Дышло. Коромысло

       ДЫШЛО, КОРОМЫСЛО

   Плохая погода на днях сменилась мерзопакостной! Степь завьюжило, да так, что не разобрать, на дворе раннее утро или поздний вечер. Станичники третий день перемещаются мелкими перебежками: из дома на работу, с работы в продмаг и до хаты. Те, кого нужда не заставила высовываться наружу, коротают времечко у печей: женщины прядут пряжу или вяжут платки, деды чешут слежавшийся пух; детвора либо делает домашнее задание или читает книги.
   В правлении работа идет своим чередом: подготовка приказов и отчетов, дача распоряжений и прочее и прочее. Но в целом для местного начальства наступила более-менее спокойная пора: урожай зерновых убран, вся скотина накормлена и напоена. Еще немного потолкаться на службе, и на боковую. – так или примерно так подумывало руководство, то и дело поглядывая из окна во дворик, а также на часы.
   - Здорово дневали! – обратился Лукич к присутствующим в кабинетике начальникам, стряхнул с выцветшей зимней шапки снег и принялся снимать с себя старый овечий полушубок.
   - Иван Лукич?! Кому ненастье по самое…, а кому и… Хорошая хозяйка в такую погоду кобеля за двор без крайней нужды не выпустит, а твоя, значится, выгнала… Выкладывай, с чем пожаловал. – поинтересовался у нежданного посетителя председатель.
   - По важному вопросу, по делу формирования новой власти в родной станице. Ежели я не вовремя, так мне и скажите, мы люди понятливые. – неспеша ответил Лукич, взял тяжелый табурет, стоявший у стенки, поставил его ближе к центру комнаты и по-хозяйски уселся на него.
   - Власть у нас советская, давно устоявшаяся. Или я тебя неверно понял?! Ты говори, да зубы мне не заговаривай, не наводи тень на плетень, у нас и без тебя порой так шарики за ролики заскакивают, что не сразу на место вправишь. Давай, по существу. – потребовал от деда начальник.
   - Я про власть судебную. Вроде, как нас она напрямую не касается, но это с какого угла посмотреть. Наученные мы властью, какой-никакой опыт имеется... – начал издалека дед.
   - Ты говори, дед, да не заговаривайся! Чем тебя наша власть обидела?!
   - Советская, покамест, ничем. А кадетская, даже очень. Бывалоча, как вспомнит дед в Петербурге суд скорый, так и тянется за чем-нибудь потяжелее. Дюже он на него был обиженный… Поговаривают, что зама твоейного в народные судьи выдвигают. Потому погутарить с глазу на глаз пришел с ним, выяснить гражданскую позицию, при необходимости, протекцию ему устроить. – пояснил Лукич.
   - Не знал о тайных связях Лукича! Протекцию он устроит! Должность выборная – как народ скажет, так оно и будет! – возмутился председатель.
   - Да ты не обижайся, не придирайся к словам! Свои университеты я здесь, на земле родимой проходил, все курсы без отрыва от «производства», потому могу иногда и попутать особливо заковыристые слова. От редкого потребления застревают они на языке, что надоедливый репей на козьих боках, а вовремя смачивать горло-то не могу, год как завязал. Дочь у меня доктор, она строго-настрого запретила… Вспомнил! Сагитировать могу! Я, ежели буду в кандидатуре уверен, то до каждого в станице дойду, мысль нужную в башку любому вобью! Ты ж меня знаешь!
   - Потому и опасаюсь активности твоей! Мне кабинет покинуть или с Павлом Андриановичем переговоришь в моем присутствии? – многозначительно уточнил председатель, демонстративно направляясь на выход.
   - От нашей власти у меня секретов нет! Оставайся, коли тебе так сподручней.
   - Благодарствую, Лукич! За столом буду сидеть тихо, считай, что меня и нет в кабинете. – выдохнул председатель, открыл толстую папку с бумагами и принялся их изучать.
   - Иван Лукич! Я вас внимательно слушаю. – обратился к посетителю Павел Адрианович.
   - Ты мне, Павка, вот что скажи: как в случае избрания судить наших станичников собираешься? По обычаям казачьим или по современным законам, в кабинетах столичных написанных?
   - А что? В стране провозглашена социалистическая законность. Строго по закону, а как иначе? – неуверенно начал Павел Андрианович.
