Ветер в лицо

— Купи бусы, — говорит тебе смуглый пацан в пыльной футболке. — Десять баксов!
— Ничего себе цены!
— Купи, и будет хорошо! — настаивает он и машет перед твоим носом вязанкой пыльных бусин. Они красиво перестукиваются и сверкают на солнце, но десяти баксов тебе на такое жалко.

И почему вокруг всех интересных мест мира всегда крутятся такие пацаны? Чертовски назойливые, с голосами, которые слышно сквозь любой шум?

Похожий пацан скакал вокруг пирамиды в Чичен-Ице и предлагал тебе резные камушки. А ещё раньше такой же босяк упрашивал тебя не только купить бусы, но и провести тебя в тайные места тибетского дворца Поталы в обход китайских кордонов.

— Купи бусы, и я отведу тебя к храму Хеки! — настаивает он.
— Храм Хеки? — ты не можешь вспомнить такого имени.
— Что ты, турист! — обидно смеётся пацан. — Великий бог Хека помогает вспомнить истинное имя. Без него ты не вернёшься домой!

Ты ухмыляешься новому подходу в маркетинге и отдаёшь пацану помятые купюры из кармана брюк. Они тут же исчезают в его тряпье.
— Пойдём, у нас мало времени! — тараторит он, цепко хватает твою руку и тянет в грязную подворотню. Ты размышляешь, не ждут ли тебя там старшие братья пацана, но решаешь рискнуть, потому что иначе жизнь слишком пресная.

* * *
—…Иначе жизнь слишком пресная, — ухмыляешься ты в другой жизни, и проворачиваешь правую руку, чтобы поддать газа. Ветер в лицо придаёт ощущение полёта.

* * *
— Бусы-то дашь? — ты трясёшь головой, отгоняя воспоминания.
— Бери любые! — смеётся пацан, не прекращая тянуть за собой.

Ты не пытаешься запомнить путь по лабиринтам каирских трущоб. Только изумлённо цокаешь, когда, поднырнув под какую-то вонючую рогожку, вы оказываетесь за пределами города.

— Хороший верблюд! Знает путь! Бери, садись! Не бойся! — тараторит пацан, и вскоре ты уже несёшься по пустыне во весь опор, восторгаясь ветром в лицо и тем, как ровно можно ехать на скаковом верблюде. А главное — никакая полиция к тебе в пустыне не прикопается.

* * *
Полиция — что-то из прошлого, далёкого и полузабытого. Тебе снится, как они курят, смотрят свысока и молча бесят тебя одним своим присутствием. А ещё — этими чёртовыми, разрывающими ночь, мигалками.

* * *
Вы ночуете в пустыне. Тебе нравится быть наедине со стихией, это единственное настоящее в пластиковом мире. Ты даже ставишь силки и надеешься поймать песчаного зайца. Пацан хихикает и грызёт шоколадный батончик. В отличие от тебя, он не скоро сможет себе позволить стать частью пластикового мира.

Утром вас окружают всадники-бедуины. Они смотрят на вас свысока и молча курят, всем своим видом показывая, как вы их бесите. У них бронзовые щёки, глаза-оазисы и линии татуировок везде, где видна открытая кожа. Они носят амулеты из бирюзы и обсидиана и серебряные кольца.
— Что понадобилось хадирам* в наших землях? — спрашивает тот, у кого больше всего украшений на белой накидке. 

Твой сопровождающий начинает что-то тараторить на незнакомом тебе наречии, но ты понимаешь, что он просит хранителей храма пропустить тебя к Хеке.

Сухие руки уверенно проверяют тебя на предмет оружия, а не найдя его, кидают главарю твой кошелёк, пару мешочков-заначек с наличкой и выключенный телефон.
— Глупый хадир, — отмечает главарь с ноткой изумления и возвращает тебе твои вещи, — зачем ехать в пустыню без защиты?

* * *
— Зачем ехать без защиты? — удивляется усталый мужчина в бледном халате. От него пахнет дешёвыми папиросами и чем-то антисептическим. — Маш, поправь свет!

* * *
Ты слышишь это уже не в первый раз. Почему ты ездишь без защиты? Почему ты без защиты живёшь? Ты можешь сказать, что этот мир слишком защищён: начиная с силиконовых уголков на столах в детских садиках и заканчивая уродскими решётками на руинах, чтобы неразумные дети ненароком не перекувыркнулись. Сетки от самоубийц на высотках, стекло впритык к обычным перилам на мостах. А потом удивляются, что перенаселение сочетается с повальной глупостью. Люди настолько боятся смерти, что даже упоминание о ней вызывает у них ступор.

Ты думаешь, что только помня о смерти возможно действительно жить, а не оттягивать момент неизбежного. Помня о конечности, можно наслаждаться каждым вдохом и каждым приключением. В том числе и этим. Если вдуматься, чего можно добиться одним пистолетом против двадцати бедуинов? Разозлить их. Тебе оно надо?

