Вилка миниатюрный роман

Вилка – одновременный,
неожиданный удар
по двум фигурам.
Как правило, одна из фигур
 гибнет.

Теория шахматной игры

В середине июня ещё не жарко. Бескрайняя, унылая степь с кустарниками и редкими деревьями. По пыльному тракту на восток движется темная фигура. В руке палка от собак да лихих людей, за спиной котомка. На голове темный платок.
Вслед ей, позвякивая бубенцами, ехала тройка.
- Гляди, баба прёт, - сказал ездовой Епифан брату Аристарху. Тот, выхлебал косушку ещё на станции в Тюмени. Затем проспавшись, похмелился и, растолкав поклажу, растянувшись на телеге удобней, затянул заунывную песню:

В Сибирь жестокую далёко
Судом на каторгу суждён,
Там монумент за покоренье
Тебе Ермак сооружён…

Тут он, услыхав сказанное Епифаном, прервался:
- Ась? Чего сказал-то?
- Баба, гутарю, прёт. Пособим, братуха?
- А молода?
- Да сзади вроде ничаво…
- Ну, коли и впрямь ничаво, то возьмём, всё веселее… Где-нито приткнёмся, а?.. Баба, она завсегда сгодится...
Епифан хмыкнул, ничего не ответил и приударил по бокам коренной вожжами, словно испугавшись, что вдруг появятся бойкие конкуренты и уведут лакомую попутчицу из-под носа:
- Н-но! Пошла родимая! Пошла!
Они поровнялись. Кони опустили головы, пошли тише.
- Далёко собралась? – обратился Епифан к прохожей.
- Далёко, - не повернув лица, глухо ответила та.
- Богомолка, чай?
- Она самая. К чудотворной иконе Спаса Нерукотворного прислониться…
- Так давай подвезём. Мы с брательником народ компанейский, ласковый. Не обидим…
Поднявшийся из телеги Аристарх с дурашливым выражением лица, что за годы службы половым приобрел в трактире «Покушать и Напитки», подтвердил:
- Ей богу, чего зря ноги-то бить… Ноги-то, они для совсем другого годятся, коли ладные… Вот у меня знакомая есть, мадам Щербинкина, из благородных, так она мне завсегда говорила: «Эх, Аристархушка, дружок, обожаю, штоб дух мужицкий чувствами-с обуревал…»
Прохожая взглянула на Епифана и сипло спросила:
- Куды залазить-то?
Тело Епифана содрогнулось. Рука с кнутовищем взметнулась, и плеть хлестко, наискось, взвизгнула по лошадиным крупам:
- Н-но! – взвыл Епифан, тряхнув вожжами.
Телегу дернуло. Заржавшие кони пошли в разгон. Привставший Аристарх обвалился на прежнее место.
 Копыта мчали всё быстрее и гривы развевались. Аристарх, ухватившись за борт телеги, с трудом приподнимаясь, заорал:
- Белены объелся!
Епифан не отвечая, погонял. За телегой змеевидно тянулось серое облако пыли. Обогнув пологий холм, Епифан позволил всхрапывающим лошадям пойти шагом. Бока их ходили ходуном, резко пахло лошадиным потом. Возчик, ослабив вожжи обернулся. Лицо его перекосилось от страха:
- Нос у нее отгнил… За- ра-за!
- Господи! спаси и сохрани! – истово и троекрактно перекрестился Аристарх, вставая в тряской телеге на колени и уже с опаской поглядывая назад.
- Вот бы ты, братец мой, Аристархушка, на такой оскоромился? А?! С пьяных - то шаров…
- А чего я то?! Как што, так я!
- А хто гутарил давай подвезём?.. Ох, и жизня! Чего только за неё не насмотрисся!.. Как такую погань земля только носит?! Уже б господь прибрал… С глаз долой! – Епифан истово перекрестился и сплюнул.
Аристарх захохотал, хлебнул из бутылки, отвалился и затянул во всё горло:

Зачем я мальчик уродился
И воспитался у родных,
Пить, воровать я научился
У злых приятелев своих…

