Семёрка Бубён и три звезды

Вот уже много веков гадают люди на картах и загадывают на них желания – но не могли бы карты указывать судьбу людей, если бы не знали сами, каково людьми быть.

Однажды в стране, где собралось всё возможное волшебство, созвал Валет Пик, что отвечал в королевстве за искусство и веселье, всех певцов на празднество. В каждую гильдию заходила его помощница, Трефовая Тройка, и голосила:

– Чтобы каждый, кто способен хоть один звук протянуть, был всенепременно!

Одни в ответ готовые прошения о пропуске на прослушивания отдавали Тройке прямо в руки, другие просили больше времени всё обдумать, а иные и вовсе отказывались – говорили, петь не умеют. Тройка же этого так не оставляла:

– Я тоже никакая не певица, но пою же! Наш дорогой Пиковый Валет вовсе не таков, чтобы казнить за единственную фальшивую ноту! Да и не стоит лукавить, будто сами будете не рады спеть с настоящей большой сцены.

Те, кто слова такие слышал, на прослушивание собирались уже куда как охотнее. Особенно оживилась одна бубновая семёрка – знаков на ней было семь, как семь нот, а углов в её знаке четыре, как четыре удара в такте в самых весёлых песнях, и была она счастлива спеть прилюдно. Да и из истории помнилось ей, что многие из лучших певцов и певиц бубновыми были – пусть и восьмёрками, да и что с того? “Всё равно это странно”, – говорила временами Семёрка, – “когда повторяют, как молитву, что нот семь, а когда до дела доходит, всякий раз зачем-то к тем семи нотам ещё одну первую приделывают. Видать, чтобы всего было восемь, чтобы на два такта по четыре ноты делилось – оттого восьмёрками и петь проще”.

Стала Семёрка напевать свою любимую мелодию – поначалу тихо, чтобы никого поблизости неотточенным исполнением не обидеть, но с каждым новым звуком сил в ней прибавлялось, и запела она громче, и обернулась вокруг себя, что танцовщица на сцене, и вытянула руки вверх, как дерево тянет ветви к солнцу, и глаза к небу подняла – а на небе том сияли уже две звезды, которые первыми загораются, когда свет солнца меркнуть начинает. И пока глядела на них Семёрка, пролетела между тех двух звёзд третья, падающая, и тут же угасла. Прочитала это Семёрка как знак небес:

– Погаснуть звезда в любой момент успеет, а на то, чтобы светить, времени может быть мало. Если ты не истинная звезда, вечно сияющая – нельзя не светить, когда есть шанс. Ведь могла та звезда упасть и там, где облака бы её закрывали, и никто бы её не увидел, и сгорела бы она впустую.

И примчалась Семёрка на следующее утро прямиком в резиденцию пикового валета, напевая про себя ту самую мелодию с таким упорством, будто бы звёзды больше никогда не загорятся, если она вдруг замолчит. Так и шла Семёрка и пела, пока её Тройка Треф не окликнула:

– Милая, тут и остановиться можно! Прошагаешь ещё хоть немного – в противоположную стену упрёшься, а то и ударишься, а там и ворот нет.
Оказалась, Семёрка за пением и сама не заметила, как прибыла в нужную резиденцию. Посмеялись над ней остальные собравшиеся певцы, но не зло – просто радостно было им видеть кого-то настолько делу преданного. Попросил Валет каждого написать, кто он или она есть и какую песню петь намерен, а главное – что кого привело к мысли, что спеть на сцене под управлением Валета обязательно нужно. Кто-то писал “мне важно покорить новые горизонты”, кто-то признался письменно, что готовился к этому дню долгие годы, Семёрка же ответила просто: “зачем об этом думать, не рассуждают же звёзды, зачем светят?”. Отдала она Валету записку с улыбкой, а тот на неё посмотрел так, будто говорящего соловья увидел. Саму Семёрку это удивило, и поспешила её успокоить Трефовая Тройка:

– Не переживай так, у этого балбеса удивлённый взгляд похож порой на суровый. А смотрит он на тебя так потому, что такого чуда, как ты, здесь ещё не было.

Посмеялись в этот раз все, и в их числе сама Семёрка – и приступили наконец к делу. Один раз спели певцы по очереди – половину лучших на празднике выступать позвали, и не вошла Семёрка в их число. Ушла она, думала вовсе из головы выкинуть мысль петь так, чтобы её по-настоящему слушали – но вскоре пришёл к ней сам пиковый валет, протянул красивую открытку со временем и местом репетиции следующего торжества и позвал Семёрку вновь свои силы попробовать. Тронуло душу Семёрки то, что пришёл он к ней лично, собрала она в кулак свою решимость и пришла снова на сборы.

“Интересно, выступлю ли я лучше, чем в прошлый раз? “ – думала она, пока добиралась до места встречи, сверяя путь по ярким звёздам. “Вот бы мне звёзды ответ дали – они ведь тоже, как и карты, умеют видеть и сообщать будущее”.

Прибыла Семёрка на то же место, и улыбались ей все, кто с прошлого смотра её помнил. Со всей душой спела Семёрка свою партию, и хотя попасть в число выступающих на большом торжестве вновь не вышло, так отдохнула душой Семёрка, будто торжество уже состоялось для неё одной. И сам валет пик наказывал ей не сдаваться и пробовать вновь и вновь, пока не станет она не просто достойной певицей, а лучше остальных. Уходя из его резиденции, думала Семёрка “интересно, смогли бы мы с ним стать друзьями и говорить не только о том, когда и куда нужно певцам явиться?”. И снова, как бывало с Семёркой в моменты её мечтательности, затянула она незаметно для себя песню. Услышала это Червонная Десятка, которую на том слушании лучшей признали, окликнула Семёрку и сказала:

– Перед тем, как петь начнёшь, зевни притворно, будто Валет перед тобой завёл опять умные речи, и пусть у тебя всё внутри в этом положении застынет. Увидишь, так звук будет литься свободнее, и легче его по нотам направлять будет.

Показался этот совет Семёрке странным, но не было у неё причин не верить той, кто смогла своим пением завоевать благосклонность всего зала и самого Валета, к тому же десять – число совершенное. Проделала Семёрка всё, как Десятка сказала – и сразу ощутила, что воздуха может вдохнуть больше. А уж как запела – так сразу перестал её мучать давний вопрос, как иным певцам одного вдоха на всю песню хватает. “Вот бы я этот секрет знала до того, как запеть сегодня на слушании…” – думала она, но тут же печалиться бросила. “Но ничего, теперь уже не забуду! А к следующему разу все книги о голосе проштудирую и все секреты заранее выучу”.

