Судьбой не обделен

   Дед Илья сидел на порожке бани, потягиваясь в уходящем за горизонт тепле августовского солнца. От всякого движения похрустывали суставы давно забывшие, что значит нормальная работа организма. Стар. Поизносила его тело судьба по лагерным шпонкам, по нарам военных блиндажей и просто по полевым станам и зимовьям. Холодом и неустроенностью вытягивала из груди жизненные силы, но не смогла до конца убить стремление к красоте жизни, окружающей его от утра и до утра. С каждым рассветом он говорил: «Спасибо, Господи, что дал новый день», - и вечером как эхо повторял: «Спасибо, что дал прожить день и дела добрые сделать». Наверное, за терпение отвела юдоль столь длительный срок бытия в этом мире.

   Низко над землей чиркнула крылом ласточка: над землей летает – к дождю. И не подумаешь, ни одного облачка на небе, а насекомые к земле прижались. Природу не обманешь, коли, тучи мошки хороводы водят над водой – верная примета к приближению осадков. Гнездо ласточкино не трогал, сколько живет, столько и помнит колобки из глины под карнизом крыши. Каждый год прилетали и устраивались на лето, как на съемной квартире. Не мог отвадить пташек от своего дома, большую роль сыграли в его жизни эти маленькие птицы, рука не поднималась нарушить жизнь спасительниц.

   Вспомнилось. Илью направили тогда на очистку улиц Норильска от мусора, оставшегося от зимы. Его «держали» тогда за доходягу – человека, да человека ли, живущего на земле последние дни. Истощенный до страшной худобы, двигающийся неизвестно благодаря каким силам, он мотылялся за метлой, больше показывая активность перед охраной, нежели исполняя нетрудную работу. Доведенные до отчаяния простые мужики, попавшие невесть, за что на зону, попали в переплет к опытным уголовникам. Порции баланды - горячей воды, слегка разбавленные мукой и сдобренной сухими концентрированными овощами, не выручали, а лишь будили аппетит. Организм, привыкший к работе, не выдерживал голода, и появлялись доходяги, доживавшие свой жизненный срок.

   Не понял тогда и не увидел, а скорее почувствовал боковым зрением: маленькая птица мелькнула низко над землей и резко взмыла вверх. Сбоку более крупный размерами  кречет в полете бросил тело на перехват парения. Да смутило его большое количество людей, промахнулся. Смертельный удар нанес, да не успел схватить когтями плоть. И уже мертвая ласточка упала на мостовую, в метре от Ильи. Машинально схватил еще теплое тельце птицы и сунул за пазуху подальше от любопытных глаз.

   Тогда отыскав укромное место, достал ласточку, ощипал плохо слушающимися пальцами. И, понимая, что отберут добычу, съел мясо сырым, долго гоняя со слюной мелкие косточки во рту. Соки этой посланной небом птицы, спасли от смерти. Через два дня Илья в трюме парохода отправлялся на юг по Енисею, чтобы встать в солдатский строй и окунуться с головой в окопную жизнь Сталинграда.

   От крыльца дома подошла жена с кринкой холодного кваса, особенный у нее получался, не сладкий, с кислинкой. Выпьешь кружку, и голову вскружит. Верная его Евдокиюшка, отмолившая ему жизнь и не единожды. Всякий раз чувствовал и слышал в ночи, под завывающую пургу ее голос. Как наваждение заставляющий жить и вставать в не мысленных условиях на ноги: подниматься, когда падал. Присела рядом и прислонилась к плечу. Как тогда в далеком сорок пятом…

   Он пришел домой под вечер, едва не прятался от взглядов односельчан. Смешно сказать – боялся, вдруг люди вспомнят старое. Старое, незавидной чертой разделившей его жизнь и перевернувшей весь привычный уклад, причем совершенно без его вины. И не смотря на то, что честно воевал, имел награды и благодарности командования, - а вот, подишь ты, боялся. Совесть не запятнана, но ворошила прошлое и вязала по рукам и ногам. Всякий мог спросить: «Как тебе живется, Илья?», - и замолчать, укоризненно глядя в глаза.

   Сидел тогда так же под вечер, смотрел на птиц, к отлету готовятся. Наконец – дома, все позади! Забылся и не надел рубахи. Лишь услышал, как хлюпает носом жена и почувствовал легкое прикосновение пальцев к рубцам от ран: на спине, на груди, на плечах. Капнуло. Откуда дождю быть? Да то слеза скатилась, не успела Евдокия платком отвести в сторону. И подвывая, словно маленькая собачонка, уткнулась лицом в спину, целовала багряные раны войны, зоны. Сдерживая крик за любимого, комком застрявшем в горле. Господи! Что ему пришлось пережить в этой жизни: прожитой на севере, затем в окопах.

