Четыре века поэзии или Хроники русского Парнаса...

Четыре века поэзии: Хроники русского Парнаса сквозь призму индуистского колеса

В индуистской космологии существует изящная и печальная концепция о четырёх веках-югах, через которые проходит Вселенная. Великий цикл начинается с Золотого века — эпохи высочайшей духовности и полноты бытия, вожделенного  аналога рая. Затем наступает Серебряный, где уже заметны первые трещинки, но в целом всё ещё сносно. Его сменяет Бронзовый — век, когда становится ощутимо хуже, но отблески былого величия ещё мерцают. И наконец, венец падения — Железный век, Кали-юга, когда мир погружается во тьму, вульгарную материальность и духовное оскудение. Утешает лишь одно: колесо повернётся, и цикл начнётся заново.

Удивительным образом эта восточная метафизика ложится на карту русской поэзии, создавая поразительно точную диагностическую схему. И если оглянуться назад, то можно ясно различить эти эпохи, отделённые друг от друга не столько хронологией, сколько качеством поэтической субстанции и образом жизни её творцов.

Золотой век: Гении между будуаром и дуэлью

Представьте себе Петербург пушкинской поры. Молодой человек, щеголь, просыпается ближе к полудню после очередной ночной вакханалии. День его пройдет с изящной беспечностью: несколько часов у зеркала, подбор фрака, способного сразить наповал; визит к модному портному; карточная игра; флирт с замужней дамой; дуэльный вызов, последовавший за этим флиртом. Где же в этом хаосе изысканных наслаждений место для поэзии? Ах, она вписана между строк самой жизни! Стихотворение рождается в альбом светской львицы, экспромтом брошено на карточный стол, начертано на манжете перед роковой дуэлью.

Золотой век — это аристократическая небрежность гения. Пушкин, Баратынский, Жуковский творили так, будто сама Муза была их светской приятельницей, с которой можно запросто выпить шампанского и обменяться колкостями. Они не «работали поэтами» — они ими были, с той же естественностью, с какой дышали. Их поэзия была не ремеслом, а продолжением светского жеста, высшей формой существования в мире, где даже разврат обладал хорошими манерами. Это была эпоха, когда гений умудрялся быть денди, а государственная или военная  служба органично совмещалась с написанием бессмертных строф. Полнота бытия, иначе не скажешь.

Серебряный век: Поэты в подполье ночного клуба

Спустя сто лет, буквально в двадцати минутах ходьбы от тех же самых петербургских гостиных, мы попадаем в подвал кабаре «Бродячая собака». Воздух густ от дыма папирос, гашиша и деклараций о смерти старого искусства. Здесь, за бокалом вина, не просто пишут стихи — здесь творят историю. За один вечер рождаются три поэтические школы, две театральные реформы и весь художественный авангард грядущего столетия. Но главное, что здесь можно занять денег до получки, увидеть нечто скандальное и с рассветом поехать допивать остатки вдохновения в Царское Село.

Серебряный век — это осознанный, отчаянный и демонстративный креатив. Ахматова, Мандельштам, Маяковский, Гумилёв — они уже не аристократы-дилетанты. Они — профессионалы от искусства, жрецы нового культа. Их жизнь — тотальный перформанс. Они пьют больше, любят трагичнее и говорят громче своих золотых предшественников. Поэзия стала работой, манифестом, способом выживания в надвигающемся хаосе истории. Если Золотой век — это полнота, то Серебряный — это ослепительная, но уже тревожная интенсивность. Блеск есть, но это блеск на лезвии бритвы, отливающий сталью грядущих катастроф. Духовность еще высока, но это уже не гармония, а экстаз, не равновесие, а маятник, застывший в верхней точке перед падением.


БРОНЗОВОМУ ВЕК: ЭПОХА ПОЭТИЧЕСКИХ СТАДИОНОВ И «ИНЖЕНЕРОВ ЧЕЛОВЕЧЕСКИХ ДУШ»

Если Золотой век творился в салонах, а Серебряный — в богемных подвалах, то Бронзовый век советской поэзии грянул, без преувеличения, на стадионах. Шестидесятые годы XX столетия. Оттепель. Страна, оттаивающая после долгой ледяной зимы сталинизма, жадно ловила каждое свежее слово. И поэты этого поколения - Евтушенко, Вознесенский, Ахмадулина, Рождественский, Окуджава - стали не просто голосом, а, если угодно, громкоговорителем эпохи.

