Просто любопытство

Просто –  любопытство. ( рассказ)
 
-Может быть весь мир, все происходящее, гипотетически предполагаемое и даже казалось бы, невозможное как явление – есть интерпретация некоего полотна но без художника изображенного на другом, том полотне которое изображает существенное, и отсутствие наблюдателя имеющего зрительный орган способный дать оценку материи преобразовав ее в формы дорожных разметок, автобусных остановок, магазинов, булочных, летящих по воздуху птиц и работ печатных типографий…– лишь придает еще более монументальный вид невозможного для формы вида, ибо нет наблюдателя, и значит существование ВСЕГО, лишь вопрос искусства !
Может, все происходящее без формулировки этого процесса, являет собой истинную порядочность, которая может быть честной лишь в рамках энтропии, определенной бесконтрольности в обобщенном понимании, разграниченная точечными участками, на которых присутствует усиленный контроль со стороны желающих вести его, но он ( контроль этот), уже и есть постоянная в условности переменных, и также служит истинной порядочности, в форме иллюзии.
И что может происходить более порядочного чем неумолимость времени ? Только его иллюзорность !
Простой работяга третьего разряда, имеющий в собственности личного подчинения на время смены, фрезерный станок, едет в автобусе домой, держась за поручень над головой, и битком забитый транспорт не спеша плетется по заявленному номером маршруту. Это Глеб Фёдорович. Он прост с виду, как сама небрежность истинной порядочности, внешне похожая на серую последовательность. Грязь между папиллярными линиями на кончиках пальцев и почти затертыми упомянутыми линиями на ладонях, хронически присутствует без какого либо вреда для себя со стороны мыльной пены и работы твердой губки, такой как используют на кухне для мытья посуды.
Глеб Федорович едет домой, в комнату общежития предоставленную ему заводом, а с холодного ноябрьского неба пассажирский автобус сопровождают по линии движения его согласно номера маршрута, вороны. Они издают музыку для различающего тональности уха, и они же мерзко шумят как предвестники смерти теплого времени года для поэтического, и они же безликой черной массой занимают природой положенное место для прагматически - ученого… По обочинам ходят буднично спешащие люди, немного моросит дождик, и совсем голые скелеты деревьев, беззвучными угрюмыми  стражниками стоят на своих местах.
 Мир не шелохнется, ибо лишь смена теплого периода на зиму, с хладнокровностью самого бытия, принимает форму себя без сожалений, сомнения и особого энтузиазма. Картина без художника… Мир без наблюдателя…Истинная порядочность…
За поворотом через двести метров остановка, на которой каждый будний день Глеб Федорович покидает салон автобуса, и обойдя еще не отъехавший его сзади, практически сразу попадает на пешеходный переход, следуя по белым горизонтальным линиям без разброса мысли, но с твердым намерением.
Работяга третьего разряда Глеб Федорович, не приемлет несчастья, ибо что способно ему дать таковое ? Он и не представляет лексически понятное значение термина, как быть может, если задаться для собственной блажи ему вопросами: “ Счастлив ли я ?” Доволен ли.. ?” … И разве можно быть несчастным, не представляя понимания термина. Глеб Федорович не утрированный персонаж в эпохе произведения малой прозы – нет, он как все иные люди  болеет зубной болью, расстройством пищеварения, и немного раздражен, когда в столовой при заводе не подают на обед ничего кроме овсяной каши и рыбных котлет.
И то ли суть несчастья, когда о счастье говорят лишь надписи в отдельно попадающих на глаза строчках из старых, расслоенных от времени книжек. Таких есть пару как хлам, в комнате Глеба Федоровича. Он не глядел на ровные строчки букв более пяти секунд, ибо после, терялась логическая цепь в уме его, и непонятным становилось само существование сего древнего, как два поколения рода людского, печатного издания.
Одна лишь, сказать бы – страсть, но применить такое слово по отношению к Глебу Федоровичу, как будто, – неприемлемо. Не страсть ! Возможно описать сие удобно словом – любопытство. Есть кое что вызывающее такой порок в нетронутой иными пороками, душе работяги третьего разряда. Ведь если ВСЕ ПРОИСХОДЯЩЕЕ имеет некую форму порядочности, картины без кисти, явления без наблюдателя, то, лишь один, нескромный в монополии собственной власти, фактор, непреклонен. Он движется как секундная стрелка на изделии часов, и надо бы заметить – наручных. А фактор этот как будто бы воплотил себя через человека, через разум его нашло себя как форма – время, и наручные часы привлекают Глеба Федоровича, не как страсть в понимании яростно отданного ей, а как – любопытство. Он как завороженный, словно под гипнотическим воздействием, способен разглядывать устройства. Его личная коллекция насчитывает не более восьми экземпляров, но, надо отдать должное владельцу – все они двигаются по часовой стрелке относительно бытия мира и происходящего, идеально для механики скромных вещей, выверенные до секундного значения. И само сердце Глеба Федоровича, никогда не превышает порога ударов – шестидесяти,за аналогичный оборот стрелки, на любых из его часов.