   Но вернулся свободный. Придется, конечно же, потерпеть от людей. Не всякий поймет, а наговорено много за эти годы оказалось. Да и не нужно объяснять, коли вины нет, каким образом оказался запятнан в этой истории?

   Послал председатель сторожем на дальние выпаса. Доверял, от того не возникало сомнения. Работа в зимний период не пыльная, не требовала много сил. Отчего его здорового мужика определили на такую вольготную должность – не понятно. Складировано оборудование на краю тайги, избушка справная, печка есть, дрова имеются и продукты привозили раз в неделю. На другой стороне небольшой речки, летом вброд можно перейти, а зимой по льду, располагались в зимовье соседнего колхоза два скотника. Ничем не примечательные мужички, так – метр с кепкой. С одной семьи, доводились братьями. Скотину обихаживали в зимнем загоне.

   Кто бы раньше подсказал, что с ними внимательней быть надобно. Голодовали в те годы, неурожай бедствовать заставил. Последнюю травинку из кормов на учет поставили. Избрали ханурики путь далеко не праведный – сводили с соседнего зимовья скот, забивали и мясо продавали. Ушлые оказались ребята, долго на них выйти не могли. Да все ж таки зацепились. Пришли под вечер люди из органов, вооруженные, готовые ко всему. В тот вечер только и успели забить бычка, разделали, подготовили мясо к продаже. С поличным и взяли.

- Что за тропинка через реку ведет?

- Там с соседнего колхоза сторож обитает.

- Надо бы проверить. Здоровый мужик?

- Крепкий парень.

- Втроем, сходите, проверьте.

   И шагнули на другой берег, задачу свою знали: двое за избушку зашли, один в дверь постучал. По звуку не понял Илья, в руки берданку взял: то ли зверь стукнул, то ли лихой человек, развелось их в те годы немерено. Открыл и шагнул за порог, тот возьмись и потяни за ствол. Илья с перепугу на спусковой крючок нажал. Понял – свои, да тут же и угасло сознание. Один из тех, что с боку зашли, ударил – приложился от души. Очнулся спустя время в санях, связанный. Вот и готовое дело: пособник в терроризме, работал на какую-то вражескую разведку, общественный скот похищал. В котле - мясо варево, Илья в тот день только с охоты вернулся. А кто разбираться станет: понятые подтвердили – мясо в котле. Да к тому и перепуганы стрельбой.

   Повезли в город, минуя родной дом. Удалось через земляка, тюремного надзирателя,  послать весточку домой жене. Прожили год только в отцовом доме, надо такой оказии случиться. В ходе короткого разбирательства обрисовали картину, что в сговоре со скотниками находился, подрывал устои Советской власти. Как мужики не отказывались Илью в соучастники записывать, не поверили. Да к тому же раскрыли организованное сообщество, кому хочется разваливать дело. Десятку лет отмерили, и поехал молодец на севера.

   Хуже всего Евдокии пришлось. Здороваться деревенские перестали. А как иначе? Муж – преступник. Закон нарушил. Мыслимое ли дело: весь народ голодает, с крошки на крохи перебивается, а этот пузо набивает тайком. И никому недосуг, на кой такая недолга Илье. Еще вчера верили, как самому себе: мужик крепкий на слово и отзывчив, первый помощник в делах. И вдруг такое. Здравый смысл отказывался верить, да подлая и гнилая клевета сеяла злословием смуту и сомнение. На собрании общем завели разговор походатайствовать, на поруки взять. Да где там? Секретарь партийный завел.

- Какие такие поруки. Он грабил трудящийся класс, жировал. В то время как вся страна голодает и строит будущее, он льет воду на мельницу буржуазии, - и еще какие-то модные фразы, схожие с газетными передовицами.

- Сгубим же мужика, может и оступился. Исправится.

- Я вот за такие слова в сообщники запишу, и направит вас Советская власть вслед за этим прохвостом. Ему колхозное доверили охранять, а он в организацию вступил.
После таких слов у кого хочешь, желание пропадет на защиту вставать. Понятно, что начальники колхозные о своей судьбе пеклись и понимали, что по такой серьезной статье так просто не отмажешь. Оставалось молиться молодой жене украдкой на икону Божией матери. Авось спасет, а нет, так хоть облегчит страдания.

