Беседа

Глава из повести "Пленник"


Но говорить нам больше не довелось. Ночью к тюрьме, ворчливо урча, подкатил автомобиль. Мотор его работал ровно и деловито. Мои сокамерники съежились, впившись друг в друга глазами. Слышно было, как открылась соседняя дверь, как прозвучали чужие имена, среди которых было и имя Степана. Кого-то тащили по полу, как тушу. Потом шаги затихли. Автомобиль, фыркнув, уехал.
Так прошла первая ночь. Я отыскал в углу мокрую тряпку и уселся в сторонке от прочих. Их было трое. Познакомились. Оказалось, здесь дают махорки по стакану на человека через три дня. Хлеба — триста пятьдесят граммов. Поутру — кипяток без сахара. В обед — баланда из неочищенного, мелко порезанного картофеля. Вечером — то же. Прогулки нет. Даже по нужде в уборную не выводят. Парашу выносят вольнонаемные рабочие через сутки.

Так началась моя жизнь в этом отделении ада. Я нашел в углу тряпку и уселся на нее. Нас было четверо, не считая призраков тех, кто был раньше. Рацион наш был прост и незатейлив: триста пятьдесят граммов хлеба на каждого, баланда из картофеля и кипяток, именуемый чаем. Махорка выдавалась раз в три дня и была единственной валютой и утехой.
И каждую ночь — приезжали машины. Одна за другой, до самого рассвета.

Из дальнего конца коридора доносилось пение женщин. Одна начинала, чисто и печально, как в церкви, а потом подхватывали другие, и получалось целое богослужение. Это пели монашки, которых сюда посадили за веру. Их пытались заставить молчать, не давая им есть, но они все равно пели, потому что иначе они не могли.
Пресвятая Дева, помоги нам!
Мы просим помощи, мы на тебя надеемся!
Молимся тебе, владычица, спаси нас,
Слава тебе, Богородица!
Чувствовал я, как с каждым днем силы мои тают, будто вода в решете. А пуще того боялся я с ума сойти, в беспамятство впасть. Чтобы отвлечься, стал я одного сокамерника расспрашивать, одесситом он был. Служил в офицерах, о Троцком с жаром говорил, о том, как тот Красную Армию на ноги ставил.

А из конца коридора порою доносилось пение. Заведет одна — по-церковному, а подхватят другие, и пойдет по всему подземелью стройное, печальное песнопение. Сказывали, то монашки пели, что из разоренных монастырей. Морили их голодом — отучить от веры пытались. Да только все нипочем — пели они свои молитвы, и все тут.
Я чувствовал, как с каждым днем во мне остается все меньше жизни. Больше всего я боялся того, что могу сойти с ума, перестать понимать, что со мной происходит. Чтобы держаться за сознание, я стал разговаривать с одним сокамерником, одесситом. Он служил офицером и с уважением говорил о Троцком, о его роли в создании Красной Армии.

Я спросил его, где он воевал и за что его арестовали.
— Я служил в железнодорожной бригаде, — рассказал он. — Нас перебросили в Польшу. Ехали из Жешува ко Львову. Впереди — полковник Наталевич, он любил подражать Чапаеву. На ухабе наша машина перевернулась, но я остался цел. Вокруг были патрули НКВД, они ловили бандеровцев. Батальоны пешком шли до Лавочне. Восстанавливали пути, мосты, высокие виадуки, туннель на Мукачевском перевале. В помощь нам пригнали пленных венгров. Немцы иногда бомбили. Наши зенитчики на мосту сбили один самолет.
В шести километрах от Мукачева мы ночевали у русинов. Они принимали нас хорошо, кормили, поили вином. Земля там богатая, все растет. Русины не любят венгров, а к русским относятся хорошо.
В одном месте бандеровцы убили своего же, который ушел из банды, и повесили его на суку. Наше начальство обещало, что рядовые бандеровцы, если сдадутся, не будут наказаны. А я тогда брякнул одному из наших: «В Одессе сажают за мелочь, а здесь бандитов прощают». Командир это услышал, посмотрел на меня зло и сказал: «У нас никого просто так не сажают. А насчет этих — начальству виднее». Ночью за мной пришли... А наша часть ушла дальше, на Перемышль.
— Что же потом?
— И вот я в итоге здесь! — Он помолчал, сгорбившись, потом горько усмехнулся. — Самое ужасное, что командир тот, кажется, и правда хотел меня проучить, а не по статье гробить. Думал, в штрафбате пару месяцев отслужу и обратно. Но дело раздули. Допросы, протоколы... Я как-то не так про колхозы высказывался. Еще кое-что припомнили…
— История столь же нелепая, сколь и обыденная.
Он посмотрел куда-то в темноту, в прошлое.
— Вот и думаешь, могло ли меня пронести? А Карпаты... красивые там места. Товарищи были хорошие. Жаль, не получилось попрощаться.