Сватовство

Эта драма развернулась как раз с моим приятелем поэтом и прекрасным писателем, чьё имя я изменю, чтобы он не вздумал охать о прошлом и оставил его там, в прошлом. Или не дай Бог не решил бы меня бить в зубы, так как это уже не понравится мне, у меня зубов и так не все, а те, что есть, одиноко растут без опоры и поддержки со стороны, и я бы их хотел сохранить как память о лучших временах.
Сей конферанс развернулся теперь уже в Москве где-то в Хамовниках в доме номер восемь. Хотя сам мой друг был с Подмосковья с того же славного города, что и я. Город наш славен своим несгибаемым, стоящим твёрдо на ногах пролетариатом.
А Игоря Яковлевича понесло в Москву в Хамовники в дом с номером восемь и вот по какому делу. Он туда поехал свататься. Я ему говорил: “Игорь, очнитесь, это не Ваше”. Но Игоря было не отговорить, его сердце горело любовью и мечтами о лучших днях с любимой. Я его умолял и кричал на него, просил и уговаривал. Я предлагал ему девушек не менее привлекательных, из тех, что живут гораздо ближе, но Игорёк был непреклонен, он был по-настоящему влюблён, сильно, что даже не мог дышать носом, а хватал воздух грудью, взволнованно, набирая полные молодые и здоровые лёгкие пролетарского чистого воздуха.
Тогда и я сказал, что хоть я и не Пилат, но руки свои умываю. Я ему сказал так: “Ради Бога езжай, позорься. Только потом не топись в нашей Пахре, в ней мелко, и ты не утонешь, и с ёлок головой в сугробы не прыгай на предмет скорейшей смерти, и ради Бога не звони мне пьяный в сопли и не проси забрать тебя на поруки с кутузки, я забирать тебя больше не буду, потому как Полиции виднее, кто должен у них там бывать, и я как законопослушный гражданин более против власти не пойду”. Игорь хлопнул дверью и выбыл, долго ругая меня в подъезде, так чтоб все слышали, что я не писатель, не поэт и не друг, а Шариков самый настоящий и место моё в литературе между Бузовой и Донцовой аккурат посередине.
Я давно перестал обижаться, так как он потом просит прощения и прощённый очень сильно помогает мне на даче. И Прощёное воскресенье вообще его праздник. Я не буду более о себе, так как личность моя даже мне скучна, я дальше буду об Игоре.
Приехал наш гусар с шарфом и в лаковых туфлях в Москву и ломанулся к дому номер восемь, покорять сердца родителей прекрасной Софьи Львовны, её он, собственно, покорил давно, и уши её ей больше не принадлежали, это была давно макаронная вешалка. А вот родителей он не решался покорять, но время шло, и Софья просила покорить скорее её родителей, так как ей до жути хотелось всего того же самого, что и Игорю. Она сказала, что папа у неё милашка, а мама сама хочет его быстрее увидеть и понаблюдать рядом с собой. Так вот, Игорь представился консьержу и сказал, что ему в квартиру номер три, на что ему ответили: “Пущать не велено посторонних субъектов, тем более молодых, тем более в квартиру номер три. Да и в других квартирах вас вряд ли ждут с таким шарфом и в таких туфлях”.
Игоря это не остановило, и он стал звонить своей голубке Софушке.
—Милая, тут вот какая оказия, консьерж меня удерживает в парадной и не пускает к тебе.
Софушка тут же кричала: “Ну, папа, что за пошлые шутки, это ко мне, я же говорила записать Игоря”. Папа вздохнул и сказал: “Ну, пусть, все равно скучно как на дне морском, хотя записать всегда быстрее, чем выписать”, — ещё раз вздохнул Лев Валерьянович, именно так звали (милашку).
Игорь ворвался в восьмикомнатную квартиру в двух уровнях как свежий апрельский ветер и с порога понравился маме. Она шепнула дочке что-то типа: — Ого, хорош, а ты не дура. Лев Валерьянович, он же милашка, был грустен и суров, хотя пытался улыбаться, это была улыбка снайпера перед выстрелом, хорошего в ней было мало, и это чувствовалось, и хотелось поскорее провалиться под пол и там и оставаться. Но Игорь был настроен покорять и обольщать, на том берегу его ждал суперприз, и он сделал вид, что улыбка не ему, а тому неизвестному.
Милашка сжал руку Игорю крепко и долго тряс, Игорь пытался пережать, но милашка был как дуб, мощный, и Игорёк начал обмякать и сильно краснеть. Мать Софушки, Надежда Лазаревна, знала (милашкины) приколы и громко сказала стальным и звонким голосом: “Лев, прекрати, ты смущаешь нашего гостя, лучше зови его к столу, будем пить чай”. Лев отпустил жертву и пригласил к столу, он явно вошёл во вкус (знакомства) и его это начало развлекать.
—Итак, милейший, вы нанесли нам визит с какой-то определённой целью или забавляетесь? (начал допрос Лев Валерьянович).
—Вы знаете, цель у меня самая простая и святая, я хочу просить у Вас с Надеждой Лазаревной руки вашей дочки.
Мама взвизгнула от восторга, а милашка сказал:
—Тишины прошу. Тут руку просят. А вам какую, Игорь, левую, правую или обе?
Игорь покраснел, но сдержал себя и ответил:
—Я люблю вашу дочь!
—Ты знаешь, милейший, я тоже её люблю, но с двумя руками больше.