За размышлениями вы огибаете высокий бархан и подходите к старому автобусу. Он выглядит как детище середины прошлого века. Стекла поцарапаны пылевыми бурями, краска облупилась, задняя часть корпуса засыпана песком. Кажется, будто барханный монстр пробует автобус на вкус.
— Заходи, хадир, — говорит главарь бедуинов, — Хека живёт там, внизу.
— В автобусе? — удивляешься ты.
— Глупый хадир, — качает головой бедуин. Ветер резким порывом бросает тебе в лицо мелкий песок, будто просит одуматься.

Только внутри автобуса ты понимаешь, что в районе задних колёс — как раз там, где бархан начал заглатывать слишком хрупкое чудо техники, в корпусе дыра, а за ней — узкий проход и каменные ступени куда-то вниз. Автобус — вход.

Тебе приходится идти в одиночестве. Ты радуешься, что телефон был выключен — зарядки должно хватить на фонарик.

Вначале ты спускаешься без затруднений. Чем дальше, тем ближе к полу оказывается потолок, а воздуха — всё меньше. Тебе приходится сгибаться в три погибели, чтобы идти вперёд.

Наконец, ты выходишь на площадку, где можно выпрямиться. Свет телефона теряется в высоте, но так и не достигает потолка. Зато ты видишь вторую лестницу. Она ведёт наверх, и там скрючиваться не нужно. Несколько ступеней, и ты уже в огромном зале.

Стены здесь выбелены, как в больнице. Воздух холодный и сухой. Хитроумно закреплённые зеркала заставляют пойманный свет метаться по комнате, освещая её. Вдоль стен — деревянные шкафы с разными травами, фолиантами, списками и разнообразными инструментами.

В середине комнаты стоит мужчина. Его кожа выглядит красноватой, одежда белая, в руках анкх и посох, вокруг которого вырезаны две стилизованные кобры, переплетающиеся наподобие современных изображений спирали ДНК. 
— Здравствуйте, — вежливо улыбаешься ты.

Мужчина кивает, какое-то время рассматривает тебя и наконец говорит.
— Мне нравится твоё стремление жить. Я с интересом наблюдал за твоей игрой.
— За какой?
— Я дал тебе возможность осуществить мечты. Мне было интересно: к чему это приведёт. Тебе понравилось?
— Да, конечно! — киваешь ты.
— Что оно тебе дало?

Ты открываешь рот и закрываешь. Размышляешь о том, чего тебе дало кругосветное путешествие, и приходишь к выводу, что оно дало тебе пресыщение.

Ты всегда мечтал повидать мир; со времён Верна и Дефо, Конан Дойля и Майна Рида. Сбежать юнгой на корабль, пройти вдоль шестидесятой параллели и постоять над огненной пропастью Ородруина.

Со временем города сливаются в череду однотипных каменных лабиринтов, памятники перестают впечатлять, а в ожидании очередной точки назначения остаётся всё меньше радости, и всё больше усталости.

Ты впервые понимаешь, почему Толкиен главным героем своего романа считал Сэмуайза Гэмджи, а не Фродо. Тебе очень хочется вернуться домой, к…
— Как тебя зовут? — спрашивает мужчина. Этого ты тоже не помнишь.
— А тебя?

Мужчина хмыкает, касается твоего рта посохом. И тебя накрывает волной осознания.

«Я — Хека, — грохочет у тебя в ушах, — моей силой действовали боги. Без меня они — глина. Я — дыхание Ра, что вошло в уста человека. Я — первое слово малыша, и я же то Слово, что было в начале всего. Открой уста силой Хека, чтобы твои слова были действенны, и назови имя своё!»

И ты вспоминаешь своё имя. И аварию на трассе, и разбитый мотоцикл, и задумчиво смотрящих на тебя полицейских, и усталого врача реанимации, и то, что твоё путешествие просто началось, без подводки, без подготовки. Ты вспоминаешь дом, истинный дом, где тебя ждут и где за тебя очень переживают. Ты очень хочешь именно туда, где любят тебя и где любишь ты.

— Проснись! — приказывает Хека и его глаза полыхают слепящим золотом.
— Проснись! — далеко-далеко кричит голос мамы. — Проснись, пожалуйста.

Ты цепляешься за этот голос. Тебя переполняет любовь и чувство тепла, которого ты так и не нашёл ни в Потале, ни в Чичен-Ице, ни где-либо ещё. Ты летишь к нему, преодолевая сопротивление ветра в лицо и вездесущий туман. Ты ориентируешься на этот голос, отсекая всё остальное. И впервые после аварии ты открываешь глаза.

* Хадир — «оседлый» житель, противоположность бедуину.