***

В маленькой уютной спальне, с широкой постели поднялась красивая женщина. Она накинула струящийся до пола, ниспадающий пеньюар, скрепила лентой пояса на талии. Мужчина тоже проснулся, и лёжа на спине, утопая в пышной подушке, выцветшими светлыми глаза следил за ней, задумчиво подкручивая пышные усы. Не смотря на преодоление полувекового рубежа, он от природы был крепок, вальяжен, и на его раздавшемся лице лежала печать прирожденной власти.
- Милый, - женщина уселась на пуф возле овального зеркала и, распустив каштановые волосы по плечам, принялась расчёсывать их щеткой. Волосы струились, и тонкий солнечный луч, проникший из-за плотной портьеры, приятно их золотил. Казалось, искорки слетают при каждом взмахе женской руки, и зависают над её головой причудливым нимбом. – Ты всё же принял решение отправиться на эти маневры?
Мужчина пожевал губами, словно собираясь с мыслями, и наконец, как человек знающий цену каждому своему слову, произнёс:
- Софи, ты же знаешь, что я пока не в том положении, что бы принимать решения. Я, как человек военный, подчиняюсь приказам.
- Я беспокоюсь за тебя. Все эти маневры, лошади, оружие, пушки… Эти адские пулеметы!.. Эти солдаты… и у каждого в руках винтовка. Нет, я положительно за тебя переживаю.
- Солдат, милая, это тот, на чьих костях зиждется фундамент всякого замка на этой земле. И что бы мы были без солдата? Солдат – самый драгоценный ресурс нашего отечества. Но это, - как сама понимаешь, - главная наша тайна, и солдату её знать не положено. Он должен пребывать в святой уверенности, что жизнь его незначительна, а потому - легко идти в бой и без колебаний с ней прощаться. А мы - обязаны жить как можно дольше, и показывать, что помним каждого с благодарностью. В этом и заключается скрепляющая отечество наша великая миссия, что вручена нам от Бога. А что касается возможных случайностей, то все мы в руке Господа нашего и без его дозволения ни один волос не упадет с головы ни солдатской, ни моей.
- Милый, я это всё прекрасно понимаю умом, но сердце всякий раз сжимается, когда ты вдали от меня, и если уж ты с готовностью исполняешь приказы, то я тебе приказываю: взять меня с собой!
Женщина рассмеялась, встала с пуфа и, повернувшись от зеркала к обширному ложу, взмахнула волосами, хлынувшими по плечам пленительной волной. Мужчина приподнялся, хохотнул:
- Повинуюсь моя королева! – и протянул руки навстречу поспешившей к нему женщине.

***
Их было шестеро. И ад следовал за ними. Сами себе они не принадлежали. Их захватила идея. Чужая, а не порожденная личными суждениями. Её исподволь поместили на хорошо взрыхленную и удобренную почву в их молодых сердцах. Там она напиталась горячей кровью, проросла, и пронзила мозг каждого цепкими ветвями. И созревшие плоды с этих ветвей вскоре должны были обрушиться и разнести в прах, то, что строилось веками.
Ведь каждый из них полагал, что изреченная кем-то неведомым мысль, и есть то, самое главное, для чего каждый из них появился на свет. В отрыве от неё, ни один из них себя не представлял. Хотя по самому большому счёту, что, как известно, ведётся в городе Гамбурге, это было не совсем так. Каждый мог при ином стечении обстоятельств, свернуть на другую дорогу и направиться в любую сторону. Но неумолимая, сжимавшая в единую когорту рука, двигала их именно в эту, нужную её властелину, скрытому в вышине, в непроницаемом мраке. Вырваться из её власти ни один из них не желал. Всё было решено. И, как им казалось, - за них. Они обречены на закланье. И на примере тех, кто прошёл по этой дороге страданий пред ними, - они это хорошо понимали. И, принимали. Via Dolorosa. И у каждого она будет носить своё название. Не меняя при этом ужасной сути. Они были отравлены. Ещё до того, как каждый из них получил свою, настоящую порцию яда, и был готов восстать даже против Бога, убив себя, если потребуется. А это, несомненно, произойдет. Нельзя попасть в когтистые лапы. О вечных муках никто не думал. Будто без малого две тысяч лет об этом никто не твердил. Но все знали: земных – не вынести никому. Но, так или иначе, любая власть, - законная ли, беззаконная, расставляет и использует необходимые ей фигуры в своих целях. И подталкивает их впереди себя. Теми самыми руками, что должны оставаться чистыми. Их владельцы должны хорошо спать. По ночам не вздрагивая от стука в дверь, не видя дурных снов. Они должны двигать фигуры, а не бултыхаться в грязной клоаке Истории. И до них, ни в коем случае не должны дотянуться те, чья идея, была совершенно противоположной их собственной.

