Родная кровь. Глава восьмая. К новой жизни

После трех лет заключения, осенью 1932 года, Дмитрия Михайловича Лукшина освободили. 

 Некоторые его односельчане, осужденные вместе с ним, вернулись на родину. А он поступил по-другому- как фельдшер взял направление в Калачеевский райздрав Воронежской области.
И это было верным решением, поскольку все вернувшиеся в Ельники в августе 1937 года были арестованы и расстреляны «по первой категории».
 
«Сначала папу приняли инструктором райздрава, но очень скоро перевели фельдшером в в село Ясеновка, -вспоминает тетя Оля.- Он увез нас из Хорошенского, и мы жили на квартире у очень добрых людей, которые подкармливали нас в то голодное время. Они были раскулаченные, но у них остался дом.

Мама работала счетоводом до отпуска. Приехала к нам в феврале 1933 года и больше в совхоз «Динамо» не вернулась. В августе её назначили заведующей 2-х ступенчатой начальной школы в селе Репяховке. При школе была комната, где мы все (5 чел.) поселились…».
 
Жизнь постепенно налаживалась.  Мой дедушка Дмитрий Михайлович с головой ушел в фельдшерскую практику. И Мария Васильевна наконец-то вернулась к своему любимому делу- учительствовала.

 В 1936 году дедушку назначили заведующим фельдшерско-акушерским пунктом (амбулатория плюс роддом) в Хрещатое - большое, утопающее в садах село. Пункт охватывал еще одно село- Переволочное и два хутора поблизости- Яроватое и Грушовое.

 Встретили Лукшиных хорошо. Семье выделили хату, огород, через два года
помогли купить корову.

 Мария Васильевна приняла свой первый класс. Александр (мой отец) пошел в седьмой, а Оля (тётя) в третий класс.

 Жили, конечно, трудно. Дети росли, а одевать им было нечего. Первая обнова Оли после выезда из Ельник- «матросский костюм», сшитый
Марией Васильевной из синего сатина.В нем она ходила в 3-4 классе.

 У Дмитрия Михайловича было хорошее демисезонное пальто, которое служило ему до старости.

 Мария Васильевна зимой ходила в пальто с каракулевым воротником, а 
еще был у нее костюм, сарафан и платье.

 Уже в Хрещатом сшила себе и вышила белым шелком две батистовые кофты.
 В школу одевалась со всей строгостью-начищенная, наглаженная, «образцово-показательная».

Когда приезжала на августовские конференции в район, коллеги-учителя
Говорили: «Модница…»

  Но кроме всего прочего бабушка была смелой, неугомонной, неутомимой. Несла новые традиции в свою школу.

 А как быть с тем, что ее муж имел судимость? Скрывать от людей? Нет, она не хотела кривить душой, жила открыто. Не всякий человек мог решиться на такое.
 Вот что вспоминала тетя Оля:

«Мама, придя в Хрещатовскую  (7-летнюю) школу, рассказала директору о своем «темном» прошлом. Он попросил изложить все на бумаге. Написанное положил в стол и сказал: «Не волнуйся, без нужды никто не прочтет».

Вообще в Хрещатом люди были общительными и доброжелательными. Относились к моим родителям с радушием и уважением. Никто никогда не упрекал их за прошлое »…

 Моя бабушка, несмотря на все пережитое, не потеряла свойственную ей общественную активность. В конце 1936 год был снят запрет на празднование Нового года с организацией ёлочных торжеств. Мария Васильевна, узнав, что в Хрещатовской школе никогда не проводили «Ёлку», загорелась желанием ее организовать. Но район степной, ели тут не растут. Ей удалось уговорить сначала директора школы, потом председателей сельсовета, колхоза и сельпо…
 И по снежному бездорожью отправились на быках за сорок километров в сторону Павловска, к Дону, где были посадки сосны. И привезли колючее дерево, которое некоторые сельчане отродясь не видели.

 К празднику Елки бабушка сама сочиняла и делала костюмы для детей из чего только можно- ваты, марли, бумаги, стружек, проволоки… Чтобы изготовить, например, наряды Деда Мороза и Снегурочки, Снежинок , с окон дома и амбулатории сняли марлевые занавески.
 
Инсценировка праздника готовилась по сказкам Пушкина и басням Крылова, учились стихи и песни. В здании школы (бывшей земской) с двумя большими классами и высокими потолками специально разобрали деревянную перегородку, объединив два помещения. Установили скамейки для детей и взрослых. Пригласили и сельских музыкантов, игравших на цимбалах, мандолине и балалайке.

