Осколки мозаики, глава 14. Ночное дежурство

Глава 14. Ночное дежурство

Осколок века двадцатого

Никто не встретился по дороге – хорошая примета, если в подступившей аллее не почудится трупный запах.
Сторож ответил: «Вечер добрый, всё спокойно».
Вспышки на солнце начинаются словами: «Знаешь, вот там посмотри».
Если там и где-то, значит, сразу на нескольких этажах и палатах одновременно. От всевозможных потопов до серии инфарктов и суицидов. Грохот застекленных дверей разносится ночью на все пять этажей, затаивших в едва освещённых коридорах по тридцать номеров, умноженных на два и три человека.
Мадам, это всё вам.
Ложная тревога. В Париж или к Шереметову на бал, в столь поздний час, никак нельзя.
Смешно?
Беспокойно, но не страшно – вспышки на солнце.
– Погода сегодня, увы, нелётная. Метель, золотые мои, метель. Сейчас на ночлег пристрою, а завтра – завтра вечерним рейсом вместе полетим. Не надо будить соседей, всем не хватит места.
Обычный дурдом общего типа: мышки-вошки-таракашки, спрессованный запах старческой плесени с прочими экскрементами, въедающимися в одежду.
Как тут не закурить?
Вот и полная луна заступила на дежурство, лампою настольною так и светится. Вместе бодренько просмотрим кучу бестолковых журналов, проставим крестики-нолики-палочки-галочки.
Глоток остывающего вяжущего чая освежил вдох надолго, а там пора по ожидающимся свободным местам пробежаться – обычный обход по корпусу ходячих.
Белый халат чист как привидение, колпачок, маску защитную на нос, а лучше бы на душу... И только спокойствие, иначе жалость обернется собственной агонией.
Сезон в разгаре – обычный, осенний. Регулярная стабильная волна – летальная. И ничто не спасает, даже если отопление успели включить до резкого похолодания. На каждом этаже есть свои зачумлённые палаты, где обеспечиваемые мрут один за другим как мухи.
Алфея включила свет в палате, окликнула с порога громко и строго, стараясь не прикасаться к уходящим. Если живы, то вздрагивают – даже в агонии. Невозможно привыкнуть и не содрогаться от дыхания, ставшего чуть заметнее специально для проверяющих. Одиночество страшит в жизни, уже почти нет уходящих достойно, – зовут с собой.
Еще год-другой и не останется знакомых по серебряному веку. Всё реже чувствуешь за спиной шепот отлетевшей души: «Оставь, ради Бога, не мучай, не мешай молиться, выйди ненадолго из палаты».
Светлое прощание близких душ. Кто-то встречает жизнь, кому-то провожать.
Престарелые – обеспечиваемые, поступают в богадельню, живут долго, если сразу приживаются, исчезают по разным графам в журнале выбывших, а ей оставаться. Это угнетает при всей хладнокровности.
Сегодня повезло, все дотянут до утренней смены, рядом пустое место, даже прибрать постель не успели, значит, дело было под вечер. Не дыша, на цыпочках она обходила лужи, пробираясь к дальней койке. Всхрап – без сознания, но дня на три, не больше.
Лечить здесь некого, пора и на покой.
Снится, что ускользающие, спадающиеся ниточки вен на запястье лопаются, а подкожная иголочка кивает в нехотя набухающей сливе.
Что за бред?!
Алфея с шестнадцатого года, с первого раза в госпитале, научилась улавливать подушечками пальцев самое слабое биение жизни. Подруга по институту благородных девиц – Мари, так неуместно и шумно восторгалась этаким пустяком в салоне молодого князя...
Мария, княжна Мари, занемогла под новый год, ночью некому было подать воды. Здоровая соседка, запирала дверь на ключ и ворчала, если Полинка, едва ползающая до туалета, вставала к ней. Бедняжка, она так и упала замертво с кружкой в руке, так и осталась лежать до утра. На лицо было страшно взглянуть, а надо челюсть подвязать. А к вечеру и княжна преставилась.
Прошли праздничные и выходные дни, забеспокоилась Матрёнушка, что-то не видать ударницы колхозной в столовой. То ли самовольно, без уведомления дежурных, укатила к дочке в гости, то ли...
Дверь взломали. Мрак ледяной в комнате, а на полу в лужах мочи валяется кто-то и мычит хрипло. Все загажено – чуть не до потолка.
Наказал же Господь за жестокосердие, теперь ей еще лет десять гнить в лежачем корпусе тварью бессловесной, без движения.
И всё нашлось: рубли для няни, трешки для банщицы, серёжки и кольца обручальные, и, главное, крестики новопреставленных Марии и Полины, – благо племянники не успели их схоронить.
– Бай-бай, княгиня, утром поболтаем.
– Бай-бай, – ответила Алфея, не оглядываясь на Факира.
Утром сердобольная Матрёна Сергеевна разбудит, поможет раздать завтрак, не отщипывая масла от подтаявшего кубика, соберёт посуду и помоет до прихода санитарки, которая начнет злобно громыхать пустыми кастрюлями и ворчать о том, что опять ничего персоналу не оставили на завтрак, а из зарплаты всё одно вычтут.
Будильник услышать так же сложно, как и проснуться в шесть утра. Надо записать, чтобы в спешке не забыть – сделать Матрёне вливание, чтобы подкормить сердечко. Ну как же сказать: «Уезжаю, милая, не горюй, свидимся, если…»
– Безрассудный поиск, мэм, столько всего минуло. Даже если и встретишь кого... Нет, не узнать, – подул в лицо Факир.
Подаренные богине Алфее звёзды лучами коснулись его лба и скрылись в тучи свилеватые. Управителю не нравились подобные жесты.
– По одной аллее пойдете – рука об руку – на своем же собственном острове и не узнаете друг друга, – вспыхнул он.
– Чем еще удивит сей безумный век?! Очередное заблуждение, предательство, одичалость душ или отсутствие оных? Все круги ада я прошла здесь. Душно. Я уйду до закрытия занавеса. Это лучше, чем стать Иудой или… Киты, даже белые, иногда выбрасываются на берег. Последний способ остаться собой. И это их право.
– Что ты вздумала?
За спиной Факира-управителя, сгущая краски, выросла чопорная свита, способная не только шуршать кринолинами и листами Свода Правил и Этикета, шушукаться, но и наводить порядок в мыслях, ратуя за благоразумие.
– Я говорю, что постигла тайну перевоплощения. А вы?..