***

К грядущему же торжеству постановил пиковый валет так: трое лучших знаменитых певиц себе учеников отберут, и каждая из трёх маленьких гильдий покажет под руководством великих нечто прекрасное. Поспешила Семёрка и в этот раз на пробы, и все три главы ей улыбались как дорогой гостье. И хоть Семёрка ни в одну гильдию не попала, с Червонной Десяткой и её учениками успела она тепло разговориться, пока времени собственного выступления ждала, и держалась с ними как с друзьями, и сами они не считали её чужой. Но и черты она никогда не переступала, за репетициями если и находила смелость наблюдать, то исключительно секретно.

Стояла как-то Семёрка у дверей музыкального театра, слушала, как поют Червонная Десятка и её ученики – а тут вышла сама Десятка передохнуть, а Семёрка и отойти не успела, и притвориться никак не могла, что не подслушивала – да что там, притворяться она не умела вовсе. Посмотрела на неё Червонная Десятка так строго, что Семёрка бежать была готова подобру-поздорову – но тут велела певица:

– Что ж ты за дверью стоишь неприкаянная? Проходи, садись с нами, слушай и на ус мотай – глядишь, и научишься чему.

Едва ли могла поверить своему слуху Семёрка – но Десятка дверь для Семёрки так и держала, ожидая, когда та войдёт, и ясно было, что глупо от такого приглашения отказываться. А стоило Семёрке в зал для репетиций войти, пошла у неё голова кругом от восхищения. Каких только инструментов и машин музыкальных там не было! И заколдованные, и из других стран, и такие, что любую спетую ноту в точности повторяли собственными струнами. А как величественно смотрелась в таком окружении сама Червонная Десятка – не могла от неё взгляд оторвать Семёрка, и каждому её слову жадно внимала. Объявила к тому же Десятка при всех, что петь в этих стенах может и должен каждый, включая Семёрку, и что вырасти над собой под её наставничеством сможет каждый. И всё же не решалась Семёрка выступать впереди настоящих певцов, а если голос и подавала, мало кто мог найти минуту подсказать ей, как петь лучше – слишком все были сосредоточены на собственной работе и подготовке к концерту. Впрочем, других Семёрка слушала исключительно внимательно, и пускай сложно было без разъяснений понять приёмы мастерства, узнала она множество новых для неё песен, а в этом радости было, быть может, и больше.

На концерт трёх гильдий шла Семёрка, как на праздник, даром что сама не выступала. А как послушала всех, заметила – а ведь не так и плохо, когда поют прекрасные песни для тебя, а самой трудиться не нужно. Не могла тогда ещё Семёрка подумать, как скоро догонят её печали.

Прекраснее всех на том концерте выступили ученики Червонной десятки – и за то вскорости поплатились. Сказал Валет сразу после церемонии награждения – никого, кто учился у червонной десятки, и ни одного певца червонной масти на торжество не пригласит больше, ведь меркнут голоса остальных рядом с ними. Возмутилась червонная десятка, что наказаны её ученики за то, что обыкновенно добродетелью считается, за способности и усердие – да и разругались двое так, что воспылал Валет к Десятке лютой ненавистью.

А Семёрка всё то время, пока шли споры, этюды музыкальные разучивала, ветер лишь крохотные искры от пламени раздора доносил до неё, и тем она не позволяла ей помешать. Пришла она к валету пик, просила пустить её петь на следующем торжестве – а валет пик ей запретил, на новый приказ сославшись. Растерялась Семёрка – как же так, ведь бубновая она, а не червонная, да и гильдии ни одной, к своему огромному сожалению, не принадлежит? Оказалось, видел Валет, как Семёрка из зала, где Десятка Червей и её ученики репетировали, выходила. Воспылала Семёрка праведным гневом, когда такое услышала:

– Так я не её ученица вовсе! Рада бы была, но способностей мне не хватает – а вы зачем меня наказываете за то, чего я даже ещё не достигла?! Всё равно что на казнь за резню отправить мальчишку-графа, толком меч ещё держать не умеющего!

Много ещё всего подобного сказала Семёрка, взывая к разуму и рассудку – но непреклонен был Валет и отказался впредь принимать от Семёрки какие-либо записки и пускать её на порог своей резиденции. Уходила от него Семёрка, повесив голову, только раз подняла взгляд на небо, надеясь вечерней звездой полюбоваться – а там тучами всё заволокло.

– Вот так порой и бывает, – сказала Семёрка не то себе, не то самому небу, – вырастут у кого-то в душе и разуме тучи грозовые, и тогда хоть все звёзды сверхновыми взорвутся – ни один луч не пробьётся. Хотя, может, я сама не права – он-то думает, что это я грозовая туча, и что Червонная Десятка такая же… Да только не легче от этого.

***

Пока искала Семёрка утешения, прознала она, что королева пиковая бал даёт, и вошла во дворец её бесстрашно, хоть и знала, что тёмное колдовство творила королева, что училась ему у самих великих Карт Таро, и с теми, кто на пути её стоял, не церемонилась совершенно. Думала Семёрка так: “что под чарами, что от них свободна, петь у меня достойно так и не выходит – так потанцую хотя бы. А обидеть королеву я, кажется, ещё ничем не успела. Если только она не склонна, как пиковый валет, обижаться на то, что не было даже задумано”.

 Вошла Семёрка во дворец Пиковой Дамы, и предстала та перед гостями во всём своём грозном великолепии, а приказ от неё только один был – веселиться как следует и ни радости, ни горя не прятать. Долго думала Семёрка, что это должно значить в точности, но не дали музыканты времени раздумывать долго, очень скоро начались танцы и игры. А Семёрка, хотя и посещала в прошлом уроки танцев весьма прилежно, как будто забыла всё, что о балах знала, кроме самих движений. То посреди танца на нарисованные на потолке созвездия засмотрится и споткнётся, то балетмейстера за своего друга примет и в танец бесцеремонно потянет, то по ошибке выпьет воды, в которую подмешено сонное зелье –  да только была она в своей простоте и неловкости в сотни раз прекраснее всех важных шишек, что пришли только за тем, чтобы газеты об их присутствии на приёме у королевы писали. Заметила Семёрку королева, попросила любимую фигуру показать – и была Семёрка в танце мила и чудесна, даже когда на неё давила усталость от сонного зелья. Извинилась королева, что сонную воду рядом с простой поставила, подала Семёрке противоядие и спросила:

– Не хотите ли, милая, пойти ко мне в помощницы? Такое наше время, корона сияющая – хорошо, а голова разумная и расторопная куда лучше. Семь, к тому же, число удачливое, и для волшебства сильное, а я и сама волшебница.

Решила Семёрка, что королева шутить над ней вздумала – как можно назвать расторопной ту, кто сонную воду не отличает и посреди танца смотрит в потолок? И как может дама, карта старшая, всерьёз говорить с Семёркой на равных? Но о вежливости младшая карта не забыла:

– Вынуждена отказаться – думаю, проклята я на неудачи и глупости, войду во дворец – так чего доброго, королевство падёт от того, что я свечу погасить забуду. Пусть лучше у меня одной будет болеть, когда я спотыкаюсь.