***

Шесть автомобилей было подано к перрону. Людей прибыло не в пример больше. В дальнейший путь на автомобилях тронутся избранные. Большая часть останется. За автомобилями все равно не угнаться. Поезд, стремительно шел в южном направлении. И люди, стоявшие у вокзала, ждали именно его.
- Любимый, - сказала Софи разглядывая сквозь вагонное окно пейзаж озарённый июньским солнцем. На муже ладно сидел военный мундир, со знаками различия, в которых она совсем ничего не понимала. Усы его, уже нафабренные, казалось, являются неотъемлемой частью воинских доспехов. При желании ими можно было заколоть врага. Ну, защекотать – это точно. – Как хорошо, всё-таки, что ты мне подчинился и взял в это путешествие. Взгляни, какая красота! Так хорошо жить, вдыхать полной грудью и чувствовать то, что поэты называют счастьем…
Муж увлеченно читал документы, извлеченные из портфеля крокодиловой кожи, и что-то подчеркивал в них карандашом.
Взревел паровоз, и Софи увидела его на повороте. Его черный, сверкающий корпус окутался в облако белого пара.
- Ну, разве я мог поступить иначе… - пробормотал он, раздумывая о чём-то совершенно постороннем. Скорее всего, о только что прочитанном. Кажется, это его беспокоило.
- Чем ты так увлёкся?
Он взглянул на неё, и пауза затянулась более, чем позволяли приличия.
- Как тебе сказать? Некоторые донесения касающиеся нашего с тобой путешествия.
- Я надеюсь, это расписание праздничного ужина и меню к нему?
- Меню? Да. Предполагается, что будет дичь.
- Ты говоришь какими-то загадками и этим меня тревожишь.
- Иди ко мне моя перепёлочка и ничего не пугайся. Наш двуглавый орёл распластал над нами крылья, и мы с тобой укроемся в их тени.
За окном проплывали невысокие зеленеющие горы и, между ними, в долине, извивалось русло реки, и кое-где были видны ее отмытые паводками скалистые берега.
Поезд прибыл своевременно. Муж ступил на перрон первым и подал руку жене. Она оперлась, и чуть приподнимая подол светлого платья, не торопясь спустилась к нему. Играл оркестр. Военные и чиновники в головных уборах отдавали честь. Говорились приветственные слова. Они осмотрели автомобили и София произнесла:
- Дорогой, давай поедем в этом, - погода чудесная и я хочу насладиться нашим путешествием.
Муж кивнул и они сели в третий, единственный, что был с открытым верхом. Кортеж, не торопясь, раздавая сигналы гудков для восторженной публики, тронулся.

***

Шесть гранат было роздано. Шесть ампул яда. Вручили пистолеты. Их Via Dolorosa протянулась по Набережной Аппель. Они стояли в очередь. Среди толпы. Внизу текла река, обессилевшая, почти пересохшая. Первый блин не вышел. Второй вышел комом. Граната ударила мимо. Осколки металла выбрали жертв произвольно. Великая скорбь охватила душу бомбометателя. Он, убиваемый туберкулёзом, давно простился с жизнью, проглотил капсулу с цианидом и бросился в реку. Его поймали. Он трепетал, не понимая отчего не приходит Великая Избавительница, и в отличии от рыбы, всё понимал о своей судьбе. Оставшиеся машины рванулись прочь. Всё. Кажется, они, проиграли...
Перепуганная София тряслась, а муж орал на всех вокруг. Кто-то, наиболее разумный произнёс:
- Вам нужно срочно уезжать из города!
Муж Софии произнёс:
- Я не могу уехать, бросив раненых. Мой долг поблагодарить их за спасение моей жизни!
Возразить, видимо, никто не посмел.
И, цепь событий, звено за звеном, утаскивала их к финалу: они сели в прежний автомобиль и вновь выехали на Набережную Аппель. От судьбы не уйти!
Она, застывшая, какая-то худородная, невзрачная, не достигшая возраста совершеннолетия, поджидала их у Латинского моста. Третий блин зашипел на раскаленной сковороде. Пули из браунинга прошили тела. Светло-голубой мундир Франца-Фердинанда и светлое платье Софии окрасились дымящейся кровью.

