Федоров Н. Ф

О христианстве
Христос есть Воскреситель, и христианство, как истинная религия, есть воскрешение. Определение христианства воскрешением есть определение точное и полное.
Христианство есть объединение живущих для воскрешения умерших.
Как Божественное – воскрешение уже решено, как человеческое – еще не произведено.
Все Евангелие есть непрерывная беседа Сына Божия о любви Своей к Богу отцов и требование такой же любви от всех сынов человеческих.
Уподобление Богу – это желание не быть грешниками, это нелицемерная любовь к Богу, как совершенству; называть это гордостью – значит иметь оскорбительное понятие о Боге и скотское о человеке.
Бог воспитывает человека собственным его опытом; Он – Царь, который делает все не только лишь для человека, но и чрез человека; потому-то и нет в природе целесообразности, что ее должен внести сам человек, и в этом заключается высшая целесообразность. Творец чрез нас воссоздает мир, воскрешает все погибшее.
Человек – не природы порождение, а Бога через нас самих творение и к жизни всех умерших на земле, чрез нас же, возвращение для разумного всеми мирами управления.
В деле воскрешения сыны и дочери являются орудиями Бога отцов, представляя в своей деятельности живое подобие любви Сына Божия и Духа Святого к Богу Отцу.
Христианство не есть лишь жизнепонимание, а дело искупления, которое и состоит в расширении и распространении регуляции на весь мир.
Вся Вселенная, одушевленная всеми воскресшими поколениями, будет храмом Бессмертному Триединству.
О человеке
Человек – есть существо, которое погребает, – вот самое глубокое определение человека, которое когда-либо было сделано, и давший его выразил то же самое, что сказало о себе все человечество, только другими словами, назвав себя смертным.
Человек есть существо, переходящее от рожденного к самосозидающему.
Начало человечества тесно связано с сознанием смертности и с проявлением этого сознания в стремлении к замене естественного, само собою рождающегося, самодеятельностью, требующею объединения существ; первый же акт самодеятельности человека есть вертикальное его положение.
Все открытия, все, что узнал человек в новом своем положении (вертикальном), сводится на сознание своей смертности, ибо смертность есть общее выражение всех бед, удручающих человека.
Существо смертное, в скорби возносящееся очами, голосом, руками к небу, что это такое, как не существо молящееся, animal religiosum, как должны бы сказать натуралисты. Эта поза, как результат переворота, с коим появился человек, или смертный, была первым и в то же время художественным произведением человека, предметом которого был он сам и которое было уже некоторою победою над падением, вообще – над земным тяготением.
В вертикальном положении, как и во всем самовостании, человек, или сын человеческий, является художником и художественным произведением-храмом.
Прежде человек значило смертный; но это определение не точно и даже не верно. В строгом смысле человек не смертный, а сын умерших отцов.
Тот, кто первый по чувству любви до конца не оставлял своих родителей, не оставлял их при жизни, хотя и мог жить отдельно по своему совершеннолетию, по своей способности к самостоятельной жизни, не оставлял и после смерти, этот-то человек и был, можно сказать, первым сыном человеческим, положившим начало родовому быту, родовой религии (культ предков) и вообще человеческому обществу.
Если человек есть нравственное существо, то ему, чтобы остаться нравственным, нужно или возвратить жизнь умершим, или же самому умереть, но пережить смерть отца, признав невозможность воскрешения, - значит не быть сыном, не быть и братом, не быть, следовательно, существом нравственным.
Заменив определенное сын человеческий неопределенным человек, мы лишили себя возможности сказать, кто наш общий враг, в чем наше общее дело.
О смерти, воскрешении и бессмертии
Мысль, по которой человек называется сыном человеческим, обнимает весь род, а дело, по которому он так называется, есть обращение слепой смертоносной силы в силу, возвращающую жизнь всем отцам.
Мы – сыны, оставившие своих отцов.
