БАМ 747 дней у сопки Соболиная часть 2

…Едва пробыв в учебке пару недель, в один из дней, когда мы сидели в казарме на занятии и что-то писали в тетрадки, зашёл этакого бравого вида невысокого роста круглолицый старший сержант в фуражке, несмотря на начало декабря, что выглядело явным нарушением формы одежды, и, попросив разрешения у ротного, обратился ко всем нам с неожиданным вопросом: «Был ли у кого-то на гражданке опыт работы с бумагами и при этом хороший почерк?» В повисшей тишине, то, что, видимо, отвечает за судьбу и провидение, подтолкнуло мою руку и, получив разрешение встать, я признался, что почерк у меня средний, но до службы в армии я успел поработать учётчиком в конторе колхоза. Поскольку претендентов больше не появилось, опять же как-то слишком накоротке обменявшись несколько фразами с командиром роты, сержант увёл меня с собою. По дороге, хотя идти требовалось не больше полсотни метров, по сложившейся армейской привычке он только и спросил у меня: «Откуда призывался?»Узнав, что из Пскова, как-то просветлел что ли: «Почти земляки. Я из Ленинградской области». А, открыв дверь обычного строительного вагончика, пропустил меня вперёд… Как оказалось, эта дверь открывалась не только внутрь и наружу. Она открывала слишком многое в моей армейской судьбе.
Это был обычный строительный вагончик, но дверь в него открывалась в торце, а всякий вошедший попадал сначала в маленький тамбур, образованный откидной перегородкой. За нею, собственно, и располагалась, говоря обиходным языком, строевая часть батальона, а, правильнее будет сказать, что-то вроде секретариата командира, подчинявшегося непосредственно начальнику штаба. Главным в строевой части был заместитель начальника штаба, или, опять же в обиходе, для краткости «замэнша». По штату полагался один старший писарь, вот им-то и служил приведший меня сержант, но опять же повседневная логика служба подсказывала, что, составлявший кадровое расписание не учитывал реальной жизни: писарь мог заболеть, уехать в отпуск, а служба здесь требовала повседневного присутствия, да и перед увольнением в запас надо успеть подготовить смену. И по факту здесь служили всегда два срочника, таким образом чередовавшие друг друга и растившие смену себе. Дополняли этот коллектив две машинистки.
Сидевший за столом капитан, так и не выпускавший изо рта папиросы в ходе всего нашего короткого разговора, жестом пригласил меня пройти внутрь, попросил написать на листе бумаги несколько фраз и стал диктовать что-то вроде приказа. Конечно, до каллиграфии мне было далеко, но, признаюсь, нутром почувствовав солдатскую удачу, я старался и вышло ровно, вполне прилично, а, главное, грамотно. Расспросив про учебу в школе, про работу в правлении колхоза, ещё о чём-то по принципу о том – о сём, проведя что-то вроде кадрового полиграфа, скорее взглядами, чем репликами обменявшись с сержантом, он вынес вердикт:
-  Завтра утром после завтрака приходи уже сюда. Учебка твоя на этом закончена. Ротному я позвоню, остальных это не касается. Всё остальное зависит только от тебя.
Передать свои ощущения после выхода из вагончика в полной мере я, пожалуй, не смогу и теперь. Итак, говоря языком героев «Гусарской баллады» я теперь – «штабной». Что это значит на практике я понял сразу, вернувшись в учебную роту. Больше никаких нарядов по службе, никакого мытья полов, никакой чистки картошки, всегда свежий подворотничок, начищенные до блеска сапоги, а вслед одобрительный взгляд и короткая реплика ротного: «парень, тебе здорово повезло!»  За месяц я так свыкнусь со своим новым положением, что, когда 28 декабря будем принимать присягу, прочитав в свою очередь её текст, вместо полагающегося по уставу «Служу Советскому Союзу!» в ответ на поздравление командира роты я скажу: «Спасибо!» и только заметив его чуть заметную улыбку и укоряющий взгляд, произнесу полагающиеся по уставу слова.