***

В тихий кабинет с камином и книжными полками, уставленными тяжелыми томами вошел худощавый лысеющий блондин с невыразительным лицом, в возрасте примерно около сорока. На стене – он знал это – висела громадная карта. Но она, как в театре, укрыта кулисами. Стрельчатые окна завешены плотными шторами и выходят на глухой, ощетинившейся кованой оградой двор. Шум большого города сюда не проникал. Человек, будто офицерский стек, держал под мышкой папку, и неслышно, по старому персидскому ковру, приблизился на почтительную дистанцию.
- По вашему приказанию прибыл, сэр!
За столом сидел моложавый мужчина. Лишь основательно поседевшие виски и две прорезавшиеся морщины между бровями давали основание полагать, что ему уже точно за пятьдесят. Он оторвался от разложенных документов и, отодвинув их в сторону телефонных аппаратов, приветливо улыбнулся, сверкнув светло-голубыми глазами; его тонкие, четко очерченные губы разомкнулись:
- Генри, я, кажется, уже говорил, чтобы вы оставили эти армейские условности?
- Так точно, сэр!
- И вроде бы просил называть себя по имени… И, пожалуйста, без всех этих ненужных, ни к чему не обязывающих формул. Важно лишь моё время и суть нашего дела.
- Да, сэр… Извините Мэнсфилд, никак не привыкну.
- Вам не нужно ни к чему привыкать и ни от чего отвыкать. Представьте лишь, что это игра, вы на карнавале, и всё что от вас требуется - только менять маски. Но лишь в этом кабинете все маски должны быть сброшены. В нашей конторе единственный заслуживающий критерий это результат. Что у вас?
- Операция под кодовым наименованием «Видовдан» прошла успешно. За исключением нескольких нюансов.
- Поздравляю, Генри. Теперь – к нюансам.
- Исполнители задержаны.
- Это всё?
- Нет, также не запланировано пострадала женщина.
- Ну, что ж… Это издержки нашей профессии. В этом случае у них получилось как в сказке, - они любили друг друга и умерли в один день. Главное, - что довольны исполнители. Они об этом мечтали, не так ли? Но не знали, как осуществить свои мечты. Теперь их навечно впишут в пантеон героев. Вот в этом и состоит вся сложность нашего искусства, - найти будущего Ланселота, и, поместив его в нужное место на картине, помочь ему отрубить голову очередному дракону. А того, что это также выгодно кому-то ещё, ему знать не обязательно. В таком случае у него могут появиться сомнения. А что касается нас, то мы действительно на пороге большой, и уже не детской игры. Мы не должны выпустить наших друзей из наших объятий. Иначе мы останемся один на один со стальным монстром, выкованным в кузницах Стиннеса и Круппа. Или вы думаете что линкоры «Нассау» предназначены бороздить степные просторы России? Никто не должен нам помешать. Запомните это! Вы играете в шахматы?
- Нет, Мэнсфилд.
- Напрасно. Развивает как стратегическое, так и оперативное мышление: наши друзья должны увязнуть в созданном цейтноте. Только в таком случае расточатся наши враги. И бежать будет некому.
- Великолепно, Мэнсфилд! Я всё больше убеждаюсь в правильном выборе своего дальнейшего пути. Мне начинает казаться, что весь мир управляется из вашего кабинета.
- Вы мне льстите, Генри. Но я не скажу что это неприятно. Что у нас с «Чёрной стрелой»? Я с детства обожаю Стивенсона.
- Мэнсфилд… Операция в ходе реализации. Ничего пока не известно. Эти дикие азиатские пространства… Наш агент находится рядом с исполнителем. В случае удачи нас известят газеты. Кстати, он корреспондент одной…
Мэнсфилд поднял руку.
- Никакой конкретики, никаких имен. Даже в этом кабинете. А впрочем, интересно. Присаживайтесь вот сюда и напишите на бумаге.
- Необходимая справка уже подготовлена. – Генри достал из папки лист с машинописным текстом, подал.
Мэнсфилд пробежал глазами, кивнул, и что-то быстро черкнул на листе.
Генри принял документ обратно. В правом, верхнем углу зеленела свежими чернилами одна лишь буква «С», выполненная с каллиграфическим изяществом.
- На случай непредвиденных обстоятельств у вас готов дублирующий план?
- Нет, сэр…
- Вы не исправимы, – было непонятно, к чему из произнесенного его собеседником, относится сказанное. - Подумайте над этим на досуге. Существует закон всемирного равновесия, - если где-то наполнилось, то где-то обязательно опустеет. Предчувствие. Вы правы, - дикие, необузданные, мистические пространства…
-  Мэнсфилд, я вспомнил. У нас есть ещё один кандидат на роль Ланселота. Я наткнулся на него когда изучал окружение объекта. Он как никто другой подходит – он учился в Кембридже…
-  Вы делаете успехи, не выходя из моего кабинета. Никаких имен. Действуйте аккуратно. Удачи Генри. И да хранит Господь Англию!

