Зимний оброк

Зимний оброк  

Рассказ, вдохновленный прозой Михайлович Пришвин (1873–1954) — один из самых оригинальных и значительных русских писателей XX века, прозаик, публицист и автор дневников.


Зима в Тверских землях ложилась мёртвым грузом. Шел 1655 год. Рано выпавший снег не пугал, а заставлял собраться. Холод пришел не постепенно, а разом, будто кто-то хлопнул дверью на небосводе. Девятнадцатилетний Ефим, сын купца из Ярославля, не любил эту пору. Но он был "гонец–саночник" — это был его хлеб, его долг.

 Утром на ямской станции — мороз, крепкий и звонкий. Ветер, тонкий, как лезвие, пронизывал тулуп. Над конюшней клубился пар, густой, как молоко, поднимаясь к низкому, серому небу. В его санях–розвальнях — два небольших сундучка да кожаный кофр. В кофре — закладные и обменные грамоты. Срочный оброк до подворья у Ветлуги. Ефим знал, что в этих бумагах не просто цифры, а судьбы: чья-то ссуда, чей-то долг государю, чья-то надежда на весеннюю торговлю.

Отец, Герасим, проверял ремни сбруи. Он не смотрел на сына, только на узлы. В их деле — узлы и кони важнее. Старый Герасим носил на лице следы не только мороза, но и сотен таких дорог, поэтому его слова звучали не как приказ, а как заповедь.

— Уздечка крепка. Конь, Вороной, дорогу чует, — сказал Герасим. Голос, словно лед, сухой. — Три дня. Не дольше. Если буран — заройся. Жди. Не высовывайся.

— Зароюсь, — ответил Ефим, натягивая рукавицы. Они были двойные: снизу — шерсть, сверху — дубленая кожа. Тепло, добытое тяжелым трудом.

— Не спи. Костер должен быть живым. Иначе сам станешь костром. Мороз здесь убьет быстрее, чем медведь–шатун. Земля ошибок не прощает.

Ефим кивнул. Он помнил, как Сенька, пожалев дров, прикрыл глаза. Утром его нашли. Камень. Его лицо было чистое, только ресницы, слипшиеся, словно примерзли к щекам.

Двинулись до рассвета. Поля знакомые. Земля под снегом жесткая, будто кость. Сани издавали ровный, скрипучий звук, словно сам путь жаловался на мороз. Через три часа — глухая тайга. Свет сюда не заходит. Тихо. Снег плотный. Сани его почти не трогают. Ефим шел рядом с Вороным, вел под уздцы, чтобы не замерзнуть. Воздух вдыхал носом, чтобы не обжечь горло. Он старался не думать о лесе, а только о следующем шаге и о конском дыхании.

К полудню копыта Вороного заскользили на обледенелых корнях. Лес здесь был старый, ели стояли, словно часовые, а их корни, покрытые ледяной глазурью, подстерегали в тени. Ефим остановился. Снял рукавицы. Набил подковы лыковой веревкой. Лыко привезли еще летом, его вымачивали и сушили, чтобы оно стало крепким как проволока. Отец научил. Простая мудрость, спасшая не один десяток коней. Пока возился, заметил.

На старой сосне, в десяти саженях, свежая затеска. Широкий, тяжелый топор. Не метка объездчика. Сигнал. Затеска была неаккуратной, сделанной спешно, словно охотник торопился.

Ефим проверил нож. Пищаль. Один выстрел. Он погнал Вороного рысью. Вслушивался в тишину леса. Зимой тишина — это ловушка. Она прячет звук шагов, но усиливает хруст снега под санями. Опасность прошла. Но Ефим помнил: помеченное место всегда ждёт добычу.

Ехал два часа без привалов. Солнце стояло низко, и тени деревьев тянулись через весь тракт, как черные руки. Остановился у незамерзшего ручья, где бил ключ. Вода здесь была живая, она курилась паром, и снег вокруг нее был рыхлый. Здесь, у воды, разбил лагерь.

Лагерь — по правилам гонцов. Ефим вырыл яму в снегу, ушел от ветра. Дрова — только стоящие, сухие. Он рубил быстро, чтобы не остыть, и старался не трогать еловых лап: они давали много дыма, который выдавал лагерь.

Разжечь огонь в мороз — долгое дело. Береста. Трут. Кресало. Пламя слабое, его нужно выходить. Берег от сквозняков, прикрывая огонь полой тулупа. Когда разгорелось, дал Вороному овса. Конь благодарно фыркнул, пар от его ноздрей смешался с дымом костра. Укутал его суконным попоном.

Пока ел сушеную осетрину, запивая сбитнем, думал о грамотах. Доверие. Кредит на хлеб. Пропадут — Ярославлю разорение. Чувствовал, как эта ответственность давит на грудь. Он знал, что купеческая честь держится не на золоте, а на том, как быстро гонец доставит бумагу.

Ночь звездная, морозная. Сон прерывистый. Тулуп. Дрова каждые два часа. Усталость — главный враг, но мороз страшнее. Он просыпался от каждого потрескивания льда на ручье, от каждого шороха в ветвях.

