Леший и березовая роща

     (Из дневников лешего).
     Рассказка третья, почти драматическая.

     Лешие – терпеливые сущности. Но лишило Проньку спокойствия одно событие, произошедшее в одну из замечательных зим. Сто семьдесят лун назад люди отметили смену тысячелетий, и лешему казалось, что ничего плохого не случится. Люди, живущие на  Лысой горке, радостно провожали Старый год*. Неведомая благодать свалилась на жителей и обитателей  Ближнего Леса в тот памятный год, только не все ощутили её: его территорию присоединили к  столице. Только вот леший этого не знал и не предполагал, какие преференции от этого на него свалятся. Погода в первый месяц зимы стояла малоснежная, зябкая: уж на что лешие терпимо переносят морозы, но Пронька чувствовал себя некомфортно и отсиживался в своем земляном доме, греясь у очага и царапая в свете холодного огня на лубяных листках события минувших дней.

     Хотя  большинству людей в век перемен жилось несладко, среди них находились инициативные индивиды, которые любые изменения использовали для собственной выгоды. Вот группа таких товарищей и «всплыла» на Лысой горке. Однажды зимней ночью к березовой роще, которую леший со всем тщанием выращивал на берегу речки Незнайки, что змеится у подножия Лысой горки, ночью подъехала воняющая дымом техника. Скоро до Пронькиного уха донеслись стоны выдираемых с корнем деревьев…  А  к утру народ из многоэтажек, пришедший на остановку автобуса, увидел, что половины рощи уже нет. Пронька с самого утра невидимкой бегал среди людей и громко вопрошал: «Как же? Зачем? Люди, кому деревья и грибы мешали? Речка внизу, ее питать снегом талым надо, а не заливать шалыми водами с полей!». Его слова вызывали тревогу и возмущение у людей, его возгласы смешивались с их негодованием и улетали к людям в черном, управлявшим техникой. Но слова растворялись в реве и вони тракторов и экскаваторов, и люди в черном не хотели их слышать. Другие люди, тоже в черном, приехавшие позднее в гладких черных автомобилях, доставали из черных портфелей какие-то бумаги с черными печатями и трясли ими перед толпой, цедя сквозь зубы: «Тут все написано. Тут в документах нет леса и значит, его НЕТ. Вам КАЖЕТСЯ, что это был лес. МЫ здесь построим дома! НАМ можно». Пронька в конце-концов решился. Он исстари не любил людишек, но мирился с существованием цивилизации, как с неизбежным злом, потому что среди них находились такие, общение с которыми  и их деятельность были интересны лешему и шли на пользу Лесу. Он долго рылся в мешочке с берестянками-наговорами и снадобьями, который как аптечку, всегда носил с собой. Наконец нашел подходящую бересту с наговором. Указал пальцем на самого главного из черных людей, обвёл крУгом его свиту и стал читать: «Буга-вуга, гад лесной, ты пришел сюда с тоской, ветра синего волной, будешь смыт в моря и реки, станут зверем человеки!». И подтвердил наговор знаком зверя, в которого хотел обратить этих людей. Наговор этот начинал проявляться после полуночи, действовал сорок четыре дня и леший надеялся, что за это время эти людишки опомнятся. Но люди в черном словно почувствовали неладное. Ломота суставов и зуд охватил их тела, и это было неприятно. Они засуетились, похватали свои бумаги, уселись на черные машины и быстро уехали. Но через день приехали новые люди и истребление рощи продолжилось. Радикальных средств борьбы с несправедливостью у Проньки больше не было: все действенные наговоры были исчерпаны  и их нужно было запитывать силой, а это можно только тогда, когда у Алтаря соберется хотя бы Малый Круг. Хотел было с отчаянья Пронька обратить черных людей в бурьян, да вовремя вспомнил, что сейчас не лето, а зимой этот наговор необратимый и не имеет обратной силы. Пронька был гуманист.

     Через два дня на месте рощи остались кое-где пеньки, торчащие из грязного снега… И принял леший, как данность, что есть  такие люди с машинами, что хуже его грозных и бестолковых зверей, хотя с последними он всегда находил общий язык.

     Проходила мимо зима с её снегами и оттепелями. Пронька с горечью распрощался с косулями, и проводил их до западных границ своего леса. Лоси, которые было прижились в его лесу, тоже почувствовали беспокойство и ушли сами, но на север, где леса гуще, холмы выше и дорог меньше. И коротал он зимнее время, общаясь с лисами да зайцами. Но и те из его леса стали уходить, много беспокойства стали доставлять столичные людишки. Даже семья ёжиков, приходившая в его жилище на зимнюю спячку, и та весной подалась в Дальний лес.
 