Только собиралась сказать королева, что в проклятиях и их снятии весьма искусна – да пора уже было гостям по домам расходиться. Не хотела уходить Семёрка, но королева её утешила:

– Поверьте, душа моя, я всё сделаю, чтобы дворец на следующий день остался там же, где и был сегодня, и сама постараюсь никуда не исчезнуть.

На следующий день снова позвала королева народ к себе во дворец веселиться, и не удержалась Семёрка и пошла знакомой дорогой. Не заметила Семёрка, как королева улыбнулась при её виде – слишком занимали её мысли о том, как держаться достойно.
Стала Семёрка с балом едина, не упуская ни одного танца или игры в кругу или цепочке. Бывало, что и танцевала одна, не по указаниям балетмейстера, а как у самой душа лежала – и тогда кто-нибудь замечал её, улыбался и сам приглашал на танец.

Воспряла от тех танцев духом Семёрка. Заметила она среди гостей Пикового Валета, решила счастья попытать и его самого пригласить. Подошла к нему Семёрка – но сказать ничего не успела.

– Что вам от меня нужно? – спросил Валет так резко, что у Семёрки всякое желание пропало с ним не то, что танцевать, а просто разговаривать, и даже самой улыбаться. Отошла Семёрка с горя к столику, за которым прекрасные леди отдыхали, подошла к ней королева и сказала:

– Не стоит переживать, милая, наш горячо любимый советник по искусствам всегда был таким не в меру серьёзным. А если присоединитесь ко мне во дворце – обещаю научить вас, как завязать приятный для обоих сторон разговор даже с такими строптивыми душами.

Растерялась Семёрка от того, что так настойчива с ней была королева, и сказала как на духу:

– Пугаете вы меня, государыня.

 Ожидала Семёрка от дамы пик за эти слова наказания или гневной отповеди, но королева только хихикнула:

– Ох, к сожалению, нельзя без этого на моей работе. Представьте, милая, что на троне восседает добрая душа вроде вас, и не пытается скрыть свою натуру. Если и не пойдут на страну войной в тот же день, так весь двор и простой народ возмущаться будет, как на опасную работу такое хрупкое существо допустили, всё равно что алебарду дать в руки бабочке.

Задумалась Семёрка так крепко, что лицо у неё стало похоже на мраморную статую, вроде тех, что зал украшали. Кажется, не понравилось это Даме:

– Нет, вот думать слишком много обо всяких официальных глупостях на торжестве не надо. Возьмите лучше шоколадную медаль. Пирожков, простите, не будет, их, вроде бы, Валет утащил. Правда, Червонный. А из медалей вы, к слову, вольны выбрать ту, на которой ваше любимое созвездие.

Пододвинула королева к Семёрке большую хрустальную вазу, полную шоколадных медалей – а на них, и правда, на каждой созвездие выложено крошечными леденцами в форме звёзд. Не сомневалась Семёрка, что шоколад заколдован, что заставит её неприлично громко смеяться, или повторять все движения королевы, или что-то ещё в таком же духе – но казалось ей невежливым отказываться от угощения, предложенного самой королевой. Взяла Семёрка медаль с созвездием Весов – и с первого укуса поняла, что если колдовство какое в угощении было, то точно не проклятие. На вкус шоколад был как чистое волшебство в форме сладости, и сил от него у Семёрки прибавилось настолько, что могла она танцевать до утра, а об обидчиках своих и чужих и думать забыла.

– Так-то лучше, – сказала Королева, за Семёркой наблюдая. – В вашем случае, моя чудесная, не улыбаться – это если не преступление, то точно серьёзное нарушение порядка. А теперь идите же веселиться.

Поклонилась Семёрка королеве с улыбкой, вышла обратно в зал и к сложному контрдансу присоединилась на середине вместо одной уставшей леди, и не оступилась ни разу за все фигуры, и так же достойно держалась во всех танцах и играх до конца бала. Что говорить – куда приятнее было Семёрке общество королевы по сравнению с тем же Валетом. А возможно, что и полезно для Семёрки не меньше, чем общество Червонной Десятки.

На третий день Семёрка заранее ко дворцу подошла, и королева ей дверь отворила, не дожидаясь начала бала. Видит Семёрка, как слуги не покладая рук трудятся, зал украшая, и сказала:

– Не нужна ли вам помощь? Цветы расставлять и книги расставлять я умею.

Улыбнулась широко королева и сказала:

– В ваших способностях, моя чудесная, никто в этих стенах усомниться не смеет. Если вам не трудно, можете цветочную гирлянду повесить по своему вкусу.

Так и сделала Семёрка, не замечая, что королева всё это время за ней внимательно наблюдала. Выбрала Семёрка для украшения цветы с пятью острыми белыми лепестками, больше всего на звёзды похожие, и развесила по стенам напротив тех мест, откуда начинался каждый из основных танцев, будто цветы указателями были. Хотела она перед началом бала объяснить свою задумку королеве, а та как будто поняла всё уже без слов:

– Великолепно, даже я бы лучше ничего не придумала, и я не только о красоте сейчас говорю. Теперь идите же в зал к гостям, а о делах, пусть даже с цветами, разрешаю вам на этот вечер забыть совершенно.

Сделала Семёрка реверанс перед королевой, а как отошла – и пируэт на радостях исполнила. Шутка ли – к пышному балу руку приложить и за то получить признание от Её Величества!

Заиграла музыка, стало в зале снова шумно и весело, и снова все, кто хоть раз пение Семёрки слышал или танцы её наблюдал раньше, были ей рады – кроме всего одной карты. Валет от одного присутствия Семёрки стал ужас как неспокоен – и бросил, не успела она его поприветствовать:

– И зачем вы только с такой ненавистью ко мне идёте в тот же зал, что и я?

Возмутилась Семёрка от этой лжи, пусть и не намеренной, да высказала как на духу всё, что её тяготило до сих пор:

– Никогда я к вам ненависти не питала. Напротив, каждый раз, когда пела, надеялась и вам понравиться, вы ведь так добры были ко мне, когда в ряды певцов приняли. Куда больнее мне, чем вам, от того, что с такой яростью вы от меня отвернулись, и что вражда среди певцов поднялась на пустом месте.

Растерялся валет пик и сказал единственные слова, которые у него из головы от такой неожиданности не вылетели:

– Позвольте вас на танец.

Конечно, не могла не согласиться Семёрка, и пусть оказалось, что танцует она куда более умело, чем её визави, стало ей так легко, будто проклятие с неё жестокое спало. Как закончили танец, поклонился коротко Валет Семёрке и сказал что-то по-простому вежливое, едва можно было расслышать, и добавил, что снова открыт Семёрке вход на слушания.

