Жизнь без авось. Рассказ 16. Гастрономия Феликса

 Гастрономия Феликса

Феликс всегда говорил: «Если продукт не пахнет родным домом, это не продукт, это фантик». В его мире хорошая еда делилась на две категории. Первая — та, что сделал он сам. Вторая — та, что сделала его мама. Всё остальное было «пластиковым суррогатом» и «фабричной печалью».

Его идея бизнеса родилась в момент глубокой эмигрантской тоски. Он сидел в немецком городе, смотрел на стерильные супермаркеты и страдал. Где, спрашивал он, настоящие огурцы? Где форшмак, который не просто паштет, а история? Где-то самое послевкусие, от которого на душе становится шумно?

Торговать он решил не просто едой, а «продуктами, наполненными душой и ностальгией». Немцы, естественно, считали это «Feinschmecker» (1) товаром. Они платили деньги за вот эту самую «душу». Платили охотно и щедро. Немцы — народ дисциплинированный. Если им сказали, что это эксклюзивный продукт, значит, так оно и есть.

Феликс запустил бренд «Гастрономия Феликс». Он не хотел связываться с обычным магазином. Это слишком скучно. Он решил продавать свой товар через интернет и на крошечном, очень «фарблонджет» (2) фермерском рынке. Он поставил там витрину, которая выглядела как старая бабушкина тумбочка. Это было атмосферно.

Ассортимент был прост и убийственен. Солёные огурцы (те самые, хрусткие). Помидоры в собственном соку (с ядрёным рассолом). И его коронка — форшмак. Это был не просто паштет из селёдки. Это был форшмак с «Митлайд», как он сам говорил. Когда ты его ешь, ты сразу вспоминаешь маму и лето. Он считал, что именно «Митлайд» — главный ингредиент.

Склад и производство Феликс оборудовал в своём подвале. Это была, мягко говоря, не «лаборатория». Это был пещерный грот, обставленный столами. Свет там был тусклый, влажность – как в тропическом лесу после дождя. Воздух густой. Он пах селёдкой, чесноком и чем-то очень, очень старым. Феликс уверял всех, что именно этот запах придаёт продуктам «особый, винтажный букет».

Клиенты радовались. Отзывы были восторженные. «Это как в детстве!» — писали русскоязычные... «Exzellent! Ein echter Genuss!» — писали немцы, которые не знали, что такое форшмак. Они просто чувствовали, что это «Feinschmecker». Они покупали его не просто для еды. Они покупали его как культурный манифест. Для них сам факт приобретения солёного огурца в банке без этикетки был актом свободы от гипермаркетной стерильности. Феликс даже придумал слоган: «Ваше право на небольшой «Бохай» в жизни».

Всё шло как по маслу. Или как по рассолу, что для Феликса было одно и то же.

Но, как известно, не может в этом мире быть вечного «Кич» счастья. Однажды, в самый разгар заготовок, в подвале появилась Инспекция. Это был негромкий, но очень строгий мужчина в бежевом плаще. Его звали господин Шнайдер. Господин Шнайдер представлял санитарно-гигиеническую службу. Он выглядел так, будто лично придумал все правила, которые сейчас собирался нарушить Феликс.

— Guten Tag,

— сказал господин Шнайдер. Говорил он так, будто его рот был запрограммирован на интонацию протокола.

— О, здравствуйте,

— ответил Феликс, пытаясь загородить собой особенно подозрительную бочку с соленьями. — Вы к кому? Тут у нас частная коллекция.

— Я к «Гастрономия Феликс». У меня Kontrolle (3).

Феликс почувствовал, как его форшмак медленно опускается в желудке. Это был Schlamassel (4). Настоящий, классический, как в анекдотах.

Господин Шнайдер прошёл в «лабораторию» и остановился. Кажется, он даже не дышал. Он просто втягивал воздух носом как пылесос.

— Was ist das?

— спросил он тихо. Его голос был почти шёпотом. Это был шёпот ужаса.

— Это? Это мой рабочий кабинет,

— Феликс растянул губы в фальшивой улыбке. — Тут я творю.

Взгляд инспектора медленно скользил по помещению.

Банки стояли рядами. На них не было ни одной этикетки. Какие-то были подписаны маркером. Надписи были неразборчивы: «Огурцы. Те, что слева» или «Мама сказала, что это лучшее».

Приборы были нестерилизованные. Ну, то есть, они были помыты. Где-то в прошлом. Может быть, вчера. А может, и неделю назад. Вилки, ложки, черпаки — всё лежало вперемешку на старом столе. Рядом с ними мирно дремала кошка Зильбер.

— Кошка,

— констатировал Шнайдер.

— Муза!

— поправил Феликс. — Она даёт вдохновение. И ловит мышей. Это экология.

Господин Шнайдер подошёл к столу с заготовками. Там стояла громадная миска, в которой Феликс только что размешивал очередную партию форшмака. Обои на стене, кажется, видели ещё Рейхсканцлера. Пол был каменный и влажный. С потолка что-то капало.

— А это что за… Tzimmes (5)?

— Инспектор ткнул пальцем в потемневшую от времени разделочную доску. Она была покрыта слоем, который Феликс называл «благородная патина».

— Это доска, которой больше ста лет,

— гордо ответил Феликс. — Я её берегу. Она помнит ещё царских поваров! Это аутентичность!

