Лишнее. Миниатюры октября

Когда в Далматии дуют ветры, темнеют оливки, осыпается листва с винограда, а вечерами хочется закутаться в шерстяное одеяло, бабушка говорит, что пора растапливать печку.

Бабушка выбирает самый лучший день для первого огня. Он должен быть ясным, а ветер обязательно должен дуть с севера или северо-востока, в крайнем случае — северо-запада, но уж никак не с юга. «Южные ветры — хулиганы, — говорит бабушка, — они таскают за собой тучи и затыкают ими печные трубы».

Первый огонь нужно разжечь до того, как из дома испарятся остатки летнего тепла. «Это всё равно, что подкидывать дрова солнышку, — говорит бабушка, — поселившемуся в очаге». Но и не слишком рано — иначе труба остынет, и всё придётся начинать сначала. В «тот самый» день все собираются у очага и бабушка начинает свой ежегодный ритуал.

В самом низу печки она складывает шарики для растопки из провощенных бумаги, стружек и коры. Потом окружает  их спиленными в прошлом году оливковыми ветками: в них такой маслянистый сок, что первый огонь будет ровным и тёплым. Вокруг «домика» из веток она складывает остальные полешки, тщательно выбирая каждое последующее. Она их осматривает со всех сторон, простукивает и разве что не обнюхивает. Чем дальше от середины, тем толще. «Если после долгого голода съесть целый стейк — можно умереть! — говорит она. — Начинать надо с мягкой и простой пищи: супов и каш».

Её башня из дров — настоящее произведение искусства, и только когда она достроена, начинается самый важный этап. Бабушка достаёт корзину из оливковых прутьев, поворачивается к нам и сурово сводит брови.
— А ну-ка выкладывайте всё лишнее! — строго говорит она.

Папа морщится, роется в карманах и притворяется, что вытряхивает в корзину что-то невидимое. Бабушка морщится и отвешивает ему лёгкий подзатыльник — её не проведёшь. Папа вздыхает и достаёт настоящее лишнее: страхи и обиды, недосказанные слова и чужие проблемы.

Мама даже не пытается провести бабушку. Она вытряхивает из рукавов печаль и завышенные ожидания, невысказанные упрёки, несправедливые обвинения и пустые фантазии. Бабушка сурово смотрит на маму и потряхивает корзиной.
— Вот эти две зачем отдаёшь?
— Но я же… — пытается оправдаться мама, но бабушка непреклонна.
— Забирай! С января начнёшь воплощать в жизнь! — Мама шмыгает носом и возвращает две мечты в карман.

Я не знаю, как они с мамой всё видят. Я так ещё не умею, поэтому мы с братом рисуем или пишем всё, что хотим сжечь, на обрывках бумаги, комкаем их и бросаем в корзину. У меня там и привычка грызть ногти, и привычка придумывать за других, что они обо мне подумают, и много прочего.
— Вот это забери, — вздыхает бабушка и возвращает мне один из комочков, — а взамен выкладывай из худи стремление поскорее повзрослеть; с ним тебе тяжело придётся!

Я сжимаю комочек в кулаке, а другой рукой достаю из нагрудного кармана желание стать грудастой красоткой, на которую непременно посмотрит Иво. Заодно достаю  и неуверенность в себе.
 
Бабушка сияет и торжественно водружает корзину в печь поверх дров. Она следит за тем, чтобы шарики для растопки наверняка занялись, проверяет все заслонки и закрывает дверцу. Потом она садится к нам на диван и мы вместе наблюдаем, как за стеклянной дверцей клубится дым. Его становится больше и больше, и сначала кажется, что он задавит огонь и вырвется к нам в комнату. Но сначала один язычок пламени, а за ним ещё и ещё рассекает дым, вытесняет его и направляет прочь из дома и прочь из наших жизней.

Нагреваются кирпичи, гудит дымоход, весело танцует огонь на дровах, добираясь до корзины с «лишним». Он набрасывается на неё, трещит, щёлкает и будто бы облизывается от удовольствия. Нам тепло и уютно, и никакая зима не страшна.

Я украдкой разворачиваю комочек с нелишним. Там одно слово: Иво.