Первая любовь и первая измена

…От залитой лунным светом полянки, с дикой яблоней, Зинкин двор в трёх минутах ходьбы. За тем вот густым ольшаником. Над берегом Ужумки. Она появляется из под тени мерцающих под лунным светом деревьев неожиданно и тихо. Как призрак.
- Ой! – тихонько вскликивает, когда подхватываю её под обнажённые колени на руки, хохоча, кружу её. А она, радостная, счастливая, быстро-быстро покрывает моё лицо, лоб, шею и даже уши влажными, тёплыми поцелуями:
- Ой, Ванечка, денёк не видела, а так соскучилась!
- Я тоже. Чем занималась?
- На покосе была. Вечером книжку интересную читала.

Лицо у неё белое-белое. От луны. Волосы жасминоми пахнут. Дужки бровей чёрные-пречёрные. Синие днём глаза сейчас тоже чёрные, с искорками. Рассказывает: книга, которую она читала, про попавшего в плен к немцам русского солдата Андрея Соколова. Зинка передаёт прочитанное живо, интересно, впечатляюще. Когда обрисовала картинку расстрела врача-еврея, я её спрашиваю:
- И за што эти немцы так евреев не любили?
Зинка секунду с удивлением вглядывается в меня и, быстро осмотревшись по сторонам, полушёпотом отвечает:
- А за то, што они нашего Бога-Христа распяли.

И умолкает. Будто застеснявшись, что упомянула Бога. Я щажу её безбожную комсомольскую совесть. И тоже молчу. Боже ты мой, как это хорошо иногда помолчать с любимой! С той, которая понимает тебя и без слов. А она опять целомудренно тянется ко мне. Обвивает руками шею и серьёзно спрашивает:
- Ты всегда будешь любить меня?
- Всегда!
- Разлюбишь, брошусь с моста в Ужумку…

А Ужумка шумит ночью сильно, неумолчно. Шум от неё поднимается высоко в небо и уносится вдаль, вместе с её чистыми струями-потоками. По этому ночному шуму реки мамка погоду предугадывает.

… Прошел год. Десятый класс ей вздумалось заканчивать с станице Старо-Ужумской. Там жила её старшая сестра. Там у неё и Аттестат будет не какой-то хуторской, а районной школы. И ещё в станице большие кинотеатры, Дворец культуры, стадион, парк, эскимо продают… Со сладкой, бьющей в нос газировкой. Кроме того, в Старо-Ужумской  богатые, шумные, весёлые базары. По воскресеньям. Приехав туда однажды, в толчее торговых рядов нос к носу сталкиваюсь с Зинкой… Идущей, задрав подбородок, «под ручку» с приехавшим в отпуск пограничником  Лёнькой Горылютой. Моим двоюродным братом. В зелёной фуражке, начищенных сапогах. И с золотыми сержантскими лычками на погонах. Вытаращилась она на меня. Хочет что-то сказать, но не получается. Губы то сожмёт бантиком, то растопырит в жалкой улыбке. Схватил её за свободный локоть, притянул к себе, а Лёнька отвалил в сторону и заскалился: детсад, мол! А я в её разозлённые глаза, потихоньку, с насмешкой:
- Идёте, будто зарегистрированные!
- А што! – округляет она с вызовом глаза, - Лёша даже меня поцеловал!

Да, военных в нашем крае любили. Намного больше, чем даже бухгалтеров, ветеринаров и всяких там агрономов… Само собой, это тоже сказалось на выборе мною профессии. Было однако и что-то большее. Сидящее глубоко внутри меня. И до конца не осознанное. Сызмальства оно давало о себе знать моей тягой к военным и оружию. Заметив однажды на улице военного дядьку, с шашкой и кобурой на ремне, плёлся за ним, не отрывая взгляда от ребристой рукояти шашки и от кобуры, пока его не нагнала и не увезла легковая машина. Потом стало доступным и кино,  про войну и военных -  любимое для меня и моих сверстников развлечение. Любовь к армии заменила мне любовь девчоночью.

(Отрывок из моего романа "Бобровая падь...")