Голубая плашка

Аннотация

Рассказ повествует о Степане Андреевиче Маркове, начальнике отдела городских коммуникаций, чья жизнь превращается в бесконечную, мучительную гонку за знаками общественного признания. История начинается с ожидания "Голубой плашки" и описывает его последовательное преследование бирюзовых, изумрудных и алых наград. Сюжет исследует психологию человека, который, постоянно сталкиваясь с бюрократическими отсрочками и изменениями правил, не ищет истинной цели, а лишь стремится к внешнему блеску и статусу. В итоге Марков приходит к странному облегчению после провала, но тут же обнаруживает в себе новую, тихую потребность в следующем символе, замыкая тем самым цикл вечного поиска и самовыражения.

Эпиграф

Известно же, что чем больше имеешь орденов и медалей, тем больше их хочется, — и городской голова давно уже желал получить персидский орден Льва и Солнца, желал страстно, безумно. Он отлично знал, что для получения этого ордена не нужно ни сражаться, ни жертвовать в приют, ни служить по выборам, а нужен только подходящий случай. И теперь ему казалось, что этот случай наступил.

— А.П. Чехов, «Лев и Солнце»


1


Степан Андреич Марков, начальник отдела городских коммуникаций, проснулся в прекрасном расположении духа: сегодня ему должны были вручить долгожданную «Голубую плашку — за вклад в развитие муниципального медийного пространства». Само выражение приводило его в трепет, хотя он до конца и не понимал, что такое «медийное пространство» и каким образом он его развивал. Но звучало внушительно, и от одной только мысли у него теплилось что-то тёплое в груди.
Степан Андреич уже представлял, как вечером выйдет на главную площадь, поправит шарф так, чтобы все увидели плашку на лацкане, а кто-нибудь обязательно спросит: — Ах, что это у вас за значок? И он, небрежно улыбнувшись, пояснит: — Так, ничего особенного, общественное признание.
Но утро принесло неприятность: Анна Семёновна, секретарь, позвонила и смущённым голосом сообщила, что награждение переносится.
— По техническим причинам.
Технические причины были в том, что Илья Потапыч Плахов, заведующий сайтом, по ошибке поставил в списке фамилию Павла Игнатьича Кружкова, хотя её там быть не должно было. И теперь приходилось всё переделывать.
Марков долго молчал, чувствуя, как у него в животе образуется пустая тяжесть, та самая, которая появляется, когда ожидание не оправдывается. Весь день он ходил мрачный, отрывисто отвечал сотрудникам и даже сорвался на Анну Семёновну, которая и без того выглядела виноватой. Домой он вернулся поздно, долго глядел на свой пиджак, заранее приготовленный для церемонии, и лёг спать, не раздеваясь.
На следующий день ситуация осложнилась: оказалось, что в регионе вводится новый стандарт наградной атрибутики, и «Голубые плашки» временно приостанавливаются. Вместо них, возможно, введут «Бирюзовые». Хотя есть шанс, что будут «Изумрудные» — в зависимости от того, какой поставщик выиграет тендер. Эта новость довела Маркова до нервного дрожания.
Сама мысль о том, что его плашка может быть не голубой, а какой-то другой, казалась ему непереносимым и даже несправедливым уродством судьбы.
Неделю он ходил не свой, листал новости, проверял сайт администрации, звонил Гордею Фомичу Жеребцову, председателю Совета по общественным заслугам. Тот каждый раз говорил одно и то же:
— Потерпите, Степан Андреич, всё решается.
Однажды, в феврале, когда по городу шёл ледяной ветер, Марков вышел на улицу без шапки и пальто, только в пиджаке, и специально прошёлся мимо здания мэрии. Ему хотелось, чтобы кто-нибудь увидел его, такого правильного, такого заслуженного, такого почти награждённого. Но никого не оказалось рядом. Только дворник промелькнул вдалеке, не обратив на него никакого внимания. От этого Степан Андреич почувствовал такую пустоту, что впервые за всю жизнь ему захотелось плакать.
Через месяц ему наконец позвонили. Плашку ввели в оборот, но уже не голубую, а «Бирюзовую — за формирование положительного цифрового фона». Степан Андреич явился на вручение бодрый и сияющий. Когда ему прикололи награду, он сдержался, чтобы не поцеловать Гордея Фомича в три раза, хотя внутренне был близок к этому. Выйдя на улицу, он сразу расстегнул пальто, чтобы показать бирюзовый блеск всем, кто попадётся навстречу. Но людей почти не было: среда, рабочий день. Он бродил по бульвару, пытаясь поймать чей-нибудь взгляд, но прохожие спешили, не смотрели, и только ветер гонял бумажный стаканчик от кофе.
Домой он пришёл поздно и долго смотрел на плашку в зеркале. И чем дольше смотрел, тем холоднее становилось на душе. Увидев собственное отражение, он вдруг понял: теперь он хочет «Изумрудную». Страстно. Мучительно. И даже болезненно — так, как год назад ещё не умел.