От радости Семёрка слов не находила, но вместе с тем задумалась – не сон ли это? И загадала: “если сейчас в зал войдёт Её Величество, значит, взаправду сейчас всё было”.
И в ту же секунду вышла широким шагом королева в центр зала и объявила о начале особой игры для тех, кто, по её меткому выражению, “последний раз кадриль не танцевал никогда”. Слушал королеву и Валет, и на лице его не высокомерие обычное отражалось, а искренняя готовность делать как она скажет. Вспомнила Семёрка, как звала её королева на службу, и подумалось ей:

“Может, и способна я на что-то, если догадалась, что сказать, чтобы на месте тьма в свет обратилась?”

Ощутила Семёрка в себе силу, когда произнесла это про себя несколько раз, и в ту же минуту к Пиковой Даме со всей решительностью подошла и сказала:

– Хочу быть вашей помощницей.

Не ожидала Семёрка, что от её слов такая радость отразится на лице королевы.

– Какое же это счастье! – сказала королева, широко улыбаясь. – Оставайся тогда во дворце, как гости разойдутся.

Удивилась Семёрка:

– Так ведь тогда совсем ночь будет уже…

Королева в ответ только рассмеялась:

– О, милый друг, я ночью не хуже, чем днём, вижу. Ещё никто из тех, кто надеялся прокрасться во дворец под покровом ночи и мне навредить, до места даже не добрался. И вы в безопасности будете, и место для вас найдётся обязательно.

Поблагодарила Семёрка королеву сердечно и в зал вернулась, и в танец пустилась – сама по себе, ни о каких существующих и признанных фигурах не думая.

Как только гости разошлись, позвала королева слугу и сказала:

– Проводи эту прекрасную карту в свободную спальню. И если хоть что-то ей не по нраву придётся – пеняй потом на себя.

Перепугалась Семёрка от слов королевы, будто это ей был выговор, и велела самой себе, какой бы ни была комната, держать язык за зубами – не хотела она случайно незнакомому  слуге навредить. А как вошла Семёрка в комнату, так и отказалась её голова хоть о чём-то думать – упала Семёрка на застеленную шёлком кровать, бессильная от долгих танцев, и уснула сладким сном.

***

На заседание пришла Семёрка подготовленной, с осанкой всё равно что строевой и выражением лица крайне серьёзным. Посмотрела на неё не менее строго королева, и стала Семёрка в панике в поисках часов по сторонам озираться – неужто опоздать успела в первый же день? Но вместо часов попалось Семёрке на глаза зеркало, и отразилось в нём лицо её сосредоточенное, которое легко можно было принять за суровое, и вспомнила Семёрка, что королева на одном из балов говорила: “в вашем случае не улыбаться – серьёзное нарушение порядка”. Постаралась Семёрка улыбнуться тепло, и кивнула ей королева с одобрением. Села Семёрка аккурат напротив часов и поняла, что торопиться было вовсе не обязательно – до самого заседания полчаса оставалось. Заранее сказала Семёрке королева:

– Сегодня не стану я тебя трудить сверх меры, даже если за все заседания голоса не подашь, а только слушать будешь – слова дурного не скажу. Следи только за ходом разговоров и на ус мотай, как у нас всё устроено.

Привстала Семёрка, поблагодарила королеву за указания и низкий поклон исполнила, а там уже дверь отворилась, и стали прибывать, один за одним, все давние приближённые королевы. Собрались в зале заседаний сенаторы всех мастей, были среди них и карты совсем невеликие. И прежде, чем началось заседание, сказала королева:

– Приветствую, мои верные помощники. Как видите, сегодня в нашей колоде прибавилась карта с числом весьма счастливым, это для всех знак хороший. Злая судьба будет ждать разве что тех, кто потратит моё время, заставляя меня слушать не лучшее, на что вы способны.

Смутилась Семёрка, а все остальные побледнели. Не терпя промедления, велела королева приступить к обсуждению насущных вопросов. Зашёл разговор о ведении записей об участии в играх, торжествах и соревнованиях – от Пикового Валета известно было королеве и сенаторам, что множество карт весёлых и талантливых отказываются себя показывать потому, что много чего длинного и скучного каждый раз писать приходится, а ведь мало найдётся больших любителей сидеть за пером и бумагой среди душ ярких и подвижных. Но и без записей дела не делаются – если вдруг где спор возникнет или несправедливость случится, нужно заранее знать, кто именно в игру вступает и кто какая из себя личность, и кто как размышляет – а значит, что злого может посреди игры замыслить – и всё это необходимо иметь в твёрдой форме, чтобы само по себе не исчезало так же быстро, как забываются разговоры. Вспомнила Семёрка, как письменно на вопросы отвечала перед первым прослушиванием у Пикового Валета, и своё слово сказать осмелилась:

– А я считаю, что нужно вовсе отменить документы на вступление в любую игру. Вот вы, господин двойка треф, упоминали, что уже построили архив с записями о каждом гражданине? Пусть каждый, кто любит играть и выступать, к вам приходит и говорит всё то, что будет важно знать устроителям, а вы заранее за ним запишите и запись в архив положете. И останется тогда в прошлом этот абсурд – не сочтите за грубость, Ваше Величество, я имею в виду всего лишь противоречие – когда с тем, что должно приносить радость и исполнителю, и зрителю, морока с документами наваливается, как с покупкой дома. Разве что одну проверку я бы оставила: необходимо каждый раз в точности узнавать – возможно, даже с помощью колдовства по чтению мыслей – добровольно ли та или иная карта или руна в игру вступает. Ведь когда кто-то на встречу, которая должна быть, опять же, для всех радостной, идёт из страха – что без этого подведёт кого-то, или от него или неё отвернутся первыми – это же настолько сильное противоречие и отравление света тьмой, что если продолжать такое допускать, всё наше общество как… да как карточный домик порушится!

Никто не смел пламенную речь Семёрки прервать, даже сама королева. Стихло всё на секунду после того, как она закончила, тишина повисла совершенно мёртвая – и сразу же как гром под крышей прогремел, хлопали все присутствующие Семёрке, как хлопают знаменитым певицам. Туз Червонный так и вовсе встал, на одно колено перед Семёркой опустился и подарил ей алую розу, что на груди носил, и смотрела на всё это королева с одобрением. Недовольство выразил один лишь Туз Трефовый, и то всего лишь тем, что не присоединилась Семёрка к Сенату раньше. Не было отныне ни у кого сомнений, что в этих стенах Семёрка на своём месте – даже у неё самой, как ни редко она была в чём-либо абсолютно уверена.