***

После обеда принесли телеграмму. Прочел по складам, засобирался. Жена спросила:
- Ты куда Гриша?
- Не кудыкай – пути не будет. Посыльному на чай дали? Нет? То-то и оно… Куда, спрашивает… Вот сквалыга. Не по-людски. Гришка, скажут, мильонами ворочает, а копейку кровную зажимает. До почты заодно пройдусь. Депешу отправлю…
Вышел за ворота, оглядываясь. К нему торопилась согнутая чернавка.
- Благослови, батюшка…
Он внезапно испугался. Сиплый голос как будто знаком и о чем-то напоминал, и мысли его судорожно забегали по всем дорожкам, какими проходил в прошлом. Собственный испуг его разозлил. Такого давно не приключалось. Как будто что-то…
- Какого тебе рожна, старая ведьма? – затеплились в глазах его белые огоньки. – Тебя на том свете черти дожидают… Не кланяйся, не люблю… На тебе… - он полез в карман, где звякали медяки.
- Да не стара я ишо… - словно в раздумье проговорила согнутая незнакомка, и, разгибаясь, с криком: - Того самого! – подскочила, вонзая нож в живот остолбеневшему бесу. Глаза его вспыхнули белою тьмой.
- Хэ!.. – удивленно выдохнул, будто сблевал Григорий. Из открытого рта плеснула слюна и липко потянулась, опадая на бороду. – Уа-а-а!!! – взвыл он, шатнулся назад соскальзывая с заостренной стали, ударил по протянутой руке. Нож глухо звякнул об утоптанную, сухую землю. Придерживая кровавую рану руками, побежал он по улице, заорав истошно: - Убивают!!!
Внезапно ноги сделались чужими, - будто ещё были, но уже исчезали. Стаивали. Озираясь, увидел: чернавка подхватила нож с приставшей к клинку пылью, и та, от крови его претворялась в грязь.
В голове били колокола, и в звоне слышалось: «…из грязи пришёл… в грязь ушёл…вот оно…» 
С воем бросилась к нему безносая, ужасная баба с оскаленной в крике пастью. В мгновение пришло, затопило, обуяло – « Всё... »
Обреченно скользнул взглядом по земле, - будто в последний раз пригладил, такую родимую, - и вмиг у ног открылось…
«Кто и когда обронил её?! Такую годную в хозяйстве палку?»
- То промысел Божий!! – заорал, озвучивая радость от чудесной находки, и, подхватывая дрын, саданул… Будто со стороны услышал гулкий удар по рогам осатаневшей бабы. В правое запястье приятно отдало.
«Попал, готово!..» - безносая рухнула с зажатым в руке ножом.
Он глядел на нее и рогов уже не увидел.
«Отлетели…», - как-то безвольно и уже нехотя думалось ему. Мысли путались, туманилась...
- Григорий Ефимыч! Григорий Ефымыч! – вокруг него толклись люди. – Что ж такое творится?! А?!..
Обессилев, он опустился на колени, и, показав кому-то в толпе окровавленный кукиш, произнес мотая лохматой головой:
- Выкуси… не подохну!
Затем упал, теряя сознание и захрипел:
- Депешу… мамке…