Наверное, в этом месте уместна небольшая зарисовка о первой моей зиме на Алонке. Сразу после принятия присяги молодое пополнение распределили по ротам и мне с моими новыми друзьями-сослуживцами предстояло как раз жить в палатке. Что она представляла собою в бамовском варианте? Предварительно по размерам двадцатиместной солдатской палатки делается деревянный сруб из сырой только что срезанной лиственницы, насколько это возможно его мшат. Правда, проблема в том, что мха-то много, а рубят сруб не виртуозы плотницкого искусства, а такие же солдаты, как мы. Наверх на него одевают палатку, а значит потолок – это только брезент и всё, дальше высокое-высокое и звёздное-звёздное небо. К торцу пристраивают тамбур, чтобы создать хоть минимальную буферную зону. Сразу у входа внутри начинается печка: первая её часть сложена из кирпича, наверху даже есть доска с прогарами, т.е. можно при необходимости или приготовить еду, или разогреть, а уже от неё в глубь палатки идёт металлическая труба большого диаметра, выполняющая роль тепловой камеры и заканчивающаяся кирпичной тумбой, из которой выведен дымоход. По бокам ряды двухярусных кроватей – одно из освободившихся наверху мест и стало теперь моим. Роль дневального здесь сводится к одному: ни под каким предлогом не уснуть ночью под убаюкивающее потрескивание смолистых плашек в печи. Плашки хранятся рядом, а их заготовка общая забота.
К сожалению, с этим будет связан и единственный трагический случай за два года моей службы. В числе тех, кто отправился на заготовки дров, был и молодой боец. Валкой лиственниц занимаются опытные уже солдаты, всех новых подробно инструктируют. Почему он решил, что лиственница изменит направление падение – одному Богу известно, но, начав метаться туда-сюда, он и впрямь оказался под макушкой, а такое дерево, скорее похожее на растущий из земли металл, даже своим суком может наделать больших бед. Бросив всё, как есть, срочно отправили нарочного в часть, связались со штабом корпуса, оттуда выслали вертолёт: увезти его увезли, а вот довезти до госпиталя уже не смогли.
Самые ушлые дневальные пытаются таскать в ведрах куски угля от котельной. Это не поощряется, но за всеми ночью не уследишь, да и чревато по-своему: сшитая на живую нитку печка на уголь не рассчитана. Вечером никого не надо уговаривать: последний раз покурив у открытой дверцы, быстренько запрыгиваешь в постель, тщательно подоткнув со всех сторон одеяло, а, поскольку спать ложимся головами к проходу (голова соображает, что её содержимое надо беречь!), на ноги бросаешь бушлат, а утром всё равно отдираешь его от стены вместе с намёрзшей за ночь белой бахромой.
В один из таких вечеров мы повыскакивали на улицу, даже не накинув на ходу бушлаты, заслышав удары в металлическое било, а потом и сирену пожарной машины: над сопкой Соболиная уже полнеба сияло охваченное заревом – горел штаб бригады. Наш батальон располагался непосредственно рядом со штабом бригады, а крайние палатки вообще стояли впритык к их вагончикам, а потому всё происходящее оказалось, как на ладони, можно было даже различить людей, судорожно пытавшихся, если не отстоять противоположный конец здания штаба, то хотя бы что-то спасти из него.  Поскольку штаб представлял собою такую же сборно-щитовую конструкцию, а внутри хватало всякого рода бумаг и мебели, горел он быстро, благо дерево за год ещё подсохло, шумно, особенно когда с треском стал разлетаться шифер, и спасти смогли лишь несколько сейфов с документами, да и это усложнялось решётками на окнах. Мы ещё не успели капитально продрогнуть, как стало ясно, что утром на этом месте останется только пепелище. О причинах пожара потом говорили разное, хотя наиболее правдоподобной выглядела версия о том, что начальник восьмого отдела просто забыл выключить обогреватель, ведь огонь вырвался наружу именно в этом месте, а теперь, похоже, ему надо было забыть о карьере. Хотя до этого, безотносительно к пожару, темой досужих разговоров служило другое. Во время перекуров нет-нет, да и гадали, что за мохнатая рука у нового начальника восьмого отдела, поскольку назначение лейтенанта на майорскую должность являлась случаем из ряда вон выходящим. 