2


Прошла неделя. Степан Андреич жил теперь в состоянии тихой лихорадки: "где-то внутри него теплилась мысль, что «Изумрудную плашку» вручат не каждому, а только избранным, людям яркой, выдающейся общественной активности. Он пытался определить, достаточно ли он яркий и достаточно ли выдающийся. В конце концов решил, что нет, совсем нет, а значит, надо немедленно исправлять." И принялся исправлять.
С той поры он стал ежедневно появляться на всех возможных мероприятиях: открытии нового пункта раздельного сбора мусора, презентации туристического буклета, митапе для начинающих блогеров, дегустации местного мороженого «Снежок-премьер». Он стоял в первых рядах, улыбался, кивал, везде фотографировался и в душе надеялся, что кто-нибудь из Совета по общественным заслугам отметит его активность. Чаще всего никого из Совета там не было, но Марков всё равно фотографировался — на всякий случай, чтобы потом приложить материалы, если потребуется. Особенно тщательно он позировал возле стендов с логотипом администрации: так выходило убедительнее, значительнее.
Анна Семёновна однажды спросила, почему он каждый день уходит с работы на час раньше и возвращается на два позже. Марков ответил ей строго, но по-воспитательному:
— Общественная активность — это не работа, Анна Семёновна. Это призвание.
Она вспыхнула и больше не задавала вопросов.
На самом деле, Марков и сам немного смущался от своего поведения. Но всякий раз успокаивал себя мыслью: «Ведь некоторые получают же изумрудную? Значит, ее получают за что-то конкретное. Значит, если делать что-то конкретное — и тебе дадут. Главное — делать».
В марте на городском сайте появилась новость: вскоре должен состояться «Форум цифровой доброжелательности». Это название поразило Маркова до дрожи. Он сразу понял: «Вот оно! То самое!». Форум казался ему судьбоносным, почти мистическим. «Конечно, на таком мероприятии точно будут те, кто решает судьбу изумрудных плашек».
На форуме Марков явился заранее, тщательно подбирая выражение лица — строгое, но в то же время открытое, умное, однако не надменное. Он занял место в первом ряду, но, когда понял, что фотограф стоит с левой стороны, пересел во второй, но ближе к левому краю. Позже фотограф перешел на правую — Марков пересел снова. Лекцию читала молодая девушка в толстовке, с хвостом и наклейкой на ноутбуке «Будь добр, даже если интернет злится». Марков ничего не понял, но смотрел так вдумчиво, что сам про себя удивлялся.
В конце форума всех участников выстроили для общей фотографии на фоне баннера. Марков встал прямо по центру, но его вытеснил какой-то школьник. Марков отступил влево, но там стояла женщина с плакатом. Он отошел вправо, но там подсобный стол. В итоге Степан Андреич оказался крайним, на месте, где баннер загибался и плохо читался. Он стоял и улыбался, надеясь, что загиб никто не заметит. Но, возвращаясь домой, понял: заметят. Конечно заметят. И подумал: «Ну почему мне всегда достаются места, где баннер загибается?».
Через две недели Гордей Фомич Жеребцов позвонил ему лично. Голос у него был сухой, официальный, но для Маркова он прозвучал как фанфары. Он слушал и едва дышал:
— Совет формирует список на будущую награду, и от него нужно краткое описание личных заслуг за последний квартал.
Марков всю ночь писал описание. Он перечислил всё: участие в митапе, дегустации «Снежка-премьер», в форуме цифровой доброжелательности, в открытии пункта раздельного сбора. Подумал, что звучит бледно, и добавил: «Создавал позитивный фон». Ему казалось, эта фраза звучит широко и почти философски. Но утром он, перечитав текст, понял, что там чего-то не хватает, и приписал последнюю фразу: «Действовал эффективно». Подумав, добавил: «Последовательно». Еще подумав, вычеркнул «эффективно», оставив «последовательно».
Спустя месяц объявили: списки награждаемых составлены, выложены на городском сайте. Марков открыл сайт с руками, дрожащими так, будто в них сидели маленькие электрические пташки. Он листал список медленно, внимательно. Первую страницу. Вторую. Третью. На четвёртой его всё ещё не было. На пятой тоже не было. На шестой был, но не он. И наконец — последний лист. Там его тоже не было.
Степан Андреич замер, потом почему-то улыбнулся и долго сидел, глядя на экран. Потом закрыл сайт. Потом снова открыл. Потом снова закрыл. Вечером он вышел на улицу, накинув пальто, застегнув все пуговицы. Шёл не торопясь, глядя под ноги. Бирюзовая плашка мерцала под тканью, скрытая, ненужная, как старый билет в кино. И вдруг он остановился, поднял воротник, опустил голову и почувствовал — впервые за много месяцев — странное облегчение, почти свободу.
Он подумал: «Может, и к лучшему. Может, и не надо». Но ровно через минуту какая-то острая, горячая мысль вспыхнула в нём снова: «А всё-таки… пусть попробуют вручить алую плашку, которую обещают в следующем году. Вот уж она-то мне подойдёт как нельзя лучше».
И, вдохнув холодный мартовский воздух, он пошёл домой бодрым шагом, уже заранее представляя, как будет смотреться алая плашка на его новом сером пальто.


