Старший сын как зеркало для героя

Проблема литературной критики, и, в частности, критики драматургии, в том, что она, в подавляющем большинстве случаев, слишком "научна"; мы так любим "раскладывать всё по полочкам", наводить только нам известный "порядок", что в итоге забываем главное - "к чему было сказано" то или иное Слово тем или иным автором, которое мы, и вполне "успешно" заменили своим пониманием этого Слова. Другими словами, критика подчас не изучает предмет, но пытается его интерпретировать - в соответствии со своими целями и задачами. "Слово" уже "забыто" - всё начинается с "Дела", с "понимания" того, что хотел или не хотел сказать тот или иной автор в том или ином своём произведении; мы больше не хотим и не умеем читать (и совершенно прав Владимир Исаакович Соловьёв, утверждающий, что "у нас не привычки к чтению пьес") - подобно римлянам, мы жаждем лишь panem et circenses, сознательно отказывая себе в удовольствии...думать; ведь куда проще посмотреть "готовое" на сцене или в кинотеатре, чем самому создать эту сцену в своей голове, и самому поочерёдно сыграть на ней все роли, став актером, режиссёром, и даже автором сценария - наслаждение высшего порядка, возносящее нас если не к положению Творца всего сущего, то, по крайней мере, к началу истинно свободного человека, способного делать свой выбор, в том числе и в данной ситуации. Да, (научная) критика несомненно полезна - по многим причинам - а театр и кино зачастую открывают совершенно неизведанные ранее грани казалось бы знакомых произведений; но, если вы хотите не "знать", а "понимать", не "видеть", а "чувствовать" - ваш путь лежит в библиотеку, а не в интернет или театральную кассу, ведь только там находится ваш личный, ваш собственный театр, который никто не сможет ни повторить, ни рассмотреть с позиции науки.

Сегодня я поступлю именно так: мой путь лежит не в театры, и не в залежи критических материалов - я попытаюсь создать и показать свой собственный "театр", отличный от всех прочих, строго индивидуальный; он не претендует на достоверность (простите, Константин Сергеевич) и не имеет намерения поразить зрителя какими-либо новаторскими приёмами - этот театр будет другим: тихим, невидимым, говорящим простым печатным словом, которое, как мне кажется, невозможно повторить нигде и никогда. Каждый автор привнёс в каждое своё произведение огромную долю самого себя - своей индивидуальности, самобытности, своей логики, своего знания и своих страстей; и, как бы ни была прекрасна сцена, построенная по системе Станиславского, сегодня я сознательно не стану прибегать к ней. Итак, добро пожаловать в мой личный театр, где вы увидите всем нам знакомого (а знакомого ли?) Саню, Александра Валентиновича Вампилова и его "Старшего сына".

Для начала, как водится, представим наших сегодняшних "героев":
Сарафанов Андрей Григорьевич. Довольно за 50 - самое окончание "Большого Круга" для мужчины, как говорят на Востоке. "Выпивает" со слов дочери - впрочем, как многие гении; пишет ораторию - уже много лет не продвигаясь дальше первой страницы. Но главное - Сарафанов слишком "не от мира сего", и потому он не просто "был уволен" из филармонии, он оказался как бы "вне системы", вне её морально-этических норм - поэтому он так легко готов поверить Бусыгину, поэтому его не написанная оратория называется "Все люди братья" (полшага до "возлюби ближнего своего"!), поэтому он обретает - если не счастье, то покой, в котором он так по-детски нуждается. Его наивность на грани детской невинности - поэтому ему близко и понятно то, о чём многие из нас боятся даже помыслить.

Бусыгин Владимир Петрович, его, Сарафанова, "сын": 20 лет, студент-медик, профессия не столько романтическая, сколько святая и добрая: во все времена помощь "ближнему" была в почете. И совершенно не случайно он "только учится", постигает профессиональные (и жизненные, что много важнее!) истины - не просто становясь "сыном", но "вставая рядом" со своим названным "отцом", отказываясь предать его в надкритический момент надлома...если бы Симон, нареченный Петром, не оставил бы Христа в последний момент, и пошёл бы с Ним, как подобает ученику - история бы сложилась иначе.