Праздник удался на славу!  Немного спустя в районной газете даже напечатали статью «Первая елка в Хрещатом».

 В годы войны Мария Васильевна была в школе завучем, инициатором многочисленных мероприятий в помощь фронту и колхозу. Не случайно отмечена не только медалью « За доблестный труд в Великой Отечественной войне», но и медалью « За трудовую доблесть» (она, между прочим, по статусу приравнивалась к фронтовой медали «За отвагу»).

 Проработала бабушка до 1954 года, с болью в сердце оставив любимое дело. Оставаться трудиться на пенсии, когда молодым учителям не хватало часов? Нет, хватит, пусть для них будет шире дорога…

 Правда, потом еще 2-3 года не могла успокоиться. Ведь жили  по сути в школьном дворе, и каждодневные звонки на урок, бегающие вокруг дети, снующие учителя- все это волновало до слез, вызывало подавленность. Она чувствовала себя ненужной и очень переживала.

                ***
 А вот у дедушки жизнь складывалась иначе. Он был единственным медработником на всю округу. Амбулаторный прием вел два раза в день- с шести до девяти утра и с шести часов вечера допоздна. Днем посещал фермы, полевые станы и школы. В амбулатории не было медсестры, и все прививки детворе он делал сам.

 Дмитрий Михайлович был медиком от Бога, внимательным к людям и отзывчивым к любой беде. В любое время суток к нему к нему можно было прийти за советом, помощью и позвать к заболевшему.

 Ночью обычно стучали в окошко, возле которого стояла его кровать. Если близко- шел пешком или садился на велосипед, на дальние расстояния за ним приезжали на лошадях.

 Тяжелобольных Дмитрий Михайлович сам сопровождал до больницы. Периодически, когда приезжали именитые врачи из Воронежа, именно его приглашали ассистировать при проведении сложных операций.

«Папа часто удивлял меня знаниями в различных областях и хорошей памятью,- вспоминает т. Оля.- Помню, как-то готовясь к уроку химии, я решила проверить знания папой таблицы Мендлеевв. Стала спрашивать его, а он спокойно и точно назвал атомные весы всех двенадцати перечисленных мною элементов таблицы.

 После первого года работы в Казани я, нахватавшись ходовых слов и выражений по-татарски, приехав домой в отпуск, решила похвалиться  своими знаниями языка, и прямо с порога « Исамхыз! Нохалэбар?! ( Здравствуйте! Как дела?). И папа вдруг быстро, с хорошим произношением так ответил по-татарски, что я присела от неожиданности. Оказалось, что он с раннего детства говорил и по-татарски, и по-мордовски. И это не удивительно. Ведь его родное русское село Ельники всегда окружали мордовские и татарские села.»
 
                ***

  Своих детей Мария Васильевна воспитывала в строгости. Она хотела, чтобы они были трудолюбивыми, правдивыми, скромными. Ольге частенько хотелось блеснуть своими знаниями, но Мария Васильевна сдерживала порывы дочери.
Вот что об этом вспоминала тетя Оля:

«Мама была хорошей учительницей, хорошим методистом и бессменным руководителем секции «Преподавание в начальных классах» на ежегодных учительских конференциях. Она знала и любила литературу, наверное, еще с гимназических лет, и с радостью заменяла учителей литературы, когда ее просили.

Любила свою работу и детей. Была требовательной и мягкой. К сожалению, её педагогический такт на меня не распространялся… Я училась у нее в 1-м и 2-м классах. По уровню развития была выше сельских ребятишек. И мне хотелось это показать.

Но Мария Васильевна не позволяла выхваляться. Спрашивала редко. Поднятую мною руку она словно не замечала…

Со мною во всех школьных делах была строга. Запрещала дома и на уроках говорить по «хохлацки», потому что в правописании русских и украинских слов много несовпадений, которые влияют на правильность правописания…».

  В одном из писем бабушки я однажды нашел такое высказывание Цицерона: «Дом, котором нет книг, подобен телу, в котором нет души». Мария Васильевна сама любила литературу, особенно стихи и стремилась предать эту любовь детям. А потом и внукам.

 Меня, к примеру, бабушка научила читать в пять лет, и я хорошо помню, как старательно произносил по складам сказку Бианки «Как муравьишко домой спешил».