3


Весной по городу разнеслась новость: Совет по общественным заслугам готовит совсем новую награду — «Алый круг». Объясняли её значение длинно и непонятно: за стратегическую ориентацию на позитивное общественное поле, за формирование доверия, за вклад в мягкую среду межсоциальных коммуникаций. Но главное было даже не в этом — главное, что «Алый круг» должен был стать самой престижной отметкой, редкой, почти уникальной. Слухи говорили, что награду вручат всего трём людям в городе. Не всем, не многим, не избранным — а особо избранным.
Когда Степан Андреич услышал это, сердце его сжалось так, что он на мгновение даже схватился за грудь. Ему стало ясно: вот она, цель. А всё остальное — эти ленточки и блёстки — просто пустая мишура. А алый — это уже не игра. Это вершина. Он почувствовал сухой жар в груди. И в тот же день начал действовать.
Он стал писать длинные письма — в культурный отдел, в молодёжный, в библиотечный. Предлагал проекты, идеи, инициативы. Он вставал на час раньше и ложился на два позже, чтобы продумать, что ещё он может сделать, чем блеснуть, как проявиться. Он говорил с людьми на улицах о важности цифровой доброжелательности и пытался объяснить, что «позитивное общественное поле» — это не пустой звук, а живое дело. Люди слушали, кивали, но чаще всего торопились дальше по своим делам. Степан Андреич смотрел им вслед с лёгкой досадой — они не понимали, что он сейчас трудится над чем-то высоким, почти святым.
В мае объявили предварительные списки номинантов. Маркова в списках не было. Но рядом со списками появилась маленькая приписка: «Перечень может быть дополнен». Эта приписка подействовала на Маркова, как тёплая вода на засохший цветок. Он ожил сразу же. Появилась надежда, тихая, но острая.
Летом он стал ходить по городу, участвовать во всём, что только можно. Жарко было до невозможности, но он всё равно надевал свой серый пиджак — тот самый, на котором, по его прикидкам, алый значок должен был смотреться особенно выигрышно. Он ловил тени, в которых прохладнее было стоять, но пиджак не снимал. И всякий раз представлял: вот он поднимает голову, и на его груди сияет алый круг. А вокруг — уважение, признание, значительность.
Под осень окончательный список был сформирован. Его опубликовали вечером, около восьми. Марков в это время как раз возвращался домой, прижимая к груди тонкую папку с очередными предложениями по общественным инициативам. Дома он поставил папку на стол, снял пальто, прошёл в кухню, налил себе горячего чаю и только тогда открыл сайт. Он даже не волновался — внутри было тихое, серьёзное ожидание. Он листал список медленно, но уже на втором абзаце понял: его нет. Он дочитал до конца — нет. Ни в основных, ни в резервных, ни в дополнительных.
Он посмотрел в окно. На улице падал первый снег — лёгкий, словно мучной. Марков поставил кружку, отошёл к зеркалу в прихожей. В тусклом свете лампочки он увидел человека в сером пиджаке, с чуть усталыми глазами, но почти торжественным выражением лица, будто человек этот всё равно чего-то достиг. Он смотрел в зеркало долго, и в какой-то момент губы его дрогнули, будто он хотел улыбнуться, но передумал. Потом снял пиджак, аккуратно повесил его в шкаф и тихо сказал:
— Ну что ж. Убедительно.
Он сел на табурет, прикрыл глаза и неожиданно почувствовал странную, глубокую тишину внутри. Тишина была ровная и спокойная. Он сидел так несколько минут, пока в груди — медленно, осторожно — не зашевелилась новая мысль. Не жаркая, не мучительная, а тихая, почти невинная: «Говорят, к следующей весне введут специальный знак за личный вклад в развитие локальных ценностей. Не орден, нет, но что-то близкое. Выглядит, кажется, бронзовым. И эта бронза… наверное, будет идти к моему осеннему пальто».
Он встал, закрыл шкаф, прошёлся по комнате и выключил свет. И в темноте ему показалось, что он идёт легко, очень легко — как человек, который всю жизнь бежит за светящимся кругом впереди себя и, устав на мгновение, вдруг понимает: бежать он всё равно будет. Просто потому, что иначе не умеет.