Что характерно на следующее утро радиостанция «Голос Америки» уже радостно сообщила об этом своим слушателям, правда, чтобы всем, а, особенно американцам с их страстью к гигантомании, стал понятен масштаб трагедии они придумали свою формулировку и штаб бригады превратился в «штаб крупной пехотной дивизии», что было сопоставимо по численности, а так скажи штаб железнодорожной бригады, так и подумают о какой-нибудь бытовке. Откуда росли ноги у столь оперативной информации для нас не оставляло сомнений, да и глупо было бы их искать где-то на стороне и даже в космосе, когда за каждым нашим шагом следили более, чем пристально. Я уже упоминал о трудовой армии из граждан Северной Кореи, не знаю, как там насчёт идеологических соображений, думаю, что корень зла надо искать элементарно в деньгах, но сколько среди них ошивалось разного рода шпионов и соглядатаев, работавших, как на американскую, так и на китайскую разведку, а, возможно, и на обе сразу, остаётся только догадываться. Знающие люди, ставшие случайными свидетелями, уверяли, что в их вахтовых посёлках, куда вход нашим был заказан, имелись и портативные средства связи, весьма современные для той поры.
Обычное зимнее утро начиналось с того, что дневальный, предварительно посмотрев на термометр, сообщал о том сколько градусов за стеной. Эта информация в отдельные дни имела решающее значение ведь, если температура переваливала за 55 градусов, за так называемое «декретное» значение, бытовавшее здесь ещё с поры массово располагавшихся в зоне, приравненной к районам Крайнего Севера, лагерей, то после завтрака все были предоставлены своим повседневным заботам: подремонтировать обмундирование, написать письма, лишний час днём поспать. Солдат, в отличие от заключённых когда-то, естественно, берегли, но дело даже не только в этом: при температуре свыше этих значений что-то происходило с металлом – он становился хрупким: при нагрузке рвались цепи у экскаваторов типа драглайн, ломались траки гусениц, бывали случаи, что рвались даже тросы. В такие дни надо приноравливаться дышать и тогда вполне можно передвигаться по улице, а при необходимости даже находиться там довольно долго, поскольку здешний мороз в этом отношении имел одно, но существенное преимущество в отличие от гиблого климата того же Северо-Запада России: воздух был сухим. А один из дней заслуженно можно было заносить в личный рекорд каждому: столбик термометра замер на отметке 62 с половиной градуса.
С первым месяцем жизни у сопки Соколиная связан и ещё один эпизод. То ли было что-то в самом климате здесь, то ли в организации питания при всех стараниях отцов-командиров чего-то не хватало, но проблемы с зубами в той или иной степени возникали у многих, а вот у одного из новобранцев организм не просто не принял эти условия жизни, а начал отторгать их от себя, а себя от них: у бойца во рту поселилась какая-то инфекция и начала прогрессировать прямо на глазах. Батальонный врач строил какие-то предположения, но даже и местный консилиум на базе бригадной медсанчасти к определённому выводу не пришёл, хотя итог уже вырисовывался окончательно – служить здесь боец не сможет. Пока собирали все необходимые документы перед отправкой в госпиталь в Хабаровск, он сидел в своём уголке, явно испуганный, поскольку это не нарыв на мягком месте, ему что-то приносили из столовой, какие-то каши, кисели, по-своему сочувствовали и уж совершенно точно не попрекали этим, если даже его в итоге и комиссуют вообще, а слово «сачок», столь популярное в солдатской среде, не поминалось даже всуе.
Пришла пора ещё раз оглядеться на территории части и сосредоточиться на маленьком пятачке, где, до того времени, как будет построено здание штаба батальона, а каркас из тех самых сборно-щитовых плит уже стоял, собственно штаб и располагался. Два вагончики по центру выделились особо: они белые, практически квадратные и тоже щитовые – это кабинеты комбата и начштаба. Техническая часть, секретная, санчасть, службы снабжения, финансовая, вооружения, политотдел, прочие - все в таких же строительных вагончиках, как и наш. Коммутатор на склоне сопки в маленьком деревянном срубе, вроде баньки в деревне. Между ними проложенные в снегу дорожки, в пору сезонной распутицы мостки. Связь – тот самый надёжный армейский медный провод и коричневый телефон, в котором нужно покрутить ручку сбоку, в ответ на что услышишь голос телефонистки: «карамелька пять слушает!» Связь построена на позывных, каждый батальон бригады – это «карамелька» со своим номером. Нужно позвонить в бригаду, просишь соединить с «опекой», «опека» таким же образом выведет тебя на штаб корпуса, который расположен в Чегдомыне. Телефонистки днём – это служащие СА, иногда жены офицеров, ночной режим поддерживают связисты-солдаты. У связи один недостаток: когда мало звонков, а, особенно, когда он одиночный, можно вставив оба штекера в гнёзда, не отключаться и телефонисту слышать разговор. С этим боролись, поскольку иногда такое нарушение правил встречалось и весьма строго каралось.