С тех пор отдавала Семёрка служению королеве и помощи Сенату всю свою душу: всегда приходила на встречи и сборы загодя, и записи с собой приносила тщательно выверенные, и каждое слово ловила в разговорах даже на темы, ей неблизкие. И хотя на каждом заседании казалось, что половину времени беседу она вовсе не слушает, а только смотрит восхищённым взглядом на королеву – по каждому важному вопросу Семёрка предлагала человечное, разумное и простое для всех решение. Почти каждый раз в ответ предлагала королева что-нибудь куда жёстче и безжалостнее, и невозможно было понять, всерьёз та говорит или шутит – но в конце концов почти всё делалось, как Семёрка предлагала, и далеко не только в делах государственных. Принесёт Семёрка свежие цветы в кабинет, такие, каких дама пик ещё не видела – через три дня надевает королева брошь в форме этого цветка. Сказала однажды Семёрка недовольному послу “зубоскальте на нас сколько хотите, да только мы с вами будто море и каменный утёс, удары друг от друга терпим, но если разделимся, слишком драматично всё изменится”, – а на следующий день в зале заседаний уже картина с морскими волнами, о каменный утёс бьющимися, висела. А если невзначай упоминала Семёрка, что ей нравится из фруктов или десертов – на следующий же день это на общем столе появлялось.

***

Почти что весело жилось Семёрке во дворце королевы – и не ей одной. Часто видели саму королеву с Валетом Пик, а вскоре и о помолвке они объявили. Рукоплескал им весь дворец, и взялась Семёрка по личной просьбе королевы свадьбу устраивать, и подошла к этому не менее тщательно, чем к любому вопросу, какой обсуждали в сенате. “В зале”, – говорила Семёрка, – “повсюду должны быть чёрные розы, ведь прекрасны они, как Её Величество, и пиковая масть чёрная, а шипы на розах остры, как сами пики. Там, где обыкновенно висят картины, должны быть большие настенные часы с изящными чёрными стрелками, опять же, на пики похожими, потому что благодаря Валету Пик мы всегда знаем, когда начнётся что-либо важное или весёлое. На столах свежих фруктов не меньше должно быть, чем пирожных – от первых легче делается, а от вторых тяжелее – и вина должно быть поменьше, ведь оно все чувства приглушает, и радость тоже…”

И сложилось бы всё у королевы и Валета по-настоящему чудесно, да только встали снова песни у них на пути. Сама Десятка Червей решила проводить концерты под своим патронажем и с поддержкой королевы, и Семёрка во всём им помогала, желая теперь по-настоящему приложить руку к пению и веселью, даже если не выйдет петь самой. Только валет пик на всё это смотрел косо – думал, червонная десятка совсем его место занять хочет. То и дело был он из-за этого всего суров с Пиковой Дамой – и хотя та в своих делах была непреклонна, огорчали их ссоры Семёрку. Однажды она вошла, когда в комнате пиковый валет и королева вдвоём были, и сказала обоим:

– Не хочу я снова размолвку видеть, и чтобы ради счастья одного от другого пришлось отворачиваться. Если не прекратится раздор – кто знает, не придётся ли мне вовсе уйти из дворца, чтобы спасти свою душу.

Недоволен был Валет такими упрёками, но не подавал поначалу виду. А чуть позже  лично Семёрке как бы невзначай бросил:

– Вы, кажется, страстно желали приобщиться к гаданию не только карточному, но и астрологическому?

Была то чистая правда – ни от кого Семёрка в секрете не держала свою печаль от того, что звёзды ей недоступны. Неужели, подумала она, у пикового валета хватило бы могущества ей с этим помочь? А если это и был трюк, чтобы расположить Семёрку к себе сильнее в момент её сомнений – так кто проиграл бы от этого?

– Так и есть, – сказала как на духу Семёрка. – Вы ведь сами звёзды видели – ни в какое сравнение не идут мои семь бубён даже с семью звёздами ковша Большой Медведицы, что же говорить о миллиардах звёзд Млечного пути.

И спросил Валет неожиданно сурово:

– Так что же вы движения планет читать ни разу не пытались учиться? Столько о звёздах плачетесь, а тратите на них куда меньше внимания и сил, чем на пение.

Потемнело в глазах у Семёрки. И как только мог Валет так ударить в больное место? Хотелось ей рассказать, что люди не кладут карты в книги по астрологии как закладки, и гадают на картах что днём, что звёздной ночью под крышей, а значит, любой карте не так легко будет понять звёзды, даже если она выучит наизусть все возможные небесные глобусы…

Но не успела Семёрка открыть рот, как оправдываться совершенно передумала. Рассудила она внутри себя, что тот, кто вспоминает о её желаниях и боли только для того, чтобы укрепить своё положение, и за её боль её же словами наказывает, другом ей быть не может. Пусть даже дурацкий вопрос против воли Валета с языка у него сорвался, пусть даже и думал он по-настоящему помочь Семёрке с астрологической наукой – ясно было, что не ради дружбы он последнее задумал, а только чтобы склонить Семёрку на его сторону. Дала она уже сама клятву не иметь с ним никогда дела. А Валет, о том узнав по рассказу королевы, и помолвку разорвал с самой королевой, и Семёрку третировать стал пуще прежнего – если когда-то давно бывал он с ней строг, только если сама она к нему пыталась приблизиться, то отныне каждое слово Семёрки, особенно сказанное в присутствии королевы или Червонной Десятки, могло быть им пересказано и осмеяно, вплоть до зубоскальства, будто находится Семёрка у обеих леди в рабстве по доброй воле.

Рассказала Семёрка о размолвке Десятке Червей, та ответила:

– Жаль мне тебя, что с самого начала тянулась ты к такому вздорному и низкому мужу. Всё это время не так уж совершенен он был в деле проведения торжеств, и можешь мне верить, не на пустом месте у него с каждым вторым, кто с ним имел дело, случались размолвки. Одно радует – что ты сама натуру его разглядела.

Потупила взгляд Семёрка и произнесла то, что волновало её всё это время:

– Но не всегда же он таким был… Не случилось ли у него чего? Сложно представить, чтобы кто-то, не переживший страшную потерю, изменился так в одночасье, как тогда, когда в первый раз с тобой рассорился.

Посмотрела вдруг Десятка на Семёрку как на кого-то, кто малую секунду с септаккордом путает:

– А о таком ты и думать забудь. Даже будь оно так – тот, кому причинили зло, никакого права не имеет взваливать то же зло на невинных. И будь этот несчастный Валет так чудесен, как ты о нём думала, он бы и сам до этого дошёл своим умом.

Расплакалась Семёрка, хотела к плечу Десятки прильнуть, но та на репетицию концерта с учениками спешила. Пожелала Семёрка удачи Десятке и всей её гильдии, а как только Десятка учебный зал покинула – упали слёзы Семёрки на листы с нотами той песни, которую она не так давно к концерту разучивала, не зная ещё, что Валет её заранее из списков вычеркнул.

***

Так и продолжил Валет нападать в речах своих и на королеву, и на Десятку со всеми её учениками, а порой доставалось и Семёрке лично, даром что была она всего лишь помощницей королевы. Сама же королева в скорости в ведьмовство с головой ушла, всё больше дел оставалось на сенат и свою личную помощницу. Едва успевала Семёрка проводить встречи, присутствовать на судах и писать обращения, а порой приходилось Семёрке и самой принимать облик королевы и от её имени вести официальные беседы. Успела Семёрка несколько раз пожалеть, что во дворце осталась – но подвести королеву казалось ей страшнее всего на свете.