   И пропал Илья на годы. Ничего о нем неизвестно и весточки не присылал…
 
   Когда страна ломала хребет гитлеровским дивизиям Паулюса под Сталинградом: об том все динамики в деревне говорили, екнуло сердце Дуняши, что-то случилось с Илюшей. Вечером шагнула из кухни в комнату, где эвакуированные жили. Ойкнула и осела на лавочку. Напугала приезжих, отводились с ней: подумалось - устала на работе. Ей ведь вдвойне трудиться приходилось. Всякий норовил заглянуть в душу и упрек бросить. Вот и изводила себя на работе до изнеможения. К вечеру прояснилось: в гости золовка приехала. Младшая сестренка мужа. Когда улеглась радость встречи, попросила выйти во двор. Недоброе почудилось, но обреченно пошла следом.

- Евдокия, в избе сказать не могла, Илья не велел. Да ты что? Голубушка ты моя, - и подхватила родственницу, оседавшую в снег: я тебе добрые вести принесла. Жив  и просил передать письмо.
 
   Протянула солдатский треугольник, на такие с доброй завистью смотрела Евдокия, когда их приносила почтальон женщинам. Вот и она дождалась весточки в сложенном треугольником листе бумаги. И под светом луны принялась разбирать строки, написанные мужем.

   Жив! Жив Илья и воюет. Написал из госпиталя, находится на излечении и скоро вновь на фронт. Но это не страшно, судимость с него сняли, и он воюет, как все. Как все! В разведке. Просто опасается, что принесет горе – не все деревенские смогут понять, откуда письма приходят. А зависть для них сейчас страшнее всего. Первое время будет писать на сестренку и вести от жены Евдокия отправит на фронт через нее. Как обвыкнется, тогда и впрямую писать станут.

   Позже, когда в районной газете появилась статья о земляке-разведчике, люди узнали про односельчанина. Газета недолго находилась в библиотеке, бдительный парторг изъял со словами: «Нечего здесь врага воспевать». Да и Бог ему судья, главное – письма теперь приходили на нужный адрес. Как она радовалась: жив и воюет честно. А партийному начальнику ответил одноногий конюх Евдоким, вернувшийся с войны инвалидом

- Ты напраслину на Илью не возводи и не греши на органы печати. Не глупые люди там работают и писать невесть что, не станут.

- Так ведь…

- Ша, я сказал. Не тронь этой темы и Евдокию не смей обижать. Я тоже партийный. Узнаю, голову оторву. Ты на фронте не был, не знаешь, как там каждую минуту смерти в глаза смотришь.

   Настолько откровенно и ярко вслед добавил отборным матом, что с тех пор женщина ходила по деревне с поднятой головой, не прятала взгляд, не смотрела при разговорах в землю…

   Вернулся Илья в августе, сожалел, что попал в госпиталь и не успел с самураями повоевать. На второй день пошел в сельсовет: на работу проситься. Пришел и к парторгу, встал на учет, коммунистом принят на фронте. Хоть и натянуто, но поговорили с парторгом. Тот, памятуя разговор с конюхом, не рискнул высказывать свое особое мнение. Вскоре вышел на работу, и покатились будни своей чередой.
Евдокия так наскучалась по женскому счастью, что родила двух девочек погодок, а
еще через полтора года принесла двойню, двух крепких мальчишек. Илья подшучивал
- Ты, мать поторапливай жизнь. А то, сколько мне осталось, весь изранен. Сколько отведено?

- Я тебе дам, отведено,- грозила в шутку, а сама светилась счастьем, улыбкой необычной, сводящей с ума, своего мужа: вместе поднимать детей станем.

   Так и поднимали. Подрастали мальчишки, заневестились дочери. Не все ладно в жизни давалось. Скромный по природе, да и опаска за прошлое не давала покоя, Илья не рассказывал землякам, где и как воевал. Только Евдокия знала и чувствовала ночами особенно первые годы, как вернулся: то матом загибал, словно зона приснилась, то зубами скрипел – в атаку ходил и за передок уползал за языком. Только она видела все его награды

- Спрячь мать их в сундук, нечего перед людьми хвастать.

- Илюша! Ты ведь заслужил, разве можно стесняться?

- Спрячь, я сказал. Хоть и за благое дело получил – врага гнал, да ведь убивал.

   Однажды надел, только самые дорогие: две Звездочки, Ордена Красной Звезды. Комсомольский вожак раскопал при помощи парторга старые «заслуги» Ильи и принялся препятствовать вступлению в комсомол старшей дочери. В открытую не говорил: то выскажется о недостаточном знании устава, то успехи в учебе не нравятся, то политинформацию редко проводит в классе. У него-то отец боевой оказался: прошел войну в трофейной команде. Слыл лучшим другом парторга по прибытии домой. Ни одного мероприятия не упускал, на всякое шел в пиджаке с медалями. Сядут на праздники за столом, выпьют и сразу обиды высказывать начинают.