Сильва, он же Севастьянов Семён: Позёр, болтун, тот самый "лишний человек", что вечно оказывается в гуще событий, но при этом ничего не отстаивает, ничего не защищает, в потому ничего не стоит. С другой стороны - именно он, Сильва, является прямым "виновником" всего, что произошло, и это тоже невероятно важно; но - он не катализатор действия, а, скорее, тот самый Змей-Искуситель, который раз за разом проверяет (этот мир) героев "на прочность", и - немедленно проявляется там, где видит слабину, сомнение, где ему, несомненно, найдётся место и дело. Но самое главное: в нём нет "добра", он всегда и во всём ищет исключительно "своё", подобно Зверю, ищущему "кого пожрати" - хотя и представлен в довольно шутовском виде; но - кто, как не шут, вечный раб чужих страстей, может претендовать на роль "античеловека"? Кажущаяся невозможность подобного "переворота" постепенно исчезает, уступая место осознанию реальности оного.

Васенька, сын Сарафанова, около 16 лет, заканчивается школу, через месяц экзамены (очевидно, май). Что ждёт его? Не перегорит ли он душой? Не пойдёт ли на сделку с совестью? За казалось бы "детскими" страстями мы видим...его Отца - горячего, мятущегося внутри себя, ищущего своё личное "откровение". Даже его влюблённость - это не недостаток или ошибка, но показатель чистоты души, а сцена с поджогом дома Макарской видится не актом отчаяния, и не попыткой самоутверждения, но первым шагом взрослой личности, ставящей перед собой тот самый вопрос, на котором потерпел крах Раскольников: "тварь я дрожащая, или Право имею?" - и дающей на него свой, парадоксальный и откровенный, ответ.

Нина, 19 лет. Три месяца "встречается" и уже собралась замуж - хочет сбежать? Её жених - лётчик, профессия вполне романтическая, и...денежная, его распределили на Сахалин, и она готова ехать с ним...она, верно, устала от быта и всего прочего. Но она всё ещё живая, она сильная - жизнь заставила - и она...странная на фоне всех этих странностей. К сожалению Вампилов уделил ей не так много внимания, она теряется на фоне бесконечной череды выходок Васеньки, страстей вокруг Макарской и во всей этой историей со "старшим сыном" - мне кажется она как персонаж очень слабо раскрыта. Она будто специально прописана как тень, но - почему? Не потому ли, что в этой импровизированной околобиблейской истории есть место блуднице (Макарской), но не более того?

Кудимов Михаил, тот самый жених Нины. "Энергичен", никогда не опаздывает, а, когда Нина прямо просит его "задержаться", отвечает, что "не видит в этом смысла" - довольно странно и даже грубо в разговоре с девушкой, тем более с будущей супругой. Это не юношеская дерзость, это та самая "инерционная" привычка "следовать норме", которая на деле быстро вырождается в тиранию. А эта его манера "рубить правду-матку" в чужом доме выглядит как банальное неуважение к хозяину.

Макарская, Наташа: "Пиковая Дама"? Или просто женщина, живущая одна, и потому вызывающая к себе интерес практически всех окружающих мужчин? Наконец, какова её роль в этой драме - объект она, или же субъект, символ или человек из плоти и крови? Самое интересное: она и то, и другое разом - она и зритель всего, что происходит у Сарафановых, и деятельный участник (от начала и до конца) всего происходящего, и...судия, и та самая библейская грешница, которая услышав "иди, и не греши более", немедленно преобразилась; только одного в ней не хватает - материнства, и потому она именно символ, но не человек.

Итак, герои представлены, зрители в предвкушении, поднимается занавес, и...ничего не происходит! Ну, в самом деле, перед нами разворачивается совершенно "проходная" история: двое юношей (бледных со взором горящим) оказываются в довольно затруднительной ситуации, которая выливается в...нечто совершенно невероятное: одному из них "внезапно" приходит в голову "гениальная" мысль...да-да, представиться "старшим сыном" ни в чём не повинного пожилого человека. И ведь получается! Великий Качалов как будто вселяется в этих студентиков - воистину, любая роль по плечу каждому из нас, когда жизнь заставит - и мы верим! Но - верит и Сарафанов, усиленно пытаясь вспомнить далёкое (и до сих пор болезненное) прошлое - ему очень хочется поверить в невозможное, в то, что он когда-то стал причиной великого действия: рождения новой жизни. Но для него эта история имеет и другую, тёмную сторону, и потому он пытается оправдаться, говоря, что он был "солдат, а не вегетарианец" - смешно и трогательно одновременно, ведь мы знаем, что он действительно был солдатом, он воевал, и вернулся с войны - по крайней мере физически. Он не герой - в смысле, он не хотел быть героем, но, как известно, "времена не выбирают", и он не выбирал, но был "призван" к великому героизму советского народа, и потому ему до сих пор стыдно за то, что он когда-то поступил не по совести с женщиной, возможно, любимой и любящей, и он несёт этот крест молча, не пытаясь снять с себя ответственность; и это молчащее смирение говорит о нём куда больше, чем любые, самые красивые, слова - это смирение Героя, который существует вне времени, смирение человека, готового и взойти на крест, и снять с креста Того, кто уже заплатил своей жизнью за все наши ошибки и прегрешения.