В чаще — вой. Волки. Вой был протяжным, тоскливым, он шел не от стаи, а от одного, голодного зверя. Ефим достал пищаль. Пищаль рядом. Подбросил веток. Пламя поднялось. Огонь — единственная черта, которую боятся в лесу.

Волки не решились подойти к яркому огню. Утром Ефим нашел только несколько свежих следов на периферии лагеря, которые быстро исчезли под падающим, легким снегом. Он собрал лагерь, не оставив после себя ни одной ветки, словно и не ночевал здесь.

Второй день — Сухой Гребень. Самый трудный. Хребет. Ветер здесь не стихает. Тропа узкая, коварная. Снег здесь лежал не ровно, а барханами, намело его с северного склона.

Снег пошел сильнее. Мелкий, как песок, бил в лицо. Видимость упала. Теперь он не видел ничего, кроме белой пелены, сквозь которую проступал силуэт Вороного.

Ефим замотал лицо платком. Осталась щель для глаз. В таких условиях не смотрят, а чувствуют. Наклон саней, твердость снега.

Чувствовал, как идет белая слепота. Пропадет ощущение пространства — пропадешь сам. Он закрыл глаза на секунду, чтобы проверить, чувствует ли он еще холод, или мороз уже начал забирать его.

Вспомнил ямщика: «Теряешь дорогу — повернись спиной к ветру. Ветер всегда идет с одной стороны, а ты должен идти поперек него, пока не нащупаешь камень или пень». Ефим повернулся. Ветер — слева. Начал двигаться медленно, держась за сбрую. Он шел, как слепой, доверяя только ногам и чутью Вороного.

Долгий час слепой ходьбы. Наконец, нащупал. Поваленный бурей ствол. Он его знал. На нем была старая, обгоревшая отметина от молнии. Ориентир. На правильном пути. Слёзы и пот замерзали на щеках. Спасен. Он похлопал Вороного по шее, конь фыркнул, словно понимая, что опасность миновала.

К закату спустились. Ветер стих. Долина. Вдали — лента замерзшей Ветлуги. Ветлуга лежала, скованная льдом, и только черные полыньи у берега напоминали о течении.

 

Третий день. Легче. Дорога вдоль реки. Снег неглубокий. Ефим знал: он должен быть в подворье у Ветлуги до того, как солнечный свет полностью исчезнет. Нельзя привозить такой груз в полной темноте.

Он прибыл на подворье, когда небо окрасилось в холодные синие и оранжевые тона. Торговое подворье — крепкий сруб. Толстые стены. Густой дым из трубы. У входа — большие сани, подбитые железом.

Встретил Прохор, приказчик. Острые глаза. Коренастый. Сначала осмотрел Вороного. Прохор не верил словам, он верил только состоянию коня. Потом Ефима — внутрь.

В помещении было жарко. Пахло печеным хлебом, смолой и дегтем. У очага — крупный мужчина в дорогой лисьей шубе. Адресат. Он пил горячий квас, не обращая внимания на вошедших.

Передача строгая. Ефим достал запечатанные грамоты. Разложил на столе.

Прохор проверил каждую печать. Над масляной лампой. Он прикладывал печать к губам, чтобы почувствовать, не была ли она недавно нагрета для подмены. Сверил подписи. Почти полчаса тишины. Грамоты подтверждены.

— Всё в порядке, Ефим, — сказал Прохор. Запечатал их в ларец. Дал мешочек с гривнами. Квитанцию. — Жди два дня. Купец из Новгорода придет. Повезешь отчеты обратно.

Ефим не возражал. Серебро было хорошее. Он пошел в конюшню. Накормить Вороного. Сменить веревку на подковах.

Вечером, когда снег снаружи усилился, постучали. Вошел человек. Не гонец. Охотник. Широкие плечи. Взгляд — недобрый. Михаил.

Сел у огня. Громко говорил о неудачной охоте. Как завалил сохатого, но его украли волки. Ефим узнал его — работает на воровские артели, часто "заказывает" грузы.

Михаил начал расспрашивать о грузе.

— Что привезли, парень? Серебро?

Ефим, сдержанный, пил сбитень. Ответил скучно:

— Перья да сукно. Бумаги для Прохора. Закладные. Казначейские.

Михаил усмехнулся, поводя плечом.

— Бумаги. Иной раз такая бумажка дороже целого сундука соболей обойдется, если не там окажется, верно?

Ефим посмотрел ему прямо в глаза.

— Бумаги без печати и подписи Прохора не стоят и гроша. С печатью — в ларце. Ты же знаешь, Прохор ключ держит на языке. Он его никогда не оставит.

Байка сработала. Михаил рассмеялся, но глаза его не смеялись. Ефим понял: кто-то следит. Обратная дорога будет опаснее.

Он проверил пищаль. Порох. Заперся в комнате. Доставка — это не только дорога, но и ожидание, а ожидание самое нервное. Он должен пережить обратный путь. Цена его работы — доверие Ярославля.

Он знал: земля ошибок не прощает. Он лег спать, нож и пищаль рядом. Каждый звук — опасность.