***

Он проснулся в чистой и светлой палате. К больничной койке подошли две смутные фигуры в белых халатах. Глаза у него после сна слезились. Один, что постарше, спросил:
- Как себя чувствуете, Григорий Ефимович?
- Да с Божьей помощью, вроде на поправку наладило... Что в мире Божьем приключилось? Пока в отключке валялся? Чую неладно что-то… враги кругом… и, суку эту подослали, что меня пырнула… Не к добру…
Тот, что помладше, повыше и стройнее, сообщил:
- Да всё про вас все газеты шумят. Самый первый «Петербургский вестник» раструбил; корреспондент каким-то чудом в Покровском очутился, как раз в тот день. Полиция его обнаружила. Когда шерстить пошла. Кто таков, мол?! А он карточку околоточному суёт под нос, - так и мол, и так, Дувидзон Вениамин, собственной персоной! - прошу любить. Какой его чёрт в вашу глухомань занёс? Проныра, каких свет не видел! Да ещё тут заодно интересное дело приключилось…
- Ну-у-у… - промычал вытягиваясь Распутин, мертвея лицом на прокрустовом ложе.
- Наследника австрийского убили. И жену его, говорят, заодно. Сербы, вроде…
Распутин насупился, прищурил глаза.
- Бог с ними! Наши-то целы?!
- Наши целы. В один день с вами, вроде, случилось…
Распутин побледнел ещё больше, кожа на скулах истончилась, и в тёмных глазницах, будто в закопченных лампадах, вспыхнули огоньки.
-…Депешу… маме…
- А где ж у вас мама, Григорий Ефимович? Родители ваши, говорят, померли давно, царство им небесное!
- Э-э-э… а ещё грамотей!.. Царице пиши! бумажку возьми… от меня пиши… чую мама обрушится мир… не дай папке баловаться… пущай не лезет он за тех сербов в драку… турки они… турки окаянные и есть… аки волки шкурами православными прикрылися… овечками прикинулись… погибнем все… вместе с Русью погибнем… тьму вижу… огонь вижу… кровь рекою текёт…
Тут глаза его закрылись, и он, подняв правую руку, стал выкрикивать нечто отрывистое, непонятное. Затем рука упала на грудь. Он принялся, захлёбываясь, натужно кашлять. Внезапно прекратил, и по телу его пробегала дрожь.
- Станислав Иосифович …
- Да?.. Слушаю, Александр Сергеич…
- Напрасно вы его известием подобным взволновали…
- Не знал что так близко к сердцу примет. Что ему Франц-Фердинанд? И жена его, София, тем паче…
- Нет, видимо, прав наш пациент. Мир окончательно сошел с ума, встал на голову и бултыхает ножками на воздусях. Коновал пустился в рассуждения всемирного порядка, запрягает в одну повозку и коня и трепетную лань, да ещё пытается ими управлять. Сиречь, и государем императором, и супругой его. В голове не укладывается! Я конечно, слышал. Слухи доходили. Но чтоб вот так, воочию…
- Но что мы может сделать? А может действительно он прав? Посмотрите, как всё же странно устроилось, - в одни почти сутки – шах! - и с доски слетели две фигуры…
- Ну, одну-то мы с божьей помощью залатали. Выдюжит. Да, может быть и прав он. Но мы этого знать не можем. Не потому что там… А, просто, верить в подобное не желаем. В голову не влезает. Жизнь - это вам не шахматная партия с заранее назначенными фигурками. Это скорее игра в маджонг: множество игроков и случайных вариантов. И гремят во тьме разъятые кости, и, ни от ума, ни от безумия, выпавшее на нашу долю число не зависит… Вот в Манчьжурии это нам показали наглядно. Но до сей поры, я так думаю, в произошедшем не разобрались. Выводов не сделали. Некому! Такая чехарда в правительстве…
- Ничего Александр Сергеевич, справимся. В первый раз, что ли? Государь по иному не дозволит…
- То-то и оно. Справимся. Из Кореи ушли, из Манчьжурии ушли, половину Сахалина отдали. А чего? Держава большая. Ещё чего-нибудь отдадим.
- Отчего у вас все так трагично? Из-за посттравматического, больного бреда?
- Предчувствие. Действительно, неладно что-то... Давайте примемся выполнять свои непосредственные обязанности…  Дражайший, сделайте пациенту инъекцию морфия для успокоения, - милиграммов пяти, внутривенно, я думаю, будет достаточно. Нет, знаете, организм у него богатырский, - вколите, пожалуй, десять.