Сама же королева в конце концов объявила о своём уходе – решила она стать просто ведьмой-отшельницей – и одной только Семёрке рассказала, где её отыскать можно будет. Осталось королевство без монарха, и ждал народ – и сама Семёрка – что сенат на первое время на себя возьмёт дела. И верно, первое время ничего такого не было, с чем Сенат не умел разбираться, пусть и нелегко всем было. Да только прибыл вскорости посол соседней страны и спросил:

– Дело у меня к королеве, не окажет ли мне милость Её Величество?

Рассказали послу об уходе королевы, а тот был непреклонен:

– Моя страна хочет поддержать вашу. Мне нужно обратиться к правителю.

Нечего было делать – пришлось к Даме Пик наведываться. Пришла Семёрка навестить Даму Пик – а у неё в доме лесном работа кипит, но не королевская, а волшебная. Передала ей Семёрка слова гонца, и сказала Пиковая Дама:

– Никак мне на трон не вернуться – если попытаюсь, придётся мне забывать о делах государственных каждое полнолуние и всякий день, когда Венера светит хоть сколько-нибудь ярко, а если чародейство заброшу – падут неудачи на всех, с кем я хоть раз в жизни виделась, с кем дружила и кого любила. Таков будет мой наказ – из своих рядов сенат должен нового правителя выбрать, и будет он так же именоваться королём или королевой. Дай мне минуту приказ написать, а сама отдохни пока с дороги.

К большому счастью, совсем не скучно было ждать Даму, даже если бы она час за приказом сидела – столько было в её домике необычных колдовских вещей и драгоценностей, которые как будто и за целый год не рассмотреть до конца. Любовалась Семёрка выставленными на роскошном столике самоцветными сокровищами и в шутку спросила у одного из лунных камней: “ну и кто же следующим правителем будет?”. Но ничего не произошло, только собственное лицо Семёрки отражалось в блестящем камне.
Вскоре вернулась королева и передала Семёрке подписанный приказ, а с ним флейту и тот камень, у которого Семёрка предсказание просила.

– Приказ зачитаешь сама перед сенатом, – наставляла королева Семёрку, – а если случится что-то дурное – поверни камень в ладони три раза и меня позови, смогу я одну минуту в день поговорить с тобой из отражения.

Приняла Семёрка все дары и спросила бесхитростно:

– А с флейтой что делать?

Королева только руками развела:

– Мотивы свои любимые играть, у тебя ведь большая страсть ко всему музыкальному. Можешь верить, флейту я не заколдовала.

Не смогла Семёрка смех сдержать – а королева только тому и рада была.

Вернулась Семёрка во дворец аккурат к заседанию сената и зачитала при всех приказ прошлой королевы. Выслушал её сенат, и стало в зале сразу оживлённее, чем обычно.

– Предлагаю голосование, – сказал верховный сенатор лукаво, как будто ответ знал заранее. Раньше, чем последнее слово он договорил, встал Червонный Туз да заявил, не раздумывая:

– Уж если по делу говорить, на трон должна заступить Бубновая Семёрка.
Подумала Семёрка, что над ней подтрунивают, и даже внимания на слова того сенатора не обратила. А тут другой сенатор голос подал:

– Нет среди нас никого разумнее Семёрки Бубён. Стая волков рычать будет – она и с ними договорится, чтобы все разошлись живыми и довольными, и ещё заставит волков читать наши книги.

Посмотрела тому сенатору в глаза Семёрка – не Джокер-шутник ли это? Да нет, двойка трефовая. Это ж какие странности творятся! А тут и Трефовый Туз встал и в рассуждения пустился:

– Дело короля – чтобы всем в стране жилось мирно и счастливо. Для королевы, надо полагать, то же самое верно. Итак, кто из тех, кого мы все знаем, всегда следил, чтобы никто на пустом месте не спорил? Кто в самых страшных ссорах разум не теряет и всех призывает к тому же? Кто требует следить, чтобы туда, куда за счастьем приходят, раздоры не проникали? Конечно, это Бубновая Семёрка. И думать тут нечего, назначаем как можно скорее коронацию.

По-прежнему отказывалась Семёрка верить, что способна она на управление страной. “А если хоть раз я чрезмерно увлекусь пением или наблюдением за звёздами и забуду рассортировать документы, что тогда? “ – было самое мягкое, что Семёрке в тот момент думалось. Но как и все карты, была она той, кому предназначено помогать в будущее заглядывать и желания исполнять – а значит, и будущее королевства ей на себя взять придётся, и желание сенаторов исполнить.

***

Как и было объявлено, к коронации начали готовиться незамедлительно. Просили сенаторы Семёрку дать распоряжения по церемонии по своим желаниям и вкусам – сама же Семёрка изучила каждую главу дворцовых летописей, в которых описаны были прошлые коронации, и расписала ход торжества в точном соответствии с тем, как испокон веков было во дворце принято. Просмотрели сенаторы записи, и ни на одну строку возразить ничего не смогли, лишь некоторые поразились, что расписания и указаний на целую книгу вышло, да ещё со словами на древнем языке. Корону, из уважения к Семёрке, всё же подобрали с семью сияющими, будто звёзды, бриллиантами, да настояли, чтобы Семёрка сама её на себя надела.

Украсили дворец к назначенной дате, позвали оркестр, танцоров и даже жрецов из рода северных рун. Чествовали во всех коридорах Семёрку, благословили её на правление и корону вручили. Думала Семёрка, когда корону в руки взяла, что тотчас же её уронит, плиту мраморную расколов, и обе руки вывихнет – такой тяжёлой та корона была. Но виду не подала Семёрка, что тяжело ей – подняла она корону над головой, выпрямив руки так, что от напряжения они твёрдыми стали, как те самые мраморные плиты, и возложила ту корону себе на голову под всеобщие аплодисменты. Вышла затем Семёрка на балкон дворца под звуки оркестра и сказала при всём дворе и народе:

– Необыкновенно признательна я вам за оказанное мне доверие. С этого дня я каждому из вас слуга.

Горячо захлопали те, кто коронации Семёрки до того с нетерпением ждали, но не все её слова поняли. “Вот же дурная и рассеянная”, – перешёптывались зеваки, что не имели прежде чести знать Семёрку близко, – “совсем забыла, где она и что у неё на голове. А уж что в таком случае в голове – и подумать страшно”. Был среди таких острых на язык и Пиковый Валет, и как ни старалась новая королева избегать его взгляда, пробирал её мороз от одного его присутствия. А когда пыталась она после коронации уединиться, не отставали от неё Валет с приятелями и едва ли не требовали серьёзного разговора, забывая об уважении. Отвечала Семёрка на всё сухо и дипломатично, только устала от этого не меньше, чем от целого дня трудной работы.