     Пронька был просвещённый  леший. И вот, в начале лета, он приоделся в новые штаны и рубаху, нацепил было лапти, но подумал, и сменил их на кроссовки, что принес ему в благодарность за брусничную поляну кузнец. Оделся, положил в походную сумку пару мензурок мухоморовки, горсть берестянок с наговорами и пошел в Большой Город за правдой. Все люди ходят в Город за правдой. Особенно правдолюбы. Уважают они столицу. Полагают – там правды больше. Вот и наш леший впервые пошел в столицу. Пошел пешком, он не мог переместиться в то место, которое не видел ни разу. Путь его лежал вдоль дороги, у которой еще недавно была его роща. Теперь там стояли автокраны и высились горы стройматериалов, а из строительной грязи ползли вверх фундаменты домов. Вселенское зло должно быть наказано. А бессмысленную гибель его рощи он посчитал вселенским злом. Я так понимаю, его вселенная была в рамках его Леса.

     В Москве  много старых больших домов, в них не везде живут домовые. В таких домах и находили приют лешие, ушедшие на пенсию. (По выработке стажа их ставили на энергетическое довольствие в том лесу, где они несли службу и они доживали свой «век» в качестве горских или учительствовали в редких лесных школах, делясь опытом с юным  поколением. А «век» их, как я понял из «записок», может длиться не один человеческий). Не удивительно, что горские обрели определенное влияние не только среди малого народца, но и среди людей. Вот к такому просвещенному знакомому, бывшему наставнику и другу Федоту, шел  Пронька за помощью. Давненько леший не видел друга, всё заботы-дела, прямо как у людей: с каждым годом всё больше и больше. И это притом, что Пронька ещё не осваивал мобильный интернет, хотя Федот давно намекал…

     – Здорово, Федот!

     – И тебе не хворать, Прохор! Говори, что у тебя. – Леший Федот, теперь горский,  отложил в сторону веник. Ветеран Дальнего Леса жил на чердаке старого кирпичного дома, блюл порядок на вверенной территории и поэтому не любил пустопорожней болтовни, разве что после стаканчика-другого мухоморовки.

     – Рощу мою сгубили! – Пронька, как всегда, был лаконичен и тут же  ментально сбросил Федоту образы людей в черном. Пока тот вникал в «картинки»,  гость не спеша выгрузил на стол мухоморовку, четверть свежего берёзовика,  туесок брусники урожая прошлого года, берестяную банку с медом.

     – Это те, что крысятничали! – вынырнул в реал Федот. - Так половина, почитай, крысами и осталась бегать по дворам. Не могли обратно обернуться. Твоя работа?

     Увидев скромный кивок Проньки, добавил:

     – Знатно!

     – Помощь нужна, Федот! Чувствую, не справлюсь я с нашествием человеческим на мой Лес. Не только мой изводят, другие братишки гонцов шлют. Братьям жить негде. Брянские леса, калужские, московские, тверские…  Все вырубают, совсем страх потеряли! К новгородским подбираются.
 
     Почесав голову, Федот разразился монологом:

     – Понимаешь, Прохор, людишки измельчали. Особенно в городе. Большинство их только о бумажках, что деньгами называются, думают и говорят. На подлости и обманы идут, чтобы этих бумажек больше наскрести. У кого их больше – тот царь. Раньше цари златом-серебром богаты были, а счас-то… – ветеран сокрушенно покачал головой, – слова пустые и бумажки. Наших братьев всякими посулами соблазняют на вершение подлостей во имя своих интересов. Но мы держимся…

     – Федот! Собраться бы братьям и сестрам на Лысой горке, сотворить Большой обряд. И преемника мне на смену положено и Лес заодно защитить надо. И, это, Алтарь-камень опять переносить надоть.

     – Заладил одно: надоть-надоть! На пенсию собрался? Рано! – Федот кругами забегал по чердаку, расчесывая седые патлы, сразу ставшие дыбом, показывая высшую напряженность мыслей ветерана. – Тебе еще работать и работать! Вон, на меня зри! Рощу твою уже не вернешь, но укорот черным людишкам сотворить следует…   Бабу-Ягу сыскать надобно, на Урал-батюшку подалась старушка…  Ладно, пошлем гонца – столица мы, али как! Обсудим дела наши скорбные, тебе дадим знать.