4

Зимой в администрации повесили новое объявление: в городе учреждён «Знак устойчивой гражданской стойкости». Небольшой, круглый, матовый — не блестящий, как прежние плашки, а будто нарочно скромный, скромно-сдержанный. Его ещё никому не вручали, но о нём уже говорили: знак будет особенным, и давать его будут редко, не за активность, не за проекты, а "за какое-то качество внутреннее, трудное для объяснения." Кто-то шептал, что награду получат те, кто научился стойко переносить разочарования, не шумя, не бегая, не роняя себя на людях.
Марков прочитал объявление несколько раз, не понимая, почему строки волнуют его сильнее, чем он готов признать. В сердце что-то трепыхнулось — не жадно, не болезненно, а тихо, как шёпот на снегу. Он стоял перед стендом долго, пока Анна Семёновна, проходя мимо не сказала осторожно:
— Степан Андреич, на улице мороз, простудитесь.
Он оглянулся, вышел на крыльцо и вдохнул воздух так глубоко, как будто хотел заполнить грудь чем-то новым. Снег падал крупный, тяжёлый, оседал на воротнике. Марков шёл медленно, не думая о плашках, не думая ни о голубом, ни о бирюзовом, ни об алом. Он шёл, просто слушая, как под сапогами хрустит снег и как город дышит ровно и спокойно, будто никому, кроме него, не нужно сейчас ничего доказывать.
На углу стоял почтовый ящик — старый, с облупленной краской. Марков остановился рядом с ним и почему-то провёл пальцем по его боковой стенке. Железо было ледяное, шероховатое. И вдруг, сам не зная почему, он почувствовал что-то вроде лёгкой благодарности к этому холодному железу, к пустой улице, к тихому вечеру, к самому себе — такому, как он есть сейчас, без знаков, без значков, без блеска. Мимо проходил мальчишка с рюкзаком. Он бросил короткий взгляд на Маркова, потом — на его лацкан. Взгляд был совершенно пустой, будничный, без интереса. Но по какой-то причине этот взгляд оказался для Маркова неожиданно освобождающим. Он даже улыбнулся.
Он поправил воротник пальто, вдохнул снова — глубже, легче — и пошёл дальше, не думая о том, что будет завтра, какой знак введут через год и кому его вручат. Но когда он свернул к своему дому, где на подъездной двери висела свежая листовка о новом общественном конкурсе, Марков всё же задержал взгляд на заголовке. В глазах его промелькнула еле заметная искорка, мягкая и едва теплая, как отблеск уголька под золой. На мгновение он будто хотел подойти ближе, прочесть, запомнить, подать заявку. Но через секунду отвернулся и сказал себе:
— Потом. Завтра. Может быть.
Он поднялся по ступеням, вошёл в подъезд, и дверь мягко закрылась за его спиной. На улице тихо падал снег, а листовка на двери слегка колыхнулась от сквозняка — как крошечный, непойманный знак того, что эта история ещё не закончена.

5

Прошел год.
Степан Андреич сидел в кабинете Гордея Фомича Жеребцова. На его лацкане, рядом с почти неразличимой бирюзовой плашкой, теперь сиял обещанный Бронзовый знак за личный вклад в развитие локальных ценностей. Знак был матовый, весомый, и Степан Андреич чувствовал себя степенно, почти по-государственному.
Гордей Фомич, устало поправляя галстук, протянул ему свежеотпечатанный, пахнущий типографской краской, буклет.
— Поздравляю, Степан Андреич. Вводится совсем новый знак. Федеральный. «Алмазная роза». За глобальную медиа-интеграцию.
Марков взял буклет, его пальцы слегка задрожали. Он посмотрел на матовую бронзу на своей груди.
— А... какие там требования, Гордей Фомич? — спросил он тихо.
Жеребцов пожал плечами:
— Ну, говорят, надо будет выезжать на международные форумы. В общем, нужен новый серый пиджак. А лучше — фрак.
Степан Андреич кивнул. Бронзовый знак на его груди внезапно показался ему тусклым, ненужным, почти смешным. Он вышел из кабинета, расстегнул пальто и вдохнул воздух. Ветер нёс с бульвара обрывок старой, ненужной листовки. Марков пошел домой, уже на ходу прикидывая, где можно достать фрак к весне.