Сразу после торжестве достала Семёрка заколдованный лунный камень и рассказала бывшей королеве, как Валет с друзьями пытались её унизить всячески и к неосторожным речам подтолкнуть – та отвечала из отражения в камне:

– Сохраняй спокойствие и отвечай на всё шутками и смехом, не тебя они своими надменными речами уколоть хотят, а меня.

Не сказать, что легко понимала Семёрка, как совет Дамы исполнить – всё же правление ей представлялось делом серьёзным, а вопросы ей задавали такие, над которыми не шутят – но стало ей немного легче, как узнала она, что дурные разговоры в толпе – не всецело её вина.

Приступила Семёрка к королевской службе, и как будто радоваться ей стоило своему высокому положению, да тяжела была корона. Каждый день перечитывала и исправляла она оставшиеся от прежней королевы документы, следила, чтобы все публичные торжества и встречи для горожан исправно проводились, ещё и успевала придумывать и вводить что новое; заседания сената ни одного не пропускала, и по каждому вопросу давала свои взвешенные предложения – а счастья вокруг как будто не прибавлялось. Да и сама Семёрка была не то что бы счастлива – корила она себя за то, что никогда не сможет стать столь же могущественной, как дама пик, да ещё после каждой её речи или объявленной реформы валет пик публично делился размышлениями о том, почему это глупость, и слушали его не менее, а то и более внимательно, чем саму новую королеву. Однажды и вовсе явился он в тронный зал без приглашения и потребовал у королевы рассказать о задуманных ей  реформах на годы вперёд. Малоопытная королева, не желая перед всеми выглядеть неумелой, рассказала всё валету, как хорошо заученные стихи строгому учителю, молясь про себя, чтобы не сказать ни одного глупого слова, а если и скажет – чтобы оно стараниями Валета достоянием общественности не стало. Валет же только и сказал:

– Не лучший курс вы выбрали, Ваше Величество. Говорите, суды справедливые надумали развивать, чтобы разрешать все конфликты? Знаю я, как вы любите людей мирить против их воли – помню, как успокоиться не могли, думая обо мне и червонной десятке. Только понимать надо, что если судьям дать больше власти, а граждан поощрять на них опираться – ещё больше станет споров и заверенной подписями напраслины.

И ушёл Валет, оставив душу Семёрки на растерзание её же разуму. Стало не по себе от такого даже её собственным бравым стражам, и сказал их капитан:

– Нельзя такое непочтение к королеве назвать иначе, как преступлением! Нет, конечно, приходит мне на ум ещё пара-тройка слов, но не стану я такого произносить при дамах. Если надобно этого негодяя схватить и в темницу бросить – одно только слово скажите, Ваше Величество!

И ответила Семёрка для всех неожиданно:

– Не стоит, милые друзья. Если я каждого буду в темницу бросать, кто произнесёт слова, с которыми я не согласна – значит, моя зловредность превосходит даже то, как меня Валет воображает.

Так и проходили дни Семёрки – то в осуждении за бездействие, то в выставлении каждого её слова и шага на потеху лояльной к хозяину всего искусства публики. Прежнюю королеву она своей слабостью беспокоить не решалась – так и лежал, тусклый уже от пыли, подаренный ей лунный камень – а во дворце вокруг не было уже ни одного друга, только ждущие указаний подчинённый, и под конец едва не каждого дня службы плакала Семёрка в своих покоях.

“Не должно быть так”, – подумала она однажды ночью, безуспешно пытаясь заснуть. “Всё это неправильно, начиная с того, что я столько тружусь и всё равно остаюсь посмешищем, и заканчивая тем, что мне королевские покои стали жуткой темницей. Да и в конце концов, королева народу должна служить, а если я для народа ничего толком сделать не могу, зачем я вообще нужна на троне? Ни мне, ни другим от того радости нет, есть горе. А нам не надо в королевстве ни горя, ни беды”.

Сказала себе так Семёрка и ушла в лес под покровом ночи, как когда-то дама пик, оставив только записку о своём уходе и пожелание сенаторам самим справиться. Знала она, что поступает неразумно – да только работа разума куда больше сил тратит, чем всё остальное, а сил у Семёрки давно уже не оставалось.

***

Думала Семёрка поначалу вернуться к Пиковой Даме и стать ей уже в колдовской мастерской помощницей, но сил у неё едва хватило на то, чтобы на заброшенный домик в лесу набрести да там и закрыться. Светила в окошко луна, но печален был её свет, сияли в небе вдали от городских огней все звёзды, что судьбу ведают, но и из них редкая счастливица могла протянуть свой луч до самой земли через раскидистые кроны деревьев, и едва ли могла насладиться сиянием тех звёзд Семёрка. Зато сколько было в этом доме книг и атласов звёздных! Возможно, когда перенесли сюда эти книги, не было ещё здесь такого густого леса, и кто-то  в этом домике с намерением наблюдать всё же останавливался.

Так и стала Семёрка в лесном домишке жить вдали от города. Изучала она каждый день по книгам высшую астрологию, как ей когда-то Валет настоятельно советовал, а вместе с ней и астрономию. Читала, пока солнце светило, а в тёмные часы предавалась наблюдениям за небесными телами, о которых успела прочитать днём, вдали от городских огней, применяя особые заклинания, чтобы видеть сквозь ветви и листья деревьев. Вечерами же играла она на флейте, подаренной ей Дамой Пик, и слетались лесные птицы на те прелестные трели. Только вот лицо Семёрки, искажённое долгой печалью и усталостью, казалось злобным, да ещё и исхудало от того, что из пищи одни только лесные плоды Семёрке доставались – оттого разлетались птицы прочь, стоило им Семёрку завидеть. И каждый раз, когда это случалось, вместо хлопания крыльев Семёрка словно бы обвинительный приговор слышала, и всё сильнее укреплялась она в своём решении не покидать лесной домик с книгами больше никогда.

В один из таких дней в домике в лесу рассчитала Семёрка, что той же ночью парад планет случится – вот только небо в тот день было до последнего клочка затянуто белыми облаками. Знала Семёрка, что есть заклинание и для того, чтобы сквозь плотный туман и облака видеть – но записано оно всего в одной-единственной книге, а книга во дворце хранилась. Поразмыслив, собрала Семёрка всю свою храбрость в кулачок и решила попытать счастья – может, согласятся во дворце одолжить ей книгу, если она прошение напишет как следует? Ведь научила её Дама Пик любой документ составить правильно.