     Ветеран открыл пробку, понюхал содержимое мензурки.

     – Не приглашаю в дом, Прохор, задачу ты мне нарисовал долгую…  Быструю дорогу ко мне ты теперь знаешь, наведайся через две четверти луны. И березовика ядреного на меду прихвати. А пока прости и ступай, мне тему с народцем перетереть надоть.

     Федот пообтерся в городе, нахватал много новых словечек,  и поэтому Пронька не всегда его понимал с первого слова. Но, будучи обнадёженным, леший вернулся в Лес и с утроенной энергией продолжил свои  обычные дела: убирал мусор, лечил зверюшек и птиц, присматривал за гнёздами и наблюдал за людьми, заходившими в лес. И не забывал писать свою летопись.

     А тем временем в столице, в одну из серых ночей…

     – Игнатий, доедешь до Катенбурга, найди на вокзале Фрола-горняка, – невысокий ростом и пухленький домовой, уцепившись снаружи лапками за раму опущенного окна, на ходу поезда наставлял вагонного, сидящего на верхней полке.     – Он к твоему поезду в аккурат выходит. Передай ему, пусть Бабу-Ягу сыщет и передаст ей: Федот-московит срочно просит аудиенции.
 
     – Хорошо! – вагонный через двойной кувырок спрыгнул с полки, и растворился в коридоре купейного вагона. Домовой укоризненно покачал головой (вот фокусник!) и исчез.

     Через четверть луны, в аккурат на полный её лик, в окошко Федоту, что на чердаке, постучали. Федот прислушался: так и есть, за окном раздавалось мерное гудение силового трансформатора. Так могла гудеть только ступа Бабы-Яги. Ветеран разгладил бороденку и распахнул окно:

     – Жива, старушка! Паркуйся и заходи!

     Тонко взвыл привод микролифта ступы и к открытому окошку величественно всплыла Яга.

     – Ну здорово, Федот! Чего изволишь?

     – И тебе не хворать, Яга-Ягинишна. Благодарствую, что сама пожаловала. Входи в покои скромные, вкуси мухоморовки свежей! – галантно протянул лапку Федот.
     Яга невесомо коснулась рукой лапки ветерана и тут же, в облаке гнуса,  материализовалась рядом с ним. Федот протянул лапку в сторону своей комнатки, щелкнул пальцами, собирая гнус в зудящий клубок позади себя и продолжил:

     – Прошу, сударыня! Леший Прохор Тимофеевич самолично состряпал, примешь двадцать пять капель – и сразу двести лун сбросишь. Как будто на молодильных яблоках настоял! Да ты и так обликом едина столько лет, кофты да юбки только меняешь.
 
     – Ладно, хватит уж елей лить. Сколько тебя знаю, все сласти вещаешь, льстец! – сверкнула стальными зубами Яга. – Наливай и будем беседы вести… И, это, не забудь мне аккумуляторы в ступе зарядить. Стара становлюсь, трудно выпрыгивать из ступы, как раньше…

     Спустя пару дней, ночью в одной из квартир фешенебельного района столицы…

     – Что ж ты, Борис, сук пилишь, на котором гнездо свил? Леса-то вырубать стал, озера сушить, речки-овраги-луга засыпать? Уговор у нас был? – Был! Ты –  не мешать мелкому народцу жить, а мы за это – тебе помогать! – Небольшой домовой, в красной рубахе, синих галифе с лампасами и аккуратных кожаных сапожках сидел на шее спящего депутатора** и крутил ему ухо. Тот стонал, пускал слезу и шмыгал носом, пытался сучить ногами, но вырваться никак не мог: неведомая сила скрутила его и лишила подвижности. – Не будешь следить за своими людишками, будешь давать им много воли – навек лишу движения! Забудь про Ближний Лес, и своим скарабеям внуши, что был тебе вещий, почти научный сон: не рубить леса московские, не засыпать овраги глубокие, не сушить реки-озера-болота!

     Домовой вытащил из кармана пузырек, вытряхнул из него в ладошку щепоть серого порошка... Отвесил другой рукой мычащей  голове звонкого леща, и когда она, взмыкнув, потянула носом, поднес к носу депутатора порошок. Тот втянул его в себя, замер на секунду и затих. Домовой слез с человека, поправил на нем одеяло и ночной колпак с кисточкой, открыл створку платяного шкафа и исчез в нем.
 