Это был уникальный, не имеющий аналогов в мировой истории феномен: поэзия как массовое зрелище. Представьте себе: не рок-концерт, не спортивное соревнование, а многотысячная толпа, затаив дыхание, слушающая, как со сцены читают... стихи. Стихи о любви, о войне, о космосе, о правде. Зал взрывался аплодисментами не за драйвовый гитарный рифф, а за удачную метафору. Это было коллективное переживание, почти религиозный ритуал, где поэт выступал в роли пророка и трибуна.

Особенности Бронзового Века:

1. Тиражи как диагноз эпохи.  Сборники новых авторов издавались тиражами, которые сегодня кажутся фантастическими — сотни тысяч экземпляров! И они не пылились на полках, а сметались с прилавков, как горячие пирожки. Поэт в СССР был настоящей звездой, чья известность могла посоперничать с известностью космонавта. Как ехидно, но метко заметил Сергей Довлатов, быть литератором в самой читающей стране мира было не только почётно, но и выгодно. Это была редкая в советской системе возможность совместить идеологическую благонадёжность, народную любовь и реальное материальное благополучие.
2. Поэт как «инженер человеческих душ». Это ключевое, штампованное выражение как нельзя лучше характеризует социальный заказ эпохи. От поэта ждали не тонких душевных метаний, как от Ахматовой, и не личного богоискательства, как у символистов. От него ждали масштабного высказывания, часто — с чёткой гражданской позицией. Он должен был не просто творить, а конструировать — нового человека, новое общество, новую мораль. "Уберите Ленина с денег! "- провозглашал Евгений Евтушенко. Отсюда — пафос, ораторская интонация, обращённость к массе.


3. Диалектика официального и личного порождала удивительные явления. Бронзовый век — это вечный спор между гражданским пафосом («Хотят ли русские войны?» - песня на стихи Е.Евтушенко) и робко пробивающейся частной, интимной жизнью. Булат Окуджава со своей камерной, «домашней» бардовской песней, с его «дежурным по апрелю» и «Моцартом на старенькой скрипке», был такой же важной и неотъемлемой частью этого века, как и стадионный трибун Евтушенко. В его творчестве государственный эпос окончательно уступил место «малой родине» человеческой души. Это была поэзия, формально остававшаяся в рамках большого стиля, но в которой уже вызревали семена тотальной будущей индивидуализации, где ценность частного человека оказывалась выше коллективных лозунгов.


Так почему же всё-таки Бронза?

· В сравнении с Золотом: поэты Золотого века творили из внутренней свободы аристократа, чей статус не зависел от мнения толпы. Поэты Бронзового века были заложниками системы и её одобрения, даже когда бунтовали против неё.
· В сравнении с Серебром: Серебряный век был веком эстетического и философского эксперимента, обращённого к избранным. Бронзовый век — это век тиражируемого искусства, понятного миллионам. В нём было меньше тайны, меньше метафизики, но больше прямого, искреннего чувства и социального темперамента.

Это был последний великий всплеск массовой поэтической культуры. Поэзия в Бронзовом веке выполняла роль, которую сегодня выполняют социальные сети, телешоу и массмедиа — она формировала общественные настроения, была трибуной и исповедью одновременно. И пусть её металл не так ярок, как благородные металлы прошлого, но без этого прочного, гулкого бронзового звона картина нашей поэзии была бы неполной. Это был последний век, когда Поэт был Властителем Дум в самом буквальном, оглушительном смысле этого слова.