  На книжной полке в доме дедушки и бабушки стояло много интересных книг- стихи Кольцова и Никитина, большие тома Пушкина и Блока, роман «Абай» Мухтара Ауэзова, роман «Сталь и шлак» Владимира Попова и другие. Стопкой лежали журналы «Семья и школа», «Крестьянка».

 Любовь к поэзии передавалась не только от бабушки, но и от дедушки. Помню, как зимними вечерами (в 1957 или 1958 году) мы собирались за столом у керосиновой лампы, и дедушка читал поэмы Пушкина и Лермонтова. А еще «Кому на Руси жить хорошо» Некрасова…

…Я практически все свое детство провел в доме дедушки и бабушки. Дом был большой, разделенный на две квартиры. В соседней жила учительница немецкого языка Маргарита Алексеевна, которая много позже стала моим репетитором и помогла вытянуть на «пять» экзамены по этому предмету.

Под окнами дома с июня до конца июля цвели мальвы, росли георгины, душисто пахли «анютины глазки» и ночная фиалка. А рядом бабушка выращивала клубнику «викторию».

 Тут же, во дворе, на небольшом земельном участке она растила огурцы и помидоры, сладкий перец. Вокруг было много вишневых деревьев и черемухи. Мы с сестрой частенько забирались на вершину по ее крепкому стволу и лакомились черными терпкими ягодами.

Дедушка был заядлый рыболов и все свои снасти хранил в сарайчике, прилепленном к дому. Сюда же засыпали на зиму уголь и закладывали дрова. А вот погреб находился метрах в ста, на школьном дворе. И колодец, куда ходили за водой, располагался вдалеке, рядом с домом директора школы Федора Андреевича   Его дети Вера, Геннадий и Саша в детстве были нашими лучшими друзьями.
 
 И еще. Возле дома находились два небольших сельских предприятия- маслозавод и сепараторный пункт. На первом перерабатывали подсолнечные семечки, и мы частенько ходили сюда и выпрашивали у рабочих «сычики»- горячие, наполненные свежим маслом пирожочки- масса, полученная после обработки семян в специальной печи.

 А на сепараторном пункте после переработки молока получали сливки и обрат, Дедушка часто приносил все это в бидончике.
                ***
Какие были отношения между дедушкой и бабушкой?  Об этом в своем письме мне как-то рассказала т. Оля:

«В доме у нас, как мне кажется, был полнейший «матриархат». В характере у папы (к сожалению) отсутствовало руководящее начало. Он был инициативным исполнителем. Большую часть хозяйственных дел папа брал на себя, к немалому удивлению селян. В наших «хохлацких» селах считалось, что дом, скот, огород - бабье дело.
Даже учителя злословили, дескать Марии Васильевне можно сколько угодно времени уделять школе- за нее в доме все муж делает.

Мама обижалась. Действительно, кто за нее убирал, стирал, шил…Да мало ли других дел…»

И все же бабушка и дедушка любили и уважали друг друга. Много лет спустя Мария Васильевна напишет:

«Завтра 29 июня 1984 года. Отметили, как смогли, память Мити. Прошло десять лет как его не стало, моего дорогого спутника. Прожили вместе 51 год, 5 месяцев 19 дней.

В памяти, как будто вчера, сохранилось все с мельчайшими подробностями и последние его слова слова: «Приеду в одиннадцать». Не приехал…»

 А случилось так. Ранним утром предпоследнего дня июня Дмитрий Михайлович отправился в соседнее село Новая Меловатка  к своему давнему приятелю, главврачу здешней участковой больницы В. Трушову.

В автобусе было не протолкнуться, стояла сильная жара. Дедушку высадили рядом с больницей, и он отправился в кабинет главврача.

Зашел, поздоровался, произнес: «Ох, как я устал!» и повалился навзничь. Все - инсульт, скоропостижная смерть…

Хоронили дедушку всем селом. На могиле произнесли немало речей. Вспоминали его как замечательного медика, награжденного знаком «Отличник здравоохранения», как человека, лечившего и спасшего не одного местного жителя. Даже про красноармейское прошлое дедушки не забыли.

Упокоен был Дмитрий Михайлович рядом с могилой своей матери Пелагеи Евлампиевны, которая умерла еще во время войны в возрасте 104 лет.  Ему же было восемьдесят три с небольшим…
 
 После смерти дедушки тете Оле с огромными усилиями и не сразу удалось забрать бабушку к себе в Казань.  Она долго сетовала: «Как в Хрещатом жилось хорошо, какие там добрые люди, как они мне помогали».

                Продолжение будет