     Некоторое время спустя.
«25 июня. INTERFAX.RU - Сотрудники МВД пресекли деятельность банды "земельных рейдеров", орудовавших на территории Московского региона. Путем подкупа чиновников одного из сельских округов Н-ского района банда при помощи фальшивых документов приобрела по заниженным ценам участки земли и перепродала их компаниям-однодневкам, через которые участки попали одному из аффилированных  администрации района застройщиков. Сотрудниками  ГУ МВД РФ по ЦФО предотвращено отчуждение у правообладателей около 7 га земляных угодий, сообщили "Интерфаксу" в пресс-центре МВД РФ. Участки земли будут реализованы администрацией сельского округа по рыночным ценам.
"Сотрудники ГУ МВД РФ по ЦФО так же проверяют информацию о том, что на территории Московского региона действует еще несколько групп лиц, осуществляющих рейдерские захваты земельных участков и незаконное строительство на них", - отметили в пресс-центре ведомства».
На эту новость я натолкнулся в интернете позднее, разыскивая совсем другое, и отнесся тогда к ней весьма скептически. Но прочитав впоследствии «Записки», я вспомнил её и понял, что  зря. Вон как повернулось дело. Может же народец, когда захочет! Но Пронька этого не знал. Да и рощу не вернуть.

     Через две четверти  луны Пронька наведался к Федоту. Они сидели за небольшим столиком на крыше высокого дома. Над ними ярко светила полночная луна, свет её освещал мензурку с мухоморовкой  и грустные лица леших; далее лучи её растворялись в огнях большого города, и лишь лунная дорожка, что сверкала внизу на речной глади, напоминала о том, что вверху безоблачное небо. Перед лешими раскинулась столичная панорама: слева в свете прожекторов отблескивали купола  храма Спасителя, справа светился огнями Большой Каменный мост и шпили башен Кремля.

     – Был Малый Совет… Мы тут посовещались… Короче, готовься к Большому Кругу. Будет тебе преемник, из Архангельской школы. Пришлем молодого, перспективного.  Придется тебе срочно ввести его в курс дел. Сроку тебе на это – двадцать лун. И не проси больше, время такое. Глобальные перемены грядут! Чувствую шкурой - зудит. Кащею по срокам подняться пора, полторы тыщи лун как спит, а ему Большой Совет готовить нужно. И Яга себе преемницу готовит, говорит – Кащей подымется, тогда, мол, и представлю…
Бывший наставник примолк, пригубил из березового стаканчика, и чуть спустя продолжил:

     – А ты, если хочешь, то для тебя  есть место в Брянском Лесу, в Приграничье. Заповедник. И школа там лесная имеется, и зверь по лесу ходит… Но приворовывают людишки лес в той округе, скажу честно, но такого беспредела, что в Ближнем Лесу намечается на ближние триста лун – там пока нет… Никифор, местный леший, попросился в Архангельские леса. Там, говорит, для молодёжи простору больше. Если не хочешь – могу посодействовать тебе перейти в горские, в столице как раз пару новых жилых комплексов вводят в строй…

     – Нет-нет! – поднял лапки кверху Пронька. – Не хочу я людей… Уж лучше в глушь  Брянского Леса. В школу… И – оттуда сюда, в мой Лес недалече сбегать… А мой Лес, что будет с ним?

     – Новый мэр обещает не рубить Лес. Поклялся матерью, говорит – клятва самая крепкая у людей... Хотя там… – Федот цикнул зубом и кивнул в куда-то перед собой, – после твоего друга Сибирцева, веры людишкам особой нет.
Отхлебнул из стаканчика  и подумав, добавил:

     – Поля, правда, будут застраивать человейниками. У чинов городских бзик на эту тему, башляют они.
 
     И Федот развел руками, как бы подтверждая бессмыслицу нового для Проньки столичного слова.
 
     – Что сможем, то будем делать. Школы на Урал-батюшке открывать будем, поэтому – собирай Большой Круг, вынимай Алтарь-камень, молодёжь нам нужна!

     А Пронька хотел  спасти  Ближний Лес, молчал и надеялся на чудо… По человечьи он горевал, что не стало Сибирцева: вот кто мог бы спасти их Лес…




Примечание.
* Год, насыщенный знаковыми событиями: изгнание из кабинета министра обороны, прибытие в страну Сноудена, евромайдан в Киеве и подготовка к зимним ОИ.
**Чиновник, в одном лице совмещающий функции исполнительной и законодательной власти.