Инспектор достал блокнот. Он начал писать. Писал он быстро, но аккуратно. Его почерк был похож на медицинскую справку. Это была не просто запись, это было создание документа, который мог уничтожить Феликса. Каждая буква ложилась на бумагу с весом государственного приговора. Феликс видел, что дело плохо. Хуже некуда. Он уже представлял, как будет продавать свою последнюю рубашку, чтобы оплатить штрафы.

Шнайдер, закончив одну страницу, поднял на Феликса глаза.

— Господин Феликс, Вы, кажется, продаёте еду. А не экспонаты из музея. Здесь нет ни Ordnung (6), ни гигиены. Здесь царит Meshuge (7) хаос. Помещение абсолютно не соответствует никаким, слышите, никаким санитарным нормам Евросоюза. У меня нет выбора, кроме как опечатать это. Я должен немедленно закрыть ваше производство.

— Не надо,

— простонал Феликс.

Инспектор протянул руку к банке с огурцами. Она была самая неприметная. Самая грязная. На горлышке банки был тонкий ободок из какой-то неопознанной пыли.

— И что это за... «Шмуц» (8)?

— Инспектор наморщил нос.

В этот момент в голове Феликса что-то щёлкнуло. Он понял, что проиграет, если будет говорить о гигиене. Он должен говорить о душе. Он должен говорить о культуре.

— Господин Шнайдер,

— Феликс сделал трагическое лицо. — Вы не понимаете. Это не «Шмуц». Это — история.

Инспектор замер. Он ждал.

— Вы видите эти огурцы?

— Феликс взял банку в руки. Он держал её, как древний артефакт. — Это не просто огурцы. Это — «Царские огурцы по старинному русскому рецепту». Рецепт из XVIII века!

— И что этот рецепт говорит?

— Шнайдер был скептичен, но слегка заинтригован.

— Он говорит: «Если чисто — значит, невкусно». Это философский принцип! Наши предки знали, что химия убивает вкус. А что даёт вкус?

Феликс наклонился и зашептал, как будто открывал великую тайну.

— Они использовали для консервации… натуральные консерванты!

— Какие?

— Инспектор напрягся.

— Тот самый «Шмуц»!

— торжествующе воскликнул Феликс. — Грязь, господин Шнайдер, это же… это натуральный консервант! Он стабилизирует рассол. Он создаёт ту самую, уникальную микрофлору! Именно этот налёт, эта патина, которую вы так презираете, гарантирует подлинность вкуса. Если бы вы стерилизовали эту банку, вы бы убили дух русского огурца! Вы бы совершили гастрономическое преступление!

Феликс говорил с таким надрывом, с такой искренней, почти религиозной верой, что сам почти поверил в свою ложь.

— Понимаете?

— продолжал он. — Эта пыль, которую вы видите, — это не пыль! Это следы времени! Это печать качества! Если убрать грязь, это будет обычный, бездушный, фабричный огурец. А это… это — культурная ценность, которую нужно защищать от стерильности!

Инспектор стоял ошеломлённый. В его глазах боролись два чувства. Первое: его немецкая душа, которая требовала немедленно сжечь это подпольное производство. Второе: его человеческая душа, которая увидела перед собой не жулика, а безумного, но очень убедительного художника.

Господин Шнайдер медленно опустился на стул. Достал протокол.

— Я… я не могу это есть. Но я не могу это и закрыть. Это ставит меня в настоящий Zweifel (9), господин Феликс. Это что-то совершенно, совершенно новое для моих протоколов.

Он взял ручку и, тщательно выводя каждую букву, написал в графе «Заключение»:

«Продукт является культурной ценностью, а не едой. Его потребление может нанести вред здоровью, но его сохранение является необходимым для поддержания традиционной русской гастрономической философии».

Он поставил жирную, бюрократическую подпись. В графе «Меры» он написал: «Запрещено продавать. Разрешено экспонировать».

Феликс почувствовал, как к нему возвращается способность дышать.

— Aber (Но)...

— пробормотал он.

— Но если вы ещё раз продадите хотя бы один огурец,

— сказал Шнайдер, убирая ручку. — Я приду к вам снова. И мы поговорим о вашем Meshuge-хаосе уже в другом месте. А пока… наслаждайтесь своим музеем.

Инспектор встал. Поправил плащ. И вышел из подвала, оставив Феликса стоять среди его «культурных ценностей». Бизнес был спасён, хотя и переквалифицировался в «музей ностальгии». Правда, на фермерском рынке он теперь продавал «огурцы–экспонаты» и рассказывал легенды. А покупатели, которые платили в три раза больше за «право прикоснуться к истории», были в полном восторге.

Примечания:

(1) Feinschmecker (Нем.) — Гурман, знаток изысканной еды

(2) Farblondzhet (Идиш) — Заблудившийся

(3) Kontrolle (Нем.) — Проверка, контроль

(4) Schlamassel (Идиш) — Неприятность, беда

(5) Tzimmes (Идиш) — Суматоха, путаница

(6) Ordnung (Нем.) — Порядок

(7) Meshuge (Идиш) — Сумасшедший, безумный

(8) Schmutz (Нем.) — Грязь, нечистота

(9) Zweifel (Нем.) — Сомнение, неуверенность