Жизнь без авось. Рассказ 15. Автомат правды

   Автомат правды

Проснулся Борис Исаакович в своей небольшой берлинской квартире, и первое, что он услышал, — был стук. Это соседка фрау Шмидт выбрасывала стекло в контейнер, тщательно сортируя его по цветам. Борис Исаакович знал: Германия — это порядок, возведённый в культ.

Но ничто не проверяло человека на прочность так, как Pfand (1) — система возврата бутылок.

Каждую среду он, как на допрос, отправлялся в супермаркет с тяжёлым мешком. Это был не просто поход за пятью евроцентами, но моральный экзамен. В углу магазина стоял Pfandautomat (2), машина, поглощающая тару. Борис Исаакович про себя называл её «Автоматом Правды». Он знал, что этот аппарат — не просто бездушный агрегат, а метафизический фильтр, который проверяет, насколько человек честен с собой и системой. Если ты приносишь грязное, мятое, с частично содранной этикеткой — это означает, что ты сдался.

Его жена, Клара Семёновна, давно махнула рукой на его одержимость.

— Боря, ты посмотри на наш балкон! У нас бутылки стоят, как экспонаты — возмущалась она, отдёргивая занавеску. — Нормальные люди их бросают в синий мешок, и всё!

— Нет, Клара, — отвечал он, поправляя очки. — Нормальные люди уважают систему. А синий мешок — это преступление против порядка. Я не могу позволить себе такую жизнь, которая меня игнорирует!

Клара Семёновна не просто ворчала. Она считала, что одержимость Пфандом — это «Мешигенес» (7) в чистом виде. Она как-то увидела, как он пытается распрямить слегка помятую пластиковую бутылку утюгом через полотенце.

«Боря, ты же сейчас сожжёшь стол! — кричала она. — Сколько стоит этот твой час труда? Ты бы лучше этикетки на лекарства переводил, там хоть польза есть!»

Но для Бориса Исааковича дело было не в деньгах. Это было о чистой победе. Ощущение, что ты сам, своими руками, победил безличную, враждебную систему. Он всегда отвечал ей, что это его «терапия эмигранта».

Он верил, что его борьба — это не просто немецкая привычка, а отражение его собственной многолетней битвы против бюрократии и хаоса. Он вёл ещё в Советском Союзе. Там, в очередях, можно было простоять целый день и уйти ни с чем. Здесь, по крайней мере, ты имеешь дело с механизмом, который должен работать по правилам. Когда «Автомат правды» выплёвывал бутылку, он чувствовал не финансовую потерю, а личное оскорбление, напоминание, что даже в упорядоченной Германии система может подвести.

Борис Исаакович подходил к делу ответственно. Он не просто мыл бутылки, он их полировал. В его арсенале была специальная щётка для донышек, ватные палочки для горлышка и старая, ещё советская, увеличительная лупа. Он осматривал каждую горловину на предмет сколов. У него даже был «Pfand-дневник», куда он записывал, какие марки пива Автомат принимал легче, а какие проявляли «излишнюю немецкую придирчивость».

— Ну, что ты думаешь, «шлимазл» (8)?  — шептал он бутылке. — Если ты пойдёшь грязной, тебя выгонит, и ты получишь «Verboten!» (4).

Сегодня он принёс семь стеклянных бутылок из-под пива. Шесть были идеальны, но седьмая — ой, какой «шлимазл»! — имела на донышке крошечный, почти невидимый, но упрямый след от жвачки, который он пытался отскоблить вчера вечером.

Борис Исаакович, тряся седой головой, аккуратно подал первую бутылку. Вжж-ух! Автомат мгновенно принял её. Вторую, третью. Все шесть провалились внутрь, как по маслу. Борис Исаакович выдохнул, чувствуя гордость. Он сдал экзамен.

За его спиной начала собираться очередь. Две молодые девушки переглянулись, а сосед Мурат, стоявший в очереди, одобрительно хмыкнул и с силой засунул в свой автомат помятую пластиковую бутылку. Автомат Мурата принял её сразу, будто не глядя. Мурат вообще никогда не мыл бутылки. Для Бориса Исааковича это было вечное доказательство того, что для некоторых людей система делает исключения, но не для него.

Настала очередь седьмой, «проблемной».

Он поднёс её к окошку приёма. Автомат начал считывание... долгое, унизительное считывание. Тишина давила. Внутренние механизмы «Автомата Правды» жалобно заскрежетали, словно его внутренний бюрократ искал причину для отказа. Борис Исаакович напрягся, вспоминая, как в 1970-х ему отказали в справке, потому что на подписи была неправильная закорючка.