Наверное, именно в этом коренится главная проблема - не Сарафанова даже, но людей его времени: они не были героями, и не стремились к этому, но - именно на таких "негероях", порой "блаженных" и недалёких, но всегда чистых душой и честных с самими собой держалась и держится Россия. Не Печорины её творили, но Сарафановы, не циники, но "солдаты" - верные долгу, чести и самим себе. Пусть "серьёзного музыканта из него не получилось" - он делает то, что должен, провожая в последний путь других. А ближе к концу он уже и сам открыто говорит, что его нельзя назвать неудачником: у него прекрасные дети, которые действительно сплотились вокруг него, как должны были сплотиться апостолы вокруг Учителя - но, момент экзальтации пройден, и всё оборачивается именно так, как и должно быть. И, всё же - что-то меняется:тот, кто, казалось бы, не имеет никакого отношения к Сарафанову и его семье, неожиданно остаётся с ним, в то время как родные по крови дети выказывают своё безразличие к своему отцу, который фактически воспитал их. И не потому ли пресловутое "Возлюби ближнего своего" оборачивается самым неожиданным образом, когда Сарафанов, поверив в невозможное, готов ехать через полстраны к женщине, которая, возможно, даже не помнит о нём. Но, как известно, всё проходит, пройдёт и это, и желание сбежать обернётся, быть может, реальным творческим подъёмом - неожиданно "обретенный" сын является, кроме прочего, отличным поводом если не начать всё сначала, то, как минимум, побороть в себе косность и сомнения, избавиться от ощущения ненужности; Иоанну Грозному потребовался пожар, уничтоживший столицу, Сарафанову достаточно малого - увидеть, что кому-то не всё равно...как Христу на кресте - услышать, что Он всё ещё нужен, что Его земная жизнь уже принесла свои плоды. Этот надлом в виде попытки уйти из дома, перекликается с другим - когда Валентина из "Чулимска" впервые отказывается чинить палисадник; две всё ещё чистые души через поколения и страницы всё ещё говорят о своём. Именно этот момент ярко высвечивает характеры героев - в частности Бусыгина, который внезапно принимает самое деятельное участие в судьбе ещё недавно совершенно незнакомого человека, которого он в силу обстоятельств назвал своим отцом.

Под маской юности внезапно проявляется не житейская рассудительность, но та самая "любовь к ближнему" - не обязательная, не по родству, а та самая, что привела Христа на крест, а нас - к Богу, та самая, что подчас не видна, не заметна, не героична, даже не жертвенна; это любовь "инстинкта" (недаром одна из версий происхождения фамилии "Бусыгин" ведёт нас к "бусе" - так называли животных в древней Руси), любовь безусловная, "не из жалости", как у Макарской, и "не из выгоды", как у Сильвы - героизм этой любви нам почти незнаком, и потому мы не можем определить, классифицировать такую любовь, и...с чувством выполненного долга не замечаем её, проходим мимо. А ведь именно в этой фразе - "я остаюсь с тобой" - сокрыто величайшее Откровение, величайший подвиг Человека, которому всего лишь "не всё равно" без всякой очевидной (нам) причины. Именно эта "неочевидная" любовь оправдывает, казалось бы, совершенно неприемлемый с точки зрения современной морали поступок Бусыгина; "шутка" внезапно оборачивается "правдой", "Дело" становится "Словом", занимающим своё, положенное ему, место. И уже нет игры "в любовь" по примеру Нины и Кудимова, маски оземь, новый "герой нашего времени" перед нами, и театр "выносит с ноги" ту самую "четвёртую стену", предлагая нам ставить вопросы по тем ответам, которые уже даны!