Как ни глубоки причины смертности, смертность не изначальна; она не представляет безусловной необходимости. Слепая сила, в зависимости от которой находится разумное существо, сама может быть управляема разумом.
Смерть есть свойство, состояние, обусловленное причинами, но не качество, без коего человек перестает быть тем, что он есть и чем должен быть.
Пока будет смерть, будет и бедность.
Богатство ли – добро, а бедность – зло, или же жизнь, т. е. жизнь бессмертная, есть истинное добро, а смерть истинное зло?
Должна быть умерщвлена, наконец, и смерть сама – самое крайнее выражение вражды, невежества и слепоты, т. е. неродственности.
Долг воскрешения, долг к отцам, сыновний долг, как его можно назвать, явился в мир вместе с человеком.
Бессмертие без воскрешения невозможно физически, если бы даже оно и было возможно нравственно; оно невозможно без воскрешения так же, как невозможно быть микрокосмом, не умея управлять и воссоздать мегакосм или макрокосм.
Воскрешение и нравственное совершенство тождественны.
Истинное воспитание состоит не в сознании превосходства над отцами, а в сознании отцов в себе и себя в них. С воспитанием кончается дело отцов, родителей, и начинается дело сынов — воскресителей. В рождении и воспитании родители отдают свою жизнь детям, а в деле воскрешения начинается возвращение жизни родителям, в чем и выражается совершеннолетие.
Смерть есть торжество силы слепой, не нравственной, всеобщее же воскрешение будет победою нравственности, будет последнею высшею степенью, до которой может дойти нравственность.*Всеобщее воскрешение есть полная победа над пространством и временем.
Душа человека не tabula rasa, не лист чистой бумаги, не мягкий воск, из которого можно сделать все что угодно, а два изображения, две биографии, соединенные в один образ. Чем утонченнее будут способы познания, тем больше будет открываться признаков наследственности, тем ярче будут восставать образы родителей; так что полный ответ на древний вопрос, написанный над воротами Дельфийского оракула, – «познай самого себя» – мы будем иметь во всеобщем воскрешении.
Всеобщее воскрешение есть только возвращение к нормальному состоянию, когда человечество в полном обладании природою, как своею силою, может осуществлять не по нужде, а по избытку душевной мощи бесконечную мысль в неограниченных средствах материи, имея образец в доступном созерцанию человеческого рода Божестве.
О всеобщей регуляции
Природа в нас начинает не только сознавать себя, но и управлять собою.
В регуляции же, в управлении силами слепой природы и заключается то великое дело, которое может и должно стать общим.
Есть два материализма, материализм подчинения слепой силе материи и материализм управления материей, не в мысли лишь, не в игрушечных, кабинетных или лабораторных опытах, а в самой природе, делаясь ее разумом, регуляцией.
В себе человек – в своей нервной системе – носит образец регуляции Вселенной (III, 280).
Свобода без власти над природою и без управления ею – то же, что освобождение крестьян без земли.
Цивилизация эксплуатирующая, но не восстановляющая, не может иметь иного результата, кроме ускорения собственного конца.
Мы виноваты не в том только, что делаем (хищничество), но и в том зле, которое происходит по нашему бездействию.
Исповедуя Бога Вседержителем и Творцом Мира, мы не можем не каяться в расхищении созданного Им, должны признать себя истребителями и разрушителями, не поддерживающими, а разрушающими порядок в мире. И, не отрекаясь от подобия Ему, мы не можем видеть своего назначения в присвоении лишь того, что не создано нашим трудом, в том, чтобы быть собственниками созданного Богом мира. Наше назначение может заключаться только в том, чтобы быть орудиями управления тою силою, которая, будучи предоставлена своей слепоте, несет голод, болезни и смерть <...> Нельзя даже сказать, что Бог создал слепую силу, ибо Он создал и разумную, и только по бездействию последней творит зло первая.
Природа, слепая сила, наказывает человека за слепоту, казнит разумные существа за подчинение ей, слепой силе, как бы требуя от человека внесения в нее разума и управления ею, казнит за бесчувственное вытеснение сынами отцов.