Шестьдесят ударов. Не в этом ли значении истинная порядочность всего мира ? Может быть он и не является интерпретацией некоего полотна, и даже не представляет из себя нотной последовательности, так прямолинейно - нежно называемой учеными – струнной теорией. Глядеть на нечто и собственно лично интерпретировать его как красота, – вот настоящая привилегия разумного… Слышать размеренность мира и подмечать в ней тоже самое – есть истинная высокомерность разумного… Не гнушаться собственной привилегированности и высокомерности необозримой для любого кто мог бы – вот право хладнокровности самого бытия, принимающего форму себя без сожалений, сомнения и особого энтузиазма.
Как будто бы стеклянный прозрачный шар, рождественская игрушка вмещающая в себя дорожное полотно и общежитие, завод и продуктовый магазин, стаю ворон сопровождающих пассажирский автобус, голые деревья и спешащих людей, – стоит на какой то поверхности, эквивалентной плоскости письменного стола, без писателя, без владельца помещения в коем этот стол находится, без фабрики - изготовителя игрушечного шара с кусочком мира внутри… Быть может он на плоскости панциря черепахи… И она сама есть все бытие ! И нет значения места на поверхности коего та черепаха стоит…
Шестьдесят ударов… Ровных как сама последовательность. Как будто бы термин реализовал себя после времени но через сердечно - сосудистую систему конкретного человека - разумного. Человека не имеющего внутреннего понимания о несчастьи. И может быть его назвать счастливым ? Но ведь и этого он не понимает, ибо слово, такое что обозначает само себя, такое глупое и почти забытое всем что ли миром ? Да и не бывает, чтобы не существовало термина “ счастье”, в условности, которая есть форма стеклянного рождественского шара, на поверхности стола или панциря черепахи !
И потому последовательность, этот реализованный термин, составляет шестьдесят ударов сердца Глеба Федоровича, даже в момент когда он уже обошел остановившийся для выхода пассажиров автобус, и с хладнокровием точно выверенного ежедневного маршрута, движется вдоль горизонтальных прямых линий пешеходки. Слева несется автомобиль, и словно бы не замечая человека на “зебре”, он совершенно не думает сбавлять скорость ! Сближение предельно ! Вороны издают музыку для различающего тональности уха ! Голые деревья молчаливыми стражниками возвышаются над низкорослыми творениями, и безмолвно продолжают роли очевидцев чье свидетельство никогда не явится востребованным. Мир не шелохнется ! Истинная порядочность…
Водитель, скорее всего отвлеченный чем то, едва улавливает перед собой человека.  Тот же, наблюдая несущийся на него железный мощный капот, и зная правило времени, зная секрет его, а секрет самого вида иллюзии несущей на себе все бытие, как улитка носит панцирь на спине своей, предполагает высокомерность без права иного выбора, последовательность без страсти и истинный порядок в названном явлениями; – прост как сама суть человечества !  А секрет же, в количестве ударов сердца владельца небольшой коллекции наручных часов. И значит, Глеб Федорович повернул корпус к несущемуся автомобилю, и глядя на готовый сбить его двухтонный аппарат, он не способен испытать несчастья, не ведая о природе термина.
Шестьдесят ударов в минуту ! И вот, все восемь часов из коллекции находясь в комнате общежития, на поверхности обшарпанного старого стола, замерли, на время меньшее чем одна одна секунда. Они замерли на промежуток о котором владелец и не знает, ибо сердце его делает лишь один удар в секунду. А для чего же еще меньшее значение ?
Машина успевает затормозить перед самым готовым взирать на дальнейшее с любопытством, человеком на пешеходном переходе. Шестьдесят ударов в минуту… Глеб Федорович отворачивается от небрежной машины, и следует далее, по горизонтальным полосам разметки. Этот маршрут выверен и точен !
И словно бы, кто то взял прозрачный стеклянный шар, и взболтнул его содержимое, перевернув с ног на голову возвратил в изначальное положение. Так скорее всего, заводятся механизмы часов.
Шестьдесят пять ударов сердца  в минуту… Семьдесят пять… Восемьдесят… Девяносто…. И снова – шестьдесят !..
До дома рукой подать ! Мир в порядке. Ибо его истинная порядочность в хладнокровном движении самого бытия, без сомнений и без энтузиазма принимающего форму себя. Дома можно снова с любопытством, без страсти, наблюдать за движением времени, которое через человека, воплотилось в изделиях механизма, названного – наручными часами. Скорее всего Глеб Федорович испытал любопытство, о котором впрочем, почти сразу забыл.
ноябрь 2025г.