ЖЕЛЕЗНЫЙ ВЕК: ЦАРСТВО АЛГОРИТМОВ И ЦИФРОВОЙ ПЫЛИ

В давние времена бытования индуистских мудрецов люди не знали пластмассы. Но и эта аллегория очень кстати: "Пластмассовый мир победил," - горестно пел Егор Летов.
 Ныне большинство сочинителей, и нередко отнюдь не бездарных,  тратит свои реальные деньги на публикации в издательствах своих поэтических  сборников, которые, как правило, не продаются, а  в итоге  раздаются  даром. Если денег наскрести  побольше - можно прикупить и победы в конкурсах. Одному моему знакомому писателю за приличные, но на такие уж неподъемные деньги обещали не только тотальную  раскрутку-продвижение, а ещё и даже орден дружбы народов России и Болгарии  впридачу(?!)  Любой каприз за ваши деньги, господа...

Один раз мой друг и хороший поэт Паша случайно  сел в машину, разговорился с водителем. Неожиданно тот оказался продюсером  группы тогда покойного уже Михаила Круга «Попутчик». Подарил Паша ему сборник  своих стихов, и одно из них стало текстом песни этого проекта. Автор по почте честно получил гонорар в 200 долл. Многие поэты таких денег и не зарабатывали своим творчеством…

Однажды я был свидетелем такой сцены. Один юноша в компании немолодых поэтов спросил - в этом городе хоть кто-то зарабатывает поэзией? Только я, - скромно ответил автор пары десятков поэтических сборников. Но, собственно, поэзия тут не причём. Он просто делает бизнес и издаёт местных поэтов, так как большинству из них обращение в типографию на по карману.

Сейчас пишут  стихи либо юные, либо пенсионеры. То есть ныне возрастное это явление –  поэзия. У одних страсти бушуют, у других появилось, наконец, свободное время. Мне самому сейчас «не пишется». Увы, зрелый возраст – лирика «не канает», тянет на прозу, эссеистику, философию, на что-то умное и увесистое. (А может это мой  личный Железный век?)

Итак, мы вступили в эпоху, которую индуистские мудрецы назвали бы Кали-югой — Железным веком. Это век, где литература перестала быть «хлебом души» и превратилась в один из многочисленных контент-продуктов на развалах цифрового супермаркета.

Признаки упадка, как на ладони:

1. Экономика графомана.  Парадокс: даже культовые авторы, чьи имена у всех на слуху, по их же признаниям, зарабатывают литературным трудом сущие гроши. Супермодный  Виктор Пелевин, как кто-то подсчитал, с публикации своих романов, теперь выходящих  стабильно раз в полтора года, зарабатывает где-то полмиллиона рублей  в месяц.  Писатель сегодня — не «инженер душ», а нищий маргинал в мире цветущих и пахнущих блогеров и инфлюенсеров. Единственные, кто может достойно сводить концы с концами  —  либо  Дарья Донцова, которая строчит по 20 страниц в день, а количество книг которой, если сложить, будет в разы выше её роста; либо «теневики» от литературы — попсовые песенники вроде Ларисы Рубальской, штампующие тексты, как на фабрике. Расценки у именитых представителей попсы -  триста-четыреста долларов за текст песни.  Искусство уступило место ремеслу, вдохновение — формулам успеха.
Подобные авторы и  сами прекрасно  понимают – в Вечности их  творчество не останется...

2. Цифровое Вавилонское столпотворение. Литература массово ушла в сеть. Порталы вроде Proza.ru и Stihi.ru — это и спасение, и проклятие. С одной стороны, они дали голос тысячам авторов, которых раньше бы не издали. С другой — они создали чудовищный, немыслимый информационный шум, в котором тонут отдельные бриллианты. Поэзия и проза девальвировались, превратившись в «контент», который потребляют между лентой в соцсетях и просмотром мемов. Читательское внимание стало самым дефицитным ресурсом.
3. Призрак у холста: искусственный интеллект. И вот мы подходим к очень важному вопросу — о роли ИИ.  Да, ИИ сегодня — это идеальный ремесленник Железного века.
   · В прозе, особенно в малых формах (рассказ, эссе, статья), он справляется более чем достойно. Он усвоил структуры, синтаксис, может генерировать связные и стилистически выверенные тексты. Он — великий имитатор, виртуозный стилизатор.
   · Но в поэзии он беспомощен. И причина фундаментальна: ИИ не чувствует. Он мыслит алгоритмами и не знает боли, любви, тоски. Он не обладает сознанием. ( А что это такое? - спорят и спорят научные специалисты. Может душа все же существует?). Он не слышит музыки языка, для него ритм и рифма — это математические паттерны, а не биение пульса. Его метафоры бездушны, его образы — это компиляция, а не озарение. Он не понимает рифмы и нарушает ритм, ибо не дышит им. Проблески гениальности он может принять за ошибку, ибо всегда она - нарушение шаблона.  Он — лучшая иллюстрация духа Железного века: технократичного, эффективного, но лишённого той самой «духовности», что отличала прежние эпохи.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ И ПРОГНОЗ: ЧТО ЖДЁТ СЛОВЕСНОСТЬ?