Пустилась Семёрка в путь, назад не оглядываясь, а тревога её брала такая, будто это в городе, а не в лесу, в пасти дикого зверя или зарослях колючих кустов оказаться может кто угодно. Дошла Семёрка до столицы, да увидела на площади толпу весёлую и шумную. Подумалось ей, что не заметят её присутствующие, пока другим заняты, и решила она ко дворцу пройти, как ни в чём ни бывало, с толпой смешавшись, и, может быть, никто в неё и словом обидным не кинет. Как оказалось, одновременно была она права и ошибалась. Стоило ей к площади приблизиться, обернулись к ней присутствующие и наперебой закричали без всякой злобы:

– Королева! Королева! Как же радостно видеть вас снова!
Растерялась Семёрка, думала – не сон ли это? Ведь нельзя было после побега называть её королевой, а народ, как она думала, обозлён на неё должен быть за все её промахи. Тут вышел к ней неожиданно Валет Пик – не заметила она его в толпе. Хотела теперь сбежать, а Валет сразу речь завёл:

– Осуждена Бубновая Семёрка за самовольное оставление трона.

Приготовилась уже Семёрка к публичному наказанию – а Валет не унимался и продолжил:

– Как и за то, что голоса столько времени не подавала и принесла другим печаль своим отсутствием.

Такие слова, пока Семёрка их обдумать не успела, давили ещё сильнее – да только вовремя она вспомнила наказ Дамы Пик следить не только за тем, что именно говорят, но и за тем, как говорят. А говорил Валет сейчас вовсе не обыкновенным своим тоном спорщика, а как будто пьесу весёлую разыгрывал. Прислушалась к разговорам Семёрка и поняла: был то вовсе не настоящий суд, а карнавал, а раз вовлекли Семёрку в игру, значит, нужно было постараться выиграть.

Поправила Семёрка плащ так, чтобы смотрелся он как настоящая судейская мантия, и сказала с поистине королевским достоинством:

– Если моя пропажа есть то, в чём можно обвинить, значит, само моё присутствие для других важно и приносило радость. А значит, нет на мне греха или преступления.

Поаплодировали такому ответу горячо гости праздника. А раз передан был ход Семёрке, значит, ей и стоило предъявить обвинения. Указала Семёрка на Валета, и навострила уши толпа, будто суд был самым настоящим, и с Валета глаз не сводила – знал народ, как болела душа Семёрки по его вине. И объявила тогда Семёрка:

– Обвиняю вас, господин Валет, в том, что певцов вы на праздники собирать умеете, а собственного вашего пения никто никогда не слышал.

Ахнули все вокруг, а кто-то шептался – не может же это быть самым тяжким вредом, который валет причинил Семёрке? Впрочем, та внимания никакого на них не обращала, а смотрела на валета прямым строгим взглядом, каким он сам одаривал тех, кто на встречи опаздывал. И сказал Валет совсем уж скромно:

– Верьте, я к песням отношусь с уважением. И сам исполняю в подходящем для этого настроении, только на суд слушателей выйти решаюсь крайне редко.

Поклонился Валет Семёрке, как после танца, да так и застыл в таком положении, преклонив голову. Объявила Семёрка так, что невозможно было сказать, ради игры она это говорит или серьёзно:

– По всем пунктам закона прощены и оправданы.

Зааплодировали гости, и подарили Семёрке брошь в форме созвездия Весов, её любимого – а для этой игры весы суд означали. Валет же у Семёрки в полный голос попросил прощения за все причинённые ей обиды. Удивилась Семёрка, будто увидела, как небо с землёй местами поменялись – это как же, разве не себя считал Валет уязвлённым и обиженным? Все вокруг подтвердили – уже ранее раскаялся он в своей злобной глупости, только случилось это, пока Семёрка далеко была и не могла его слышать. А что до дворца, так, говорили, что в его стенах сейчас делается, на карнавал похоже не меньше, чем карнавал истинный – уже долгие дни в Сенате Трефовая Дама с огнём гадальной свечи спорила и за власть на словах боролась, а вопросы важные каким-то чудом всё равно решались.

Слов подходящих Семёрка, пока слушала, никак не находила. Но слова и не нужны были – совершенно внезапно Пятёрка Треф, весёлая сестра Валета, утянула её без спросу за руку в ещё одну игру. Не уследить было за их движениями, не мог Валет через толпу разглядеть, во что они играли, и расслышать, о чём говорили – но как только закончилась та игра, вернулась к брату Пятёрка Треф, крепко держа Семёрку за руку, и сказала не терпящим возражений тоном:

– Теперь она моя, и сестрой тебе надлежит называть и её тоже.

Валет возражать и не думал:

– Да будет так, и не дам я её никому в обиду. И ты её не обижай никогда – трудно будет встретить другую такую же светлую душу.

Никак не усомниться было в его искренности Семёрке – до сих пор говорил и держался он как будто подавленно, словно давняя вина его тяготила. Хотела Семёрка Валета обнять, как когда-то давно мечтала, да не решилась руки к нему протянуть, будто о жаркое пламя обжечься боялась. А додуматься, какими же словами на всё это ответить, Семёрка снова не успела – Пятёрка Треф настояла, что надо дальше со всеми играть, а думать сейчас нечего. Согласилась Семёрка, а тут ещё и больше радости ей досталось – началась игра, где от каждого требовалось спеть любимую песню. И хотя Семёрка, как и стоило ожидать, без разминки и в половину нот не попала, за её страсть и любовь к песне первый приз ей отдали. Пятёрка Треф получила приз утешительный, но и его, не принимая возражений, передала Семёрке. А под конец празднества сенаторы, те самые, что когда-то Семёрку королевой выбрали, с поклоном и почестями поднесли ей драгоценный серебряный телескоп.

К вечеру же над столицей облака совсем рассеялись, и ничто теперь сияние выстроившихся в ряд планет не загораживало. Поставила Семёрка перед собой подаренный ей телескоп и стала в него каждую планету разглядывать, и позвала Валета Пик и Пятёрку Треф вместе с ней наблюдать. Взглянул Валет один раз из уважения к Семёрке, но вслух отметил, как великолепно смотрится Семёрка рядом с телескопом в тон её собственным кольцам и ожерельям. Пятёрке же каждая планета по-своему смешной казалась, минуту стоило ей посмотреть – и целую забавную историю она про Марс, Венеру и Юпитер сочинить успела, к общему хохоту. А тут вдруг метеорный поток начался – столько разом падающих звёзд Семёрка никогда не видела. Когда упала последняя, Семёрка уже и уснула спокойным глубоким сном, и несла её Пятёрка к себе домой на руках, даром что была она Семёрки легче и ниже ростом.

С тех пор шло всё в королевстве своим чередом – пусть порой и таким, что только на комической сцене играть в глупейших масках – а Семёрке и во дворце, и в театре, и в бальном зале рады были. Разве что песни и арии декламировать она так и не могла наравне с великими певцами, и на трон и в парламентский зал больше не возвращалась – но столько работы уже она сделала, что и не страшно было, если работу певца сделает за неё кто-нибудь другой.

Пусть всем печальным и злым занимаются те, кто без этого не могут – а тем, кто всё вокруг себя освещает, в ответ достаётся только радость.