- Не понятно, как на фронт попал. Почему молчит, где воевал.

- Наград не видно! Просидел в зоне, а туда же в победители лезет. Фронтовик, мать твою. Ты поприжми семейку эту.

- Да народ на его стороне.

- Плевать я хотел на народное мнение. Мы повернем его туда, куда нам выгодно.

   До поры до времени молчали. А тут удобное время нашли: сыну-комсоргу заняться нечем. Колхозники на работе, а он планирует, как агитацию наладить. От большой и неуемной зависти, ведь люди тянуться начали к семье Ильи. Простили, хотя было бы за что прощать. Да и душа-мужик: молчит, улыбается в усы и работает. Никому упрека не скажет, словом поддержит. А тут взъелись на девчонку, а через нее решили и отца достать.

   Прикрепил к пиджаку ордена, положил партбилет в карман и направился в кабинет к парторгу. В самый неудачный момент зашел: на столе закуска расставлена, и бутылочка белоголовой стоит посередине. Двое старших товарищей младшего научать собрались. Неведомо о чем разговор шел, только через пять минут выскочил, словно ошпаренный комсорг, красный как цвет маковый. Через десять минут разлетелось вдребезги стекло в окне, и вылетела далеко в лопухи не начатая бутылка. Спустя немного времени, выскочил в дверь заслуженный трофейный фронтовик, мелко перебирая ногами и неся бесценное тело вдоль улицы. Неизвестно какую порцию эмоций получил парторг, только нападки на девочку прекратились.

   Видно сильно зацепили слова двух прохиндеев разведчика, по приходу домой, прикрепил все награды на пиджак, повесил его перед собой. Попросил налить стакан водки, выпил залпом, закусил черным хлебом и луковицей и до полуночи тихо пел песни от уголовных до фронтовых. Изредка повторяя.

- Простите мужики! Не всех война исправила. Я ведь им по-человечески объяснял: сын за отца не ответчик. Да и моей вины нет, давно реабилитирован. Жаль удержался и в морду не дал. Простите!

- Ложись спать Илюша.

   Нет, так и уснул за столом. Евдокия никогда не видела мужа выпившим, растерялась. И молчала все время, лишь помогла перебраться на кровать, разула, раздела. Затем уселась перед пиджаком: какая же бездна фронтовой жизни перед ней открылась. Неужели вновь силы зла возьмутся за Илюшеньку.

   Помог случай: позвонили из райкома партии, затем военком. После этого появился  корреспондент газеты. Всех срочно собрали в клуб, как объявили – вручить награду герою, только дошедшую с войны. В президиуме сидел трофейный «генерал», ему отдавались все почести. Но интрига сохранялась до последнего. Вошли в зал Илья с Евдокией, устроились на заднем ряду. Плащ скрывал награды фронтовика, да он и не выставлял их напоказ. Пионеры прочитали речевки, сказал добрые слова  представитель райкома. Пришло время военкома, он долго доставал коробочку из
портфеля, раскрыл и люди увидели Орден Славы.

- Ты смотри, второй степени, значит, третью имеет, - зашептались мужики.

- Это кто ж у нас в деревне такой орденоносный, вроде не замечали такого.

- А вот сейчас узнаем.

- Для награждения Орденом Славы второй степени приглашается…

   Все в зале начали искать глазами Илью. А он поднялся и с последнего ряда твердым, слегка отяжелевшим шагом шел через зал по проходу, как будто отсчитывал версты войны. Прослезились бабы, мужики терли глаза. Евдоким громко, не сдержавшись, но почти культурно сказал: «Етить твою мать!». Евдокия таки успела стянуть с плеч мужа плащ. Позвякивали награды на груди бывшего уголовника и фронтового разведчика. Искупившего своей жизнью все грехи.

   Через открытое окно в установившейся тишине слышно щебет ласточек, под карнизом. Ласточек спасших некогда жизнь простому русскому человеку, ему предназначена, оказалось трудная, но честная жизнь…

   Дети давно разъехались в города, закончили учебу и работают. Часто приезжают в гости, собираясь, порой все в тесном домишке. Зовут к себе, да куда им уезжать, когда могилы всех родных и близких находятся в этом удаленном от протоптанных путей селений, глубокой русской провинции. Так богатой людьми и историями их жизни!