И тут, с громким, механическим вздохом, «Автомат правды» выплюнул бутылку обратно.

— «Nicht g;ltig!» (3) — прозвучало сухое, немецкое объявление, словно приговор. Красный индикатор загорелся, как светофор.

— Ах ты, ой, «мешигенес» (7)! Что значит Nicht g;ltig?! — закричал Борис Исаакович на весь супермаркет, обращаясь к аппарату. — Ты что, немецкий бюрократ? Я тебе полчаса жизни отдал, натёр! Ты думаешь, я от тебя скрою эту малюсенькую шкурку от жвачки? Ты мне плавишь мозги!

Позади него стоял рослый, нетерпеливый немец в безукоризненном пальто, который демонстративно посмотрел на часы. Для Бориса Исааковича этот взгляд был хуже любого крика. Он почувствовал, как вся Германия смотрит на него и осуждает за нарушение святого немецкого принципа — эффективности очереди.

— Мужчина, — сухо произнёс немец. — machen Sie schneller! (6)

Борис Исаакович, однако, не сдвинулся. Он понимал, что уступить — значит признать поражение не перед машиной, а перед собственным принципом. Он отложил выданный чек с шестью евроцентами, взял бутылку, достал из кармана свой маленький швейцарский нож и начал аккуратно, миллиметр за миллиметром, счищать присохший след. Он работал так, словно спасал мир от энтропии.

Через пять минут медитативного скрежетания и пыхтения «Автомат Правды», видимо, устав от его упорства, принял седьмую бутылку. Вжж-ух! Зелёный свет, и Автомат бодро пропечатал: «Общая сумма: 0,08 €».

Борис Исаакович выпрямился. Он почувствовал такой «Нахес» (9), такую гордость, какой не чувствовал со времён сдачи экзамена на водительские права. Это была победа «Ordnung» (5) над хаосом, но его, русского порядка, над немецкой придирчивостью.

Он взял финальный чек, на котором было напечатано «0,08 €». Восемь центов. Его моральная победа стоила гораздо больше.

Повернувшись к нетерпеливому немцу, он гордо поднял чек. Немец, краснея, отвёл взгляд. Борис Исаакович, усмехнувшись, подошёл к кассе, но не для того, чтобы отоварить чек, а чтобы найти менеджера.

— Молодой человек, — сказал он, протягивая ему чек на восемь центов. — Вот, это вам. В знак моего уважения к вашей системе. Но передайте этому вашему Pfandautomat — он не сломит мою волю.

Менеджер, молодой турок Ахмет, свернул чек на восемь центов и положил его в ящик. Он уже привык к Борису Исааковичу. В прошлом месяце старик принёс банку из-под сардин, утверждая, что «Pfand должен быть и на совесть».

Но сегодня, увидев его победное лицо и жест с чеком, Ахмет задумался. В этом было что-то глубокое. Он посмотрел на «Автомат правды». Машина, казалось, висела в воздухе, красные и зелёные индикаторы мигали. Ахмет понял: Борис Исаакович был единственным человеком, который разговаривал с машиной как с живым существом.

Борис Исаакович с достоинством покинул магазин. За спиной его «Автомат правды» на мгновение замолчал, словно задумавшись, прежде чем принять следующую, грязную бутылку от фрау Шмидт.

Он знал: он преподал машине урок. Теперь она будет помнить.

Выйдя из супермаркета, он не пошёл домой. Он пошёл в хозяйственный магазин, чтобы купить специальный немецкий полироль для стекла. Ему нужно было начать подготовку к следующей неделе. Он знал, что где-то на дне его сердца живёт старая, ещё советская, наивная вера в то, что даже самый жестокий бюрократ — будь то человек или машина — должен подчиниться безупречно подготовленному документу или, в данном случае, бутылке. Он улыбнулся. Жизнь в Германии была тяжела, но она давала ему постоянный, достойный противник.

 Примечания

(1))Pfand (нем.) — Залог за тару

(2) Pfandautomat (нем.) — Автомат для приёма бутылок

(3) Nicht g;ltig! (нем.) — Недействительно!

(4) Verboten! (нем.) — Запрещено!

(5) Ordnung (нем.) — Порядок

(6) machen Sie schneller! (нем.) — Делайте быстрее!

(7) Meshygenes (идиш) — Сумасшествие

(8) Schlimazl (идиш) — Бедолага, неудачник

(9) Nachas (идиш) — Радость, гордость