Регуляция есть существенный признак совершеннолетия рода человеческого.
О космосе
Порожденный крошечною Землею, зритель безмерного пространства, зритель миров этого пространства должен сделаться их обитателем и правителем.
Человечество должно быть не праздным пассажиром, а прислугою, экипажем нашего земного, неизвестно еще какою силою приводимого в движение, корабля.
Способность же жить во всей вселенной, дав возможность роду человеческому населить все миры, даст нам и силу объединить миры вселенной в художественное целое, многоединым художником коего, в подобие Триединому Творцу, будет весь род человеческий, в совокупности всех воскрешенных и воссозданных поколений.
Наш простор служит переходом к простору небесного пространства, этого нового поприща для великого подвига.
О знании и науке
Все должны быть познающими и все должно быть предметом знания.
Наука должна быть достоянием всех, т. е. быть выводом из наблюдений, производимых не кое-где, кое-когда и кое-кем, а везде, всегда и всеми, выводом, прилагаемым к регуляции.
Должна ли наука знанием лишь для знания, знанием лишь того, почему сущее существует, а не того, почему живущее страдает и умирает?!
И не преступна ли наука прикладная, создающая предметы вражды — мануфактурные игрушки — и вооружающая враждующих из–за этих игрушек истребительнейшими и мучительнейшими орудиями, мощно содействующими к обращению земли в кладбище.
Должны ли вера и знание быть всегда противоположными и враждебными или же они должны объединиться?
Истина есть только путь ко благу.
Только сыновнее чувство, общее всем, дает знанию цель, т.е. объединяет людей в познании силы, умерщвляющей отцов, раскрывает их (людей) души, соединяет их во взаимознании, делая братьями в самом глубочайшем смысле этого слова, ведет их к возвращению жизни умершим.
Об активности человека
Вся философия несостоятельна, если она есть мысль без дела.
Мир дан не на поглядение, не миросозерцание – цель человека. Человек всегда считал возможным действие на мир, изменение его согласно своим желаниям.
Покой ненавистен человеку; и пока не существует великого, действительно общего дела, а не одинакового лишь или общественного, социального, вносящего раздор, пока нет дела, всех объединяющего в общем труде, в котором нашли бы удовлетворение все способности человека, и пока человек лишен возможности созидать, воссоздавать, он будет разрушать.
Хотя бы идеи и создавались или порождались плотским человеком, они все же не для того возникают, чтобы плоть управляла мыслью, а для того, чтобы мысль и душа управляли материею.
Труд есть высшая добродетель, уподобляющая нас Богу, создавшему все из ничего.
Идея вообще не субъективна и не объективна, она проективна.
Об этике
Добро есть сохранение жизни живущим и возвращение ее теряющим и потерявшим жизнь.
Попыток устроить братство, не обращая внимания на причины, которые делают людей не братьями, т.е. поселяют между ними вражду, было так много, что история потеряла счет таким попыткам.
Все мы братья по любви к отцам.
Жить нужно не для себя и не для других, а со всеми и для всех.
Пока сами люди чужды друг другу, пока человек человеку – не человек, а зверь.
Любви, так же как и христианства, наш век совсем не понимает, потому что под любовью к одним (как, например, к бедным) скрывается обыкновенно ненависть к другим (к богатым).
Родство есть мы; для него нет других в смысле чужих: для него все – те же Я, свои, родные, естественно, органически родные, а не искусственно, механически, внешне сроднившиеся.
Когда все будут чувствовать и сознавать себя во всех и таким образом даже дальние станут близкими, получится многоединство.
Родство есть то, что наиболее известно, наиболее доступно людям, даже именно то, что наиболее затрагивает человеческое сердце, ибо для отцов — это вопрос о судьбе их сынов, а для сынов — вопрос о судьбе их отцов, куда входит вопрос и о братстве.
