Под сенью пирамиды

   Недавно я посетил Санкт-Петербург и, разумеется, не смог пройти мимо Казанского собора. Величественное здание, но мой взгляд сразу зацепился за главный портик. Не за колоннаду, напоминающую своей конфигурацией спутниковую тарелку, концентрирующую сигнал из космоса, а за то, что венчает вход, за фокус этой «тарелки» — за тот самый фронтон с сияющей пирамидой.

   Меня поразила эта деталь. Она показалась настолько чужеродной для христианской иконографии, что в голове тут же родилась мысль: а не было ли у этого места другой, более древней истории? Слишком уж фундаментально и уверенно выглядел этот символ, чтобы быть просто декоративным элементом, придуманным архитектором XIX века. Позже я, конечно, нашел «официальное» объяснение: мол, этот треугольник с лучами олицетворяет Всевидящее Око в лучах славы и символизирует Святую Троицу. Но для меня это прозвучало как наивная попытка «натянуть сову на глобус». У треугольника — три вершины, да. Но пирамида — это объемная фигура, у нее четыре вершины в основании и одна наверху. Какая уж тут Троица? Объяснение, рассчитанное на того, кто не привык вглядываться и задавать вопросы.

   Затем я зашел внутрь. И в левом приделе, над иконостасом, снова увидел ее — ту же самую золотую пирамиду, венчающую все пространство. Она парила над ликами святых, доминируя над всем. Возникла первая, поверхностная догадка: масоны. Известно же, что они любили эту пирамидальную символику. Но исторических свидетельств, что собор изначально строился как масонский храм, нет. Скорее уж наоборот: масоны, как и первоначальные архитекторы собора, знали о чем-то большем. Они не придумали этот символ, а лишь воспользовались им, унаследовали от кого-то.

   На этих рассуждениях можно было бы и остановиться. Списал бы все на игру ума и занялся бы другими делами. Но пытливый ум, если дать ему волю, опускается глубже.

   И что же он видит там, в глубине? Он видит огромное количество старинных гравюр и фресок, где в небесах парит та самая треугольная пирамида. До недавнего времени на это можно было махнуть рукой: фантазия художников, аллегория. Рассуждать так было легко ровно до того декабря 2009 года, когда над Москвой, в нескольких километрах от Кремля, зависла огромная, четко очерченная пирамида. Ее видели тысячи людей, ее снимали на десятки камер. И тут началось самое интересное: поток «объяснений». Свет прожекторов, инверсионный след, атмосферный феномен. Все это было настолько нелепо и неубедительно, что выглядело как отчаянная попытка хоть что-то сказать, когда сказать нечего, а молчать нельзя.
   А потом тему просто замолчали. Предали забвению настолько эффективно, что сейчас о том случае вспоминают лишь единицы, и то в контексте версии «атмосферного феномена».

   Но феномен не исчез. В последние годы похожие пирамиды стали фиксировать в небе над США. И реакция та же — сначала короткая вспышка наивных объяснений, а затем гробовая тишина. Никаких объяснений, никаких версий. Просто игнор.


   И вот тут все мои разрозненные наблюдения сложились в единую, тревожную картину. Один и тот же символ, запечатленный в камне величайших храмов и внезапно проявляющийся в небе как реальный физический объект в разных точках планеты. Что, если это не символ в нашем понимании? Что, если это «наблюдатель»?

   Логотип тех, кто здесь был всегда. Кто, возможно, и является создателем этой, с позволения сказать, «человеческой цивилизации».  Мы часть грандиозного эксперимента. А эти пирамиды — не инопланетяне и не корабли в привычном смысле слова. Это датчики. Станции наблюдения.

   Они появляются не для того, чтобы вступить с нами в контакт. Они появляются для планового сбора данных. Для диагностики системы под названием «Цивилизация - Земля». Они проверяют показатели: уровень развития технологий, напряженность социального поля, экологические параметры. Или, что еще страшнее, они появляются в моменты, когда система приближается к критической черте. Когда эксперимент рискует выйти из-под контроля.

   И тогда в голову приходит самый неудобный вопрос. А для чего вообще ведется наблюдение? Чтобы помочь нам развиваться? Или чтобы отследить момент, когда эксперимент пора завершить? Когда наш виварий нужно стерилизовать и утилизировать неудачный образец, чтобы освободить место для нового?

   Кто знает... Но теперь, глядя на старые гравюры или золотую пирамиду в соборе, я вижу уже не просто символ. Я вижу предупреждение. И понимаю, что самое страшное — это не сам Наблюдатель. Самое страшное — это не знать, каковы критерии его оценки. И когда истечет срок, данный нам на развитие.