Ну, вот простой пример: Васенька, поджигающий (своё прошлое) чужой дом, куда более значителен в моменте, в поступке, чем все они, эти герои и "герои" разного времени: это уже не вызов розовой юности, это не протест, и даже не попытка сбежать - это осознанное желание "сделать шаг", не оглядываясь в прошлое. Этот вчерашний "хулиган", "мальчишечка", из тех, что "в 41 шли под танки", шутя "промахивает горизонт", перешагивает Рубикон - и оказывается взрослым! И первой это видит женщина, Макарская, что несколько часов назад презирала его как "сопляка" - перед ней не мальчик, но мужчина, способный на поступок, пусть и не лучший с точки зрения современной морали, но, тем не менее, именно Васенька выразил общее желание для всех них: желание порвать с прошлым, оставить его там, где ему место, и - двигаться вперёд. Огонь - символ очищения, так нужного всем им, всей семье Сарафановых - конечно же, будет погашен физически, но, зароненный в их души, он разгорится там, и будет пронесен сквозь бытие и время как святыня, как то, что даёт, дарит, творит жизнь. И потому на первый взгляд примитивный поступок обиженного мальчика становится первым шагом нового человека: смелого, сильного, готового "aut vincere, aut mori" - юность зовёт за собой, и её зов невозможно игнорировать.

Но, почему именно Васенька оказывается "новым избранным"? Почему не Бусыгин? Ответ на поверхности: именно Бусыгин является тем "катализатором", который сподвигает Васеньку, Андрея Григорьевича, Нину, даже Сильву - скинуть свои маски, посмотреть в моменте истины на самих себя, и - начать всё сначала, открыть себя и этот мир заново. Именно поэтому Бусыгина часто (и вполне ошибочно) сравнивают с Хомутовым, героем "Двадцати минут с ангелом", хотя они, если вдуматься, являются совершенными антиподами друг друга: Хомутов олицетворяет собой "неудавшегося Христа", Христа-неудачника, чьё Дело пропадает втуне, и чьему Слову никто не хочет верить - Бусыгин, наоборот, символизирует собой Христа-победителя, того самого учителя французского языка из "Ирреволюции" Паскаля Лэне: он не ищет "миссии", он призван к ней, и его путь чист и свят, хотя и сложен невероятно, и потому эти ученики всё-таки "слушали" своего учителя, и потому он, Бусыгин, был принят в своём качестве, и...добился успеха! Но в чём его персональный, личный успех - в том, что он помог раскрыться окружающим, или в том, что он остался до конца самим собой? И кто же из них истинный "герой нашего времени", и - можно ли называть кого-либо из них "героем"? И - нужно ли?

Уместна ли здесь и сейчас эта лжерыцарская "героика" в мире совершившегося декаданса, зачем рядить простого студента в наряд Дон-Кихота? Как ни странно, она здесь категорически необходима, но для другого персонажа: в данном амплуа вполне достойно выступил Сильва, хоть оказавшийся на поверку дутым (и очень современным!) рыцарем без штанов; подобное фиаско стало бы несмываемым позором для любого "настоящего мужчины", но не для него, странствующего рыцаря без чести и совести. И, всё же, именно он, этот не-рыцарь, этот Змей-Искуситель, падкий на сомнительные приключения и, чего уж там, "доступных женщин" - именно Сильва является той самой "рукой Бога", символом силы, "творящей зло и совершающей благо", запустившей события, перевернувшие мир отдельно взятой семьи, в которой каждый из нас найдёт черты своих родственников, соседей, друзей, знакомых - простых людей, чья судьба неожиданно оказалась пророчеством и предупреждением всем нам, предупреждением о том, что любовь всё ещё правит миром, хотя и далеко не всегда делает это успешно, ей, как и нам, ещё предстоит научиться самой главной науке этого мира, о которой безвестный сын плотника пытался проповедовать окружающим: науке "любви без всякой причины".

Но остаётся задать сакраментальный русский вопрос: что делать?
Чудо явлено, расходимся? Credo quia absurdum? Или мы всё-таки не остановимся на этом, и "поспешим делать добро" в соответствии со словами реального прототипа доктора Айболита, Тимофея Осиповича Шабада? И нужно решить сейчас, пока занавес только готовится упасть, когда "всё возможно", а на невозможное требуется только лишь больше времени - осилим ли мы, сумеем ли "остаться", не ждёт ли нас та самая "электричка", на которую "внезапно" в очередной раз опаздывает Бусыгин? Сумеем ли, не сбежим ли, как Кудимов - "потому, что надо"? Никто не знает. И мы не знаем. Но можем узнать, познав пределы своей внутренней Вселенной, и - выйти за них, "возлюбить ближнего" и не отвергнуть "дальнего", сжечь старое и отжившее и освободить место новому и нарождающемуся, вернуться к истокам, и...начать всё сначала. Мы не должны совершать эту попытку, но мы можем - по примеру того же Сарафанова, у которого в запасе есть ещё "Малый Круг Жизни", и, я знаю, он проживёт его так, как сочтёт нужным, ведь он не один, с ним те, кто должен быть, те, кто рядом, те, кто любит Его.