Итак, мы прошли полный круг. От салонной игры Золота, через мистические искания Серебра и стадионный пафос Бронзы — к цифровому ремесленничеству Железа. Что же дальше? Есть ли надежда?

Мой прогноз, честный и беспощадный, таков:

1. Литература не умрёт. Она разделится.
   · По одну сторону баррикад останется «литература как развлечение». Это царство ИИ, плодовитых авторов детективов и любовных романов, контент-менеджеров и копирайтеров. Это будет эффективная, массовая, коммерчески успешная в известных пределах индустрия. (Современный писатель уже не автор текстов, а медийная фигура. Сергей Минаеа гордится, что был последним писателем в России XXI  века, чем роман "Духless" был продан тиражом в миллион экземпляров - если ему, автору, верить.  Теперь он создал свой каналв Ютьбе с миллионами подписчиков. Так кто же он теперь - блогер или писатель?)
   · По другую сторону баррикад уйдёт «литература как искусство». Она станет элитарной, камерной, нишевой. Это будет удел одиночек, фанатиков слова, которые будут писать не для алгоритмов и не для миллионов, а «в стол» или для узкого круга посвящённых. Это будет похоже на алхимию в эпоху расцвета химии.
2. ИИ не заменит Поэта, но изменит его роль.
   Художник будущего будет не тем, кто владеет техникой (её обеспечит ИИ), а тем, кто владеет душой, уникальным опытом и смелостью. Его задача будет не в том, чтобы хорошо писать, а в том, чтобы говорить то, что не может сказать никто, включая машину. Поэт станет шаманом, голосом которого говорит само человеческое — со всей его болью, абсурдом и несовершенством.
3. Новый Золотой Век? Он возможен. Я верю, что родится он не из ностальгии по прошлому, а из катастрофы. Из глубочайшего экзистенциального кризиса, который заставит человечество вновь искать ответы не в Google, а в собственной душе. Это будет литература нового мифа, нового языка, способного описать мир после цифрового Вавилона.

Колесо Сансары повернётся. Но чтобы родился новый Пушкин, сперва должна родиться новая, невиданная пустота, которую только он и сможет заполнить. А пока — да, мы в самом разгаре Железного века. И наша задача — не оплакивать его, а, затаив дыхание, вслушиваться в тишину, ожидая первого крика нового слова.

Хочется закончить трепетной цитатой из В. Сорокина, которого называют в интернете "последним великим русским писателем" (интервью 2024 года): "У меня старомодное отношение к книге. Я люблю её вес, шершавость страниц, запах. На книгу можно пролить кофе или даже поставить горячий кофейник, можно прожечь её сигаретой. Она молчит, ей не нужно электричества. Она ничего не требует. Хочешь — читай, хочешь — поставь на полку, хочешь — выброси на помойку. Её можно облить слезами, вином, кровью, спермой. И это всё останется на ней в память о читателе. В неё можно вложить цветок. Когда я был в Стэнфорде, то там, в библиотеке, читал дневники русских офицеров, покинувших Россию сразу после Гражданской войны. У одного офицера дневник кончался, когда он садился на корабль в Одессе. И на последней странице была веточка акации. А что может iPad? Слёзы или кровь стекут с него, ничего не оставив».