В поезде

Глава из повести "Пленник"


Прозвучали эти слова, и мир застыл, будто забытая Богом картина.

- Кайнов М.Г. Есть такой?
- Да, есть!
- Давай на выход! С вещами!

В глазах стало темно. Забила дрожь по всему телу. Руки затряслись. Я не понимал, что творится в моем сознании. Я не верил этим словам.

Ребята обступили меня. Кто и что говорил, не помню. Брызнули слезы. Плача, обнимаю каждого.
 
Я легче перенес, когда мне вынесли смертный приговор. Тогда мне даже не пришлось думать, голова была, как налита свинцом. Все было безразлично, да кроме того, надоели переживания, эти муки, издевательства. А потому мысль одна была: только бы поскорей.

А сейчас слышу «на выход». Эти слова ждал почти пятнадцать лет. Какие бы козни впереди не были, я не один. У меня жена, дочка. Настя в тяжелых условиях смогла воспитать, вырастить двух ребят. Сын погиб на войне, защищая родину от фашистов.

- Давайте, товарищ Кайнов, поскорее, а то опоздаем на поезд.

Что это, чудо или действительность? И как будто слышу в ушах: Да, это действительность. Ты свободен. Ты человек. Ты товарищ.

По дороге зашел проститься еще с одним товарищем. Он юрист, в 1948 году отбыл срок десять лет. Вновь получил пятнадцать. Я рыдаю, мне жаль искреннего товарища, Семена Матвеевича Матвеева. Он меня успокаивает, говорит, что мы переживем всех подлецов и мудрецов. Закон судьбы покарает их за все.

Глубокая осень. Хотя природа не радовала, я чувствовал, что солнце, скрытое за облаками, светит у меня внутри. Оно согревает мое тело, мозг. Оно дает надежду на счастливое будущее, на встречу с любимой семьей.

С такими мыслями я шел к станции Яя. Уже видны товарные вагоны.  Для того, чтобы попасть на станцию, приходится лезть под стоящие эшелоны. Между ними увидел мальчика лет восьми, который, заметив нас, бросился бежать. Я пятнадцать лет не видел ребят в таком возрасте.

Кричу:
- Мальчик! Не беги! Иди ко мне!

Он смотрит недоверчиво. Спрашивает:
- А вы меня не заберете?

Говорю, что нет. Подходит. Слабенький, бледный, на нем какое-то рваное пальтишко, худые на пятках валенки и большая серая шапка-ушанка. Наверное, отцовская.

- Что ты здесь, мальчик, делаешь?
- Собираю хлебушек.
- Где же ты его находишь?
- А вот когда поезда дальневосточные идут… они здесь останавливаются. И в окна выбрасывают корочки. Вон у меня их сколько.

Он распахнул полы своего пальтеца и показал мешочек, набитый корками хлеба и головами от рыбы.

- А у тебя папа есть?
- Нет, его фашисты убили а войне.
- А мама есть?
- Есть! Но она больна.
- Ты что один у нее?
- Нет. У меня есть еще две сестренки. Они меньше меня. Боятся ходить сюда, на станцию.

Меня так тронул этот разговор с мальчиком. Я решил отдать ему то, что получил на трое суток дороги, – три буханки черного хлеба и два кило селедок. Говорю ему:

- На, возьми, отнеси маме и скажи: это дал дядя Миша. Он освободился из лагерей и едет домой, к своим внучатам.

Мальчик не верит. Очень осторожно подходит ко мне, протягивает свои грязные ручонки и недоверчиво смотрит в глаза.

Говорю ему ласково:
- Ну, бери. Не забудешь, что надо сказать маме?

Он забрал все, что я дал ему, и тихонько стал отступать от меня, а сам все смотрит мне в глаза, не верится ему. Что это, правда или шутка? Отошел от меня шагов на пятнадцать, потом как дал стрекача. А шагов за сто обернулся и кричит:

- Спасибо, дяденька! Я все скажу маме, как ты просил!

От всей души я был рад встрече с мальчиком. Я сделал доброе дело, этим как бы ознаменовалось, что впереди все будет счастливо и хорошо.

Вот и вокзал станции Яя. Как все странно в жизни бывает. Та же вокзальная обстановка, тот же буфет. Вот та площадка, где я стоял под конвоем из десяти-двенадцати человек. С винтовками на изготовку, штыками повернуты ко мне. Охраняли меня, как важного политического преступника.

Поэтому народ, находящийся в вокзале, согнали в один угол. Некоторые смотрели на меня с презрением, а у других были мокрые глаза. Их губы шевелились, не то они молились, не то посылали кому-то проклятия.

Слышны гудки дальневосточного поезда. Во он уже замедляет ход…

Третий вагон, сорок седьмое место. Весь вагон занимали офицеры с женами и детьми. Это была неожиданность.

Я нашел свое место. Оно было отдельно, у окна. А напротив сидел молодой человек в лагерной телогрейке.

Мой приход всех заинтересовал. Женщины стали шептаться. Как-то пугливо смотреть на меня. Чем я мог привлечь их внимание? На мне была японская шапка. Я купил ее у  пленного японца. А может, своей большой седой бородой.

Но получилось то, чего я не ожидал. Тот парень, что сидел передо мной, достал из мешка хлеб и немытую селедку и стал есть. Но у меня ничего не осталось. И тогда я попросил у него хлеба и кусочек селедки.

Одна дамочка спросила, откуда я, и почему у меня нет ничего в дорогу. Я объяснил ей, что я из заключения. И рассказал про мальчика, которого встретил на станции. Мне стало жаль его и семью, и я весь паек, что мне дали на трое суток, отдал ему.

- А у вас есть семья? – не унималась она.
- Да, жена и дочка. Сын погиб на фронте.
- Сколько были в заключении и по какой статье?
- Статья 58-10. А срок отбыл пятнадцать лет.
- И вы остались живы?!
- Как видите.

Наш разговор слышали и другие. Сразу же эта новость облетела весь вагон.
Тогда муж дамы, с которой я разговаривал, говорит:

- Слушай, дед, иди сюда к нам. Садись, кушай, не стесняйся! Шура, налей ему стопочку. Наверно, не пробовал нашей, дальневосточной?

Закусить было чем: колбаска, рыба кета, яйца, белый и черный хлебушек. Пил с ними чай. Сахар, конфеты. И так я доехал до Москвы. Я даже играл с ними в карты, в подкидного. Правда, я не умел, но они приняли горячее участие выучить меня.