, - или с собой завернуть?
- С собой. Некогда за столиками рассиживать.
- Мы на месте пожуём.
- Так сказать, не отходя от прилавка.
- Скорее уж, от разделочного стола.
И, прижав локтем свёртки со снедью, троица матёрых медиков гордо удалилась. Юных филологинь как ветром сдуло от витрины. Выскакивая за дверь, они слышали здоровый хохот не обременённых излишней чувствительностью будущих докторов.

- Давай в пончиковую зайдём. Или в кафетерий, тут в одном универсаме есть, правда, это не по пути к метро, крюк придётся делать. Но зато там соки, пирожки, сметана.
- Нет, лучше по пути, в «Пончики».
- Пошли.

А вот их однокурсники — невзрачный парнишка с прыщавенькой подружкой — спокойно едят там перед занятиями почти каждый день. А что, цены низкие, выбор приличный, и рядом.

Кстати, один преподаватель из этого «меда» читает у них полугодовой курс «Возрастной физиологии и школьной гигиены». Классный дядечка лет сорока с усталым лицом — говорят, у него очень большая нагрузка — очень интересно рассказывает, приводит массу примеров из личной практики, сходу отвечает на все вопросы. Его лекции не прогуливают, хотя он не проверяет посещаемость, толпятся вокруг него в перерыве, и он охотно беседует на любые темы. Но потом, взглянув на часы, говорит:
- Всё, ребята, мне надо бежать. До скорого!
- До скорого»!
- До свидания!
- Спасибо!..
- Жалко, что его лекции только раз в неделю, правда?
- А помните, как он рассказывал: в восьмом классе широко распространяются заболевания органов чувств. Мы все такие: сердце… А он: сердце к органам чувств не относится.
- Прямо анекдот!..

Почти все уже сдали экзамен и разошлись. И только сейчас приходит Оливия. Она не считает нужным приезжать к началу экзамена.  Спрашивает, кто идёт следующий, и спокойно стоит у стены, положив ладошки за спину.

Фамилия у неё французская, лицо поражает нездешней и несовременной красотой, кожа оливковая, глаза большие, миндалевидные, тёмные, всегда как будто грустные. Одевается она в длинные юбки,  растянутые вязаные кофты, свитеры, блузки с оборками и чёрным шнурочком под воротником, густые волосы выглядят так, будто она их сама обкромсала тупыми ножницами. Но на ней всё это смотрится гармонично и изысканно. Пальцы длинные, крепкие — Оливия закончила музыкальную школу и училище. А потом почему-то  решила поступить в педагогический институт. Учится она хорошо, но мысли её не об учёбе.

У неё серьёзный роман со взрослым мужчиной, французским журналистом. Она почти ничего не рассказывает, известно только, что сейчас он работает в Москве, но через несколько месяцев должен будет возвращаться на родину. И неизвестно, когда приедет опять, и приедет ли вообще. Как неизвестно и то, свободен он или женат. То есть, девчонкам неизвестно. Оливия-то наверняка знает. Но она об этом ничего не говорит. Её любят, она приветливая, отзывчивая, при этом загадочная, окутанная  флёром богемной жизни, дыханием заграницы.

Однажды Люба пришла в батнике сиреневого цвета с разбросанными по нему мелкими чёрными штрихами и связанном мамой однотонном розовато-сиреневом комплекте — шапка и длинный шарф крупной вязки. Оливия, проходя по узкому проходу между рядами в аудитории, посмотрела на неё и спросила:
- Скажите, это вы специально так подобрали? - и осторожно потрогала свисающий край шарфа с длинными кистями. - Очень красиво.
Нежно улыбнулась и пошла дальше.

На семинаре по литературоведению она как-то сидела рядом с Любой. Андрей Борисович проводил свои занятия — и лекции, и семинары — очень интересно. Люба полностью была увлечена темой, сидела за столом боком, лицом к преподавателю, активно участвовала в обсуждении. Оливия за её спиной,  погружённая в свои мысли, с отрешённым видом что-то черкала в блокноте. Разбирали метафоры. Андрон просил привести примеры развёрнутых, интересных, неожиданных метафор. Студенты старались, вспоминали из литературных произведений, придумывали свои.  Люба  прочитала из Вознесенского:

- и огненной настурцией
робея и наглея
гитара как натурщица
лежала на коленях

Семинар пролетел быстро. Андрей Борисович попрощался и вышел. Все стали собираться, оживлённо переговариваясь. Оливия молча показала Любе листок - сделанный размашистыми штрихами шарж на Андрона, очень узнаваемый, и внизу эпиграмма:

- Вы, горбясь, к кафедре пригнулись,
продиктовали, улыбнулись.
Рукой потёрли у виска.
Чего нам ждать? Тоска, тоска…

Люба удивилась. Так это не соответствовало живому, захватывающему, расцвеченному яркими метафорами только что закончившемуся занятию. Всё-таки странная эта Оливия.

Вспомнилось, как в начале учебного года, когда зашла речь о справках с работы и вообще, кто где работает и как сочетает с учёбой, она поразила всех, сказав:
- Школа? Детский дом? Детский сад? Библиотека? Это же целый день занят! Зачем такие сложности? Гораздо проще устроиться куда-нибудь уборщицей, на час-два.
- Уборщицей? - удивились  девчонки, - полы мыть?
- Вообще-то, мы должны работать по профилю.
- И во многих местах уборщица работает  целый день.
- А ты сама-то пошла бы в уборщицы?
- Пошла. Я в булочной в нашем доме уборщицей работаю. На полставки. Утром к семи прихожу, всё вымою, в девять она открывается, а я уже дома. И весь день свободен. А вечером там другая приходит, тоже студентка, она на дневном учится. И всем хорошо. У меня и справка, и на дорогу ни времени, ни денег не трачу, и сорок рублей в месяц имею, считай, стипендия.

Люба не могла представить Оливию с её аристократическим породистым лицом, изящными музыкальными кистями рук, одетую в длинную тёплую клетчатую юбку с широким поясом с замысловатой пряжкой, в высоких ботиночках на шнуровке, моющей полы в магазине.

Экзамен подходит к концу. У дверей в аудиторию стоят немногочисленные студенты, уткнувшиеся в тетради. Но это так, по привычке. Они поминутно отрываются от конспектов, жалуются друг другу, что я «не сдам», а я «ничего не знаю», поднимают глаза к потолку: Господи, пошли счастливый билет!
- Как вы думаете, Бог есть?
- Да ведь как сказать…
Пытаются сообща выяснить вопросы, связанные с существованием Господа Бога, а заодно вопросы, входящие в билеты. Из двери выходит очередной счастливый обладатель тройки. Все спохватываются, опять начинают листать конспекты. Звенит звонок, но он не приносит освобождения. Кто-то смотрит на часы.
- Господи, когда это кончится?..

Оливия обводит всех своими печальными глазами, рассеянно улыбается.
- Не расстраивайтесь. На свете так много куда более грустных вещей…

                16.11.2025