Вмешалась мама:
—Лев, прекрати, ты видишь, парень покраснел уже.
—Игорь, вы покраснели, вы случайно не помидор? — Сказал Лев и громко начал ржать со своей шутки, да так заразительно, что начали смеяться все, и стало немного легче дышать, особенно Игорю.
—А какой бизнес Вы представляете, Игорь? — Продолжил допрос Лев.
—Я не представляю бизнес, я поэт и писатель, мы с вашей дочкой познакомились на вечере, посвящённом Чехову.
—Бедный Чехов, — пробормотал Лев, — Надежда Лазаревна, вы слышите, Игорь не представляет бизнес, он пишет.
—Лев, прекрати, — отозвалась Надежда Лазаревна, но Льва уже понесло.
—Последний раз я слышал “Лев, прекрати” от своего главного конкурента, и его давно нет с нами, что значит “Лев, прекрати”? Тут у меня, в моём доме, просят руку моей родной дочки всяческие поэты, а я, старая дура, должен прекратить?
—Папочка, прошу тебя, успокойся, Игорь очень хороший человек, вот увидишь, он тебе понравится.
Услышав голос дочки, Лев обмяк и глаза его заблестели, он любил дочку, баловал и не чаял в ней души.
—Итак, Игорь, Вы публикуетесь? Тиражи большие?
Игорь оживился.
—Да, публикуюсь, давно, но чаще в альманахах конкурсных.
—И Вам так хорошо платят, что Вы решили жениться на моей Софочке?
—Да о чём вы говорите, плачу, наоборот, я, чтоб меня печатали в альманахах.
—Что же за жуткий такой кошмар вы пишете, что Вам надо платить, чтоб Вас напечатали? Надечка, ты слышишь? Он платит, чтоб его печатали?
—Папа, прекрати, сейчас это так работает, сначала надо, чтоб тебя заметили, а только потом это может приносить деньги.
—Игорь, вы кушайте с чаем конфетку. — Продолжил Лев Валерьянович. — Это конфетка из швейцарского шоколада с орехом, Софочка, когда читает книжицы, скушивает по коробочке таких. Я прям не успеваю выписывать. А вы знаете, Игорь, сколько стоит конфета, которую вы скушали?
Игорь опять налился краской и молча опустил глаза в пол.
—Правильно, Игорёк, что вы начали стесняться, это мне нравится, это значит, что вы думаете и у вас таки есть совесть, а это уже что-то, с совестью хорошо можно устроиться бухгалтером и считать чужие деньги, раз своих нет.
—Лев, перестань! — уже закричала Надежда Лазаревна.
—Надежда, замолчите мне свой рот, даже у вашего несчастного отца Лазаря была надежда, красивая дочка, и это сработало.
Надежда Лазаревна улыбнулась.
—А этот несчастный платит сам, чтоб его печатали, и не знает, сколько стоят конфеты для моей дочки, а это уже считай надежды нет, даже такой, как у твоего несчастного отца. Как ваше отчество, Игорь?
—Яковлевич, — почти шёпотом ответил Игорёк.
—Ну, это уже шанс, — вздохнул Лев. — И что ваш несчастный отец говорит вам за вашу поэзию.
—Он не знает.
—Это многое объясняет, — засмеялся Лев, — а почему он не знает? Вы его бережёте от своей поэзии или боитесь, что он узнает, что платят не вам, а вы?
—Да, Лев Валерьянович, он такой же, как и вы, и поэтому не знает.
—Нет, ну это уже ставка, при таких можно играть дальше, и какой бизнес представляет ваш папа Яков?
—Он владеет гостиницами, — ответил Игорь, глядя в пол.
—Молодой человек, знакомство надо было начинать с этой информации, и я сразу бы предложил вам вторую и даже третью конфету, совершенно не беспокоя вас информацией об их цене. А вы как партизан пробираетесь огородами, начали убивать моё сердце своей поэзией, которую печатают за ваши же деньги. Я снимаю перед вами шляпу, Вы меня развеселили от души.
Дальше Лев Валерьянович пригласил Игоря в кабинет, они там долго говорили, шутили и смеялись, пили крепкое, и Игорь напился так, что его пришлось отправить домой с водителем Льва Валерьяновича, который, хоть и во хмелю, но удивился, что Игорь едет домой в подмосковный город П. А потом почесал затылок и сказал, что знает пару уважаемых человек с этого города, и на веселе пошёл почивать. А Софья плакала. Она знала, что Игорь беден, она видела, как он нагло врёт её отцу, и ей было противно.
Ей было горько и обидно, что её отец такой, и больно слушать, какой врун наглый её возлюбленный. Утром она позвонила Игорю, и они разругались в пух и прах. А потом началась война, и она уехала в страну, где делают её любимые конфеты, а Игорь пошёл воевать, и там на фронте, в окопах, он написал свои лучшие стихи, и его узнали, и его теперь будут печатать, и теперь ему заплатят.
Хорошо ли он сделал, что осознанно своим враньём разрушил свою любовь, мы не узнаем, как не узнаем и того, было бы счастье в этой семье или нет. Что стало с Софочкой, мы тоже не узнаем, но если она продолжит скушивать по коробке конфет за книжицей, то наверняка ничего хорошего не будет. Надеюсь, что “Игорю” мой рассказ понравится, думаю, что Софочка его тоже прочтёт и тепло вспомнит своего поэта и чистую юношескую любовь. Ну а нам я желаю всего наилучшего. Ваш Андрей Андреич