   - Говорят, законы, что дышло! Куда направил, туда кобыла окаянная и потянула. Заметь, не я такую характеристику законности дал, а русский народ, тот, что натерпелся от прежней власти…
   - При эксплуататорах это было, а теперь законы народные и, соответственно, суд. – будто оправдываясь за чужие грехи прошлых лет, продолжил Андрианович.
   - Не вполне согласный я с таким заявлением. У нас суды и судьи завсегда свои были. По заведенным испокон веку обычаям, по обычному праву донских казаков станичные суды дела разрешали. Ежели, конечно, сурьезное преступление, например, супротив центральной власти кто попер, тогда другое дело. Дед сказывал, что старики наши, опытом умудренные, собирались, и разбирали дело во всех его мельчайших подробностях. Общеимперские документы, поди до середины XIX века не являлись обязательными для исполнения у нас, а те немногие, что в разряд важных центром относились, не всегда принимались во внимание на местах. На месте людям чаще виднее… Во главе угла был издревле существующий у казаков порядок поставлен. Потому никто наше правосудие с дышлом не мог сравнить. Не было такого! За нарушение традиций, неуважение к власти и изгнать могли!   
   - Время сейчас другое! Эксплуататоров ликвидировали, по казачьим обычаям некоторым также прошлись… Но все хорошее, что было создано у нас раньше и зарекомендовало себя положительно, Советская власть активно изучает и внедряет в жизнь. Конечно, не все сразу, но процесс идет. Судья у нас народный, а не какой-нибудь бюрократ назначенный, отстаивающий интересы власть имущего класса. Может, где-то закон, что дышло, но точно не в нашей стране!
   - Гутаришь убедительно. Не зря казенные деньги на учебу были потрачены. А как ты мне объяснишь факт, что Фемида, известная как богиня правосудия, совсем слепая?! Неужели, незрячая женщина, читает материалы дела лучше, чем зрячая?! Помню, случай на птичнике был: работница сослепу перепутала куриные яйца с утиными, подложила не туда, куда надобно, а потом вылупившиеся из яиц утята за курями бегали, а цыплаки за утями. В конце концов их на отдельном базу поместили… Хорошо, не с крокодильими яйцами старуха спутала, иначе плавали бы в Дону сейчас гады зеленые. Тут с сомами не всегда совладаешь… Крокодилов нам не надобно, не на берегах Нила живем. В одной книге недавно вычитал, что вкус у них странный – ни мясо, ни рыба, а так… Такие африканские деликатесы наши люди есть не будут. А в суде судьбы людские решаются! Будут ли доверять судье станичники? Вопрос, требующий обсуждения. Да им совершенно другой образ нужен, смекаешь, к чему веду? Близкий, возвышенный, привлекательный... Владел бы словом так, как управляюсь со старой кобылой Стрелкой – зараз бы до тебя мысль донес. 
   - Не очень я вас понял… – ответил Павел Андрианович и умолк.
   Несколько минут троица провела в полной тишине. Только ветер за окном да скрип старого тополя, да тяжелое дыхание Лукича, давали о себе знать.
   Молчание прервал председатель:
   - О дышле, Лукич, молчок мне! И греческая Фемида никуда не годится, нет к ней в крае нашем никакого доверия. Хорошо, что пришел, несмотря на непогоду, поделился с нами своими сомнениями. Пока слушал ваш разговор, родился у меня образ светлый, каждому станичнику понятный: грациозно плывет по тропинке казачка с полными ведрами воды, плавно похаживает на ее плече коромысло. Красота! И каждому знакома картина эта с самого раннего детства. Ух, и засматривались же мы лет тридцать назад на наших станичниц… Чем более опытна хозяйка в деле, тем меньше воды она по пути к дому расплескивает. Небольшую ошибку вовремя исправит, а если и разольет воду, то самую малость. Да… Грубая ошибка для суда непозволительна – люди не простят! Может, ничего прямо и не скажут, но злобу на власть затаят.
   - Коромысло, так коромысло… Казачка с полными ведрами воды поднимается в гору, за ее спиной Дон-батюшка, а впереди наша тихая станица. На том и сойдемся! Поддерживаю образ председательский. Но пора вечерять. – констатировал Лукич и спешно принялся надевать полушубок да драную кроличью шапку на беспокойную с самого рождения головушку.