Не ясно ли, что, при отрицании жизни отцов и воскрешения их, наша собственная жизнь становится вопросом, делается бессмысленной и невыносимой.
Наше время отличается глубочайшим разрывом между детьми и отцами. Дети, утратив связь с отцами, утратили и цель в жизни.
Для животной природы забвение отцов, может быть, и натурально, для человеческой оно совершенно неестественно.
Все наши пороки – только извращения добродетелей. Пока нет у человека надлежащего исхода его жажде деятельности, до тех пор она будет растрачиваться на превозношение друг перед другом, на зависть, ненависть и гнев, на собирание богатства и расточение его. <...> только открытие поприща для спасения жизни может освободить человечество от пороков.
В детском чувстве, в чувстве всеобщего родства, заключается критерий и исходный пункт дальнейшего совершенствования (т. е. достижения совершеннолетия), уклонение от коего составляет падение, создает блудных сынов, делает невозможным достижение совершеннолетия, обращает к ребячеству, которое нужно различать от детства.
Человечество будет братством лишь тогда, когда все знание получит большую глубину и широту, когда вся наука и все искусство станут отеческим делом; только наука и искусство в смысле отеческого дела могут обратить человеческий род в братство.
Полная добродетель состоит в соединении нравственности со знанием и искусством.
Если наш род распался и мы обратились в не помнящие родства народы и сословия и если тот же процесс распадения продолжается внутри самих народов, сословий и отдельных обществ, то причину этого явления нужно искать в отсутствии, в недостатке прочной основы, т.е. общей цели и общей работы; а иной высокой цели, естественной, невыдуманной, неискусственной, кроме воскрешения отцов, или восстановления всеобщей любви, нет и быть не может.
Дети – надежда будущего и прошедшего, ибо будущее, т.е. воскрешение, есть обращение прошедшего в настоящее в действительное.И любовь братская может получить твердую основу только в воскрешении же, ибо только оно объединит каждое поколение в работе для общей цели; и чем ближе к ней будет подвигаться эта работа, тем более будет усиливаться братство, ибо воскрешение есть восстановление всех посредствующих степеней, кои и делают из нас, братий, единый род, уподобляя наш род тому неразрывному единству, в котором пребывает Отец, Сын и Св. Дух.
Нравственность – не барство и не рабство, а родство.
Для нашего притупившегося чувства непонятно, какая аномалия, какая безнравственность заключается в выражении «сыны умерших отцов», т. е. сыны, живущие по смерти отцов, как будто ничего особенного, ничего ужасного не произошло! Нравственное противоречие «живущих сынов» и «отцов умерших» может разрешиться только долгом всеобщего воскрешения.
Тот не достоин жизни и свободы, кто не возвратил жизни тем, от коих ее получил.
Масса человечества из толпы, взаимной толкотни, борьбы превратится в стройную силу, когда она, сельская масса, народ, будет объединением сынов для воскрешения отцов, будет родством, психократиею.
О России
Нет вражды вечной, устранение же временной составляет нашу задачу, задачу России, как задачу, долг и всех народов.
Для государства с населением в 100 миллионов, занимающего шестую часть материка, великодушие не может быть какою-либо особою добродетелью, оно лишь необходимое, обязательное свойство такого государства; без великодушия оно было бы только страшилищем.
Нужно понять патриотизм не как ненависть к инородцам и иноверцам, а как деятельную любовь к своему страдающему народу.
Музей, библиотека, архив
Книга как выражение слова, мысли и знания занимает высшее место среди памятников прошедшего; должна она занимать его и в будущем, которое призвано стать делом возвращения прошедших поколений к жизни, и лишь тогда книга с этого первого места снизойдет на последнее, когда то, что было лишь в книге, то есть только в мысли и голове, станет живым делом человечества.
К самой книге, как выражению мысли и души ее автора, должно относиться как к одушевленному, как к живому существу, и тем более, если автор умер. В случае смерти автора на книгу должно смотреть как на останки, от сохранения коих как бы зависит самое возвращение к жизни автора.