Ученик, ставший червяком

В Брацлаве жил один ученик — звали его Йосл. Был он тихий, как пыль на полке Талмуда, и несмелый, как воробей под зимней крышей. Всякий раз, когда реб Нахман начинал говорить о битуле, об отрешении от себя, Йосл сжимался весь, будто хотел бы спрятаться в щель между камнями синагоги.
Однажды вечером, после молитвы, реб Нахман призвал его к себе. Не сказал ни слова — только посмотрел так, что сердце у Йосла перестало биться, а глаза сами собой закрылись. Он стоял, как дерево, поражённое громом, — ни дыхания, ни мысли, ни страха. Только холодный пот на лбу, да голос издалека, будто сквозь воду:
— Признайся.
И Йосл заговорил. Но не словами взрослого мужчины, а детским лепетом — про материнскую юбку, про потерянную игрушку, про страх темноты. Говорил, как будто ему снова пять лет, а мир — это всего лишь угол комнаты, где мама прячет хлеб под платок.
Когда он замолчал, реб Нахман положил ему руки на голову — не для благословения, нет, а как будто передавал что-то невидимое, переходящее от одного сосуда к другому. И Йосл почувствовал, как его собственное «я» начало таять, как воск перед пламенем.
— Теперь ты — ничто, — сказал реб Нахман. — Как червяк в земле. Ни имени, ни лица, ни гордости. Одно ничто.
Йосл не понял. Думал: как можно быть червяком? Разве не человек я? Разве не сын Израиля?
Но ночью приснилось ему: стоит он в поле, маленький, как травинка, и ветер колышет его, как колышет всё живое — и камни, и реки, и звёзды. И вдруг услышал: все они поют одну песню. Песню о Творце. И он, Йосл, травинка, тоже поёт — не голосом, не языком, а просто своим бытием. И в этом пении не было различия между человеком и муравьём, между ангелом и пылинкой.
Проснулся он с плачем. Не от страха — от любви. От того, что впервые почувствовал: всё едино. Всё — одно дыхание.
На следующий день пришёл к ребе и сказал:
— Я больше не боюсь быть ничем. Научи меня быть червяком.
Реб Нахман улыбнулся — такой улыбкой, что Йосл понял: он уже не ученик, а часть чего-то большего.

В другой раз, уже после смерти ребе, Йосл шёл через лес. Шёл не за чем — просто шёл, как ходят те, кто потерял дорогу, но не ищет её. И вдруг остановился. Перед ним — старик с седой бородой, в простой одежде, но глаза — как два уголька, в которых горит вечность.
— Кто ты? — спросил Йосл.
— Тот, кто ждал тебя, — ответил старик. — Я был Цадиком в Люблине. Меня звали Провидец. Я убрал своё тело, чтобы другие могли убрать свои. Возьми мою пустоту — она теперь твоя.
И протянул ему руки — не костяшки, не плоть, а как будто воздух, сгустившийся в форму человека.
Йосл не испугался. Он знал: это не призрак, а дар. Положил свои ладони на ладони старика — и почувствовал, как его собственная плоть стала легче, как если бы он сам стал дыханием.
Когда старик исчез, Йосл долго стоял на том месте. Смотрел на деревья, на муравьёв, на птиц — и видел в каждом из них ту же пустоту, что и в себе. И радость — без причины, без конца.

Прошло время. Йосл стал известен среди хасидов как «Тот, кто говорит с камнями». Его не приглашали читать Тору, не просили давать решения по закону — но когда человек приходил к нему с болью, с потерей, с вопросом, который не имел ответа, Йосл клал ему руку на лоб — и тот, как под гипнозом, начинал рассказывать то, что никогда не говорил вслух. О детстве. О страхе. О любви, которую похоронил глубоко.
А потом Йосл шептал:
— Стань червяком. Стань травинкой. Стань пылью. И тогда услышишь, как поёт мир.
Один раввин из Цанца пришёл к нему с насмешкой:
— Ты учишь людей быть ничем? А как же заповеди? Как же учение? Как же «я»?
Йосл посмотрел на него — не осуждающе, не с жалостью, а как смотрят на ребёнка, который ещё не знает, что за окном — целая весна.
— Когда ты станешь ничем, — сказал он, — тогда и заповеди станут твоим дыханием. Тогда и учение — твоей кровью. Тогда и «я» — будет не твоё, а Его.
Раввин хотел возразить — но язык его прилип к нёбу. А в глазах Йосла он увидел не человека — а отражение Бесконечного.

Перед своей смертью Йосл позвал троих учеников. Одному дал «душу в мозге» — способность видеть скрытое. Другому — «сердце», чтобы чувствовать боль каждого живого. Третьему — «язык», чтобы говорить так, что даже камни плакали.
— Я отдаю вам себя, — сказал он. — Но помните: вы должны стать меньше, чтобы вместить больше. Вы должны исчезнуть, чтобы явиться. Вы должны умереть, чтобы жить.
Когда он ушёл, ученики долго сидели молча. Потом один спросил:
— Кто он был? Человек? Ангел? Цадик?
Другой ответил:
— Он был червяком. И потому — всем.

Так учит нас эта история: не в знании путь к Всевышнему, не в силе, не в славе — а в умении стать ничем. В умении раствориться, как капля в океане. В умении позволить другому войти в тебя — и выйти через тебя к Тому, Кто есть Всё.
Говорят, иногда в Брацлаве, если очень тихо, можно услышать, как поёт трава. Это Йосл. Он стал ею. И поёт до сих пор.
Битуль— не смерть эго. Это рождение в другом измерении, где нет «я» и «Ты» — есть только «Мы», слитые в Единое.
А кто не верит — пусть ляжет на землю, как пророк Илия, с головой между колен, и подождёт. Подождёт, пока не услышит, как поют камни. Как плачут деревья. Как шепчет ветер: ты — ничто. и потому — всё.