С нашим коммутатором связана красивая романтическая история. Одной из дневных телефонисток служила Анечка, мало сказать маленькая, точнее миниатюрненькая омичка, с этаким кукольным личиком, осиной талией, приехавшая сразу после первого десанта, как только построили коммутатор и проложили первые линии связи. Возможно, кто-то с нею и знакомился за истекший год, но она ждала свою судьбу, как оказалось. В наш батальон приехал молодой лейтенант – выпускник нашего единственного на весь союз училища железнодорожных войск и военных сообщений, расположенного в пригороде Ленинграда, внешне выглядевший, как писаные красавцы юнкера в советском кино. Его приняли, с ним традиционно побеседовал комбат, определили в какой роте он будет служить, рассказали, где и как устроится в общежитие для холостяков, и попрощались до утра. Утром он на службу не пришёл… в общежитии его не оказалось. Конечно, о дезертирстве никто и не думал, но несчастный случай вполне мог случиться. Как, каким ветром его занесло в домик, где располагался коммутатор, не ведомо, хотя можно домыслить, только, увидев Анечку, он понял, что пропал. Это была та самая рука судьбы. Кое-как устроившись на новом месте, он уже ждал Анечку по окончании смены. Через день они появились в кабинете комбата вдвоём, с повинной головой и просьбой простить и понять. А что ему оставалось делать, скажите на милость?! Он вызвал свою служебную машину и отправил их в ближайший сельсовет регистрировать брак, а в кадровой службе бригады сочли, что лучше для всех будет, если служить отправить новенького, точнее, уже их обеих, в батальон, расположенный на Воспорухане – к чему лишние пересуды, да и, вроде, внешне это выглядело, как наказание за дисциплинарный проступок.
Перед тем, как перейти к разговору в лицах, старый армейский анекдот.
К офицеру входит посыльный и говорит:
- Тебе пакет!
- Не «тебе», а «вам», - поправляет его офицер.
- Ну на конверте же ясно написано – тебе!
- Какого дурака мне сегодня прислали! – Про себя, но вслух произносит офицер.
- А нас в штабе так и распределяли: умных к умным, а меня – к тебе.
Пятеро в маленьком вагончике, где тепло и, по-своему, уютно, здесь просто нельзя не присмотреться к людям, как, впрочем, и им к тебе.
Машинисток двое и обе – служащие СА. И обе такие разные. Та, что сидит ближе к перегородке, жена секретаря партийной организации части, это освобождённая офицерская должность. Она охотно, вероятно, не в первый раз рассказывает о себе. Ещё несколько лет назад они жили в каком глухом углу Украинской ССР, где муж со временем занял соответствующее положение, став председателем исполкома сельского Совета, совсем не помышляя об армии, а уж, тем более, о БАМе, но случилась история, которая заставила искать другие пути. Они – возьми и подари родственнику на день рождения лотерейный билет, а он – возьми и выиграй по нему «Москвич» и с этой секунды началась чисто гоголевская история, которая тут же стала достоянием не только деревни, но и всей округи. Главную роль в ней играл уже не лотерейный билет, а супруга местного исполкомовца, поносившая родню почём зря, зарёкшись больше и на порог к ним не ступать. Поскольку она сама не без гордости рассказывала об этом, как и о том, что у нее два образования: курсы кройки и шитья и курсы машинисток, то не верить всему этому выходило просто невозможно. Выход из положения нашёлся сам собою: супруга призвали на двухгодичную военную службу и так они оказались в омской бригаде, а потом решили не возвращаться в своё замечательное захолустье, и он написал рапорт с просьбой оставить его в кадрах. Благо должность его никакого специального образования не требовала, просьбу удовлетворили. Она и здесь вела себя столь же шумно, полагая, что должность супруга является гарантией безопасности её языка. 
Вторая машинистка являлась почти противоположностью первой: муж Ольги служил офицером в политотделе бригады, по всему чувствовалось, что, хотя печатает она уверенно и грамотно, это не то, на что она училась, это воспринимается, как временная мера, - ведь не сидеть же дома, видя перед глазами всегда один и тот же унылый пейзаж. Её тип лица не из тех, что слывут красавицами и сразу привлекают взор, но округлость её лица как бы отражает округлость и мягкость характера, от неё прямо исходит доброта и доверчивость. Но проходит совсем немного времени и даже моё юношеское отсутствие какого бы то ни было серьёзного житейского опыта позволяет сделать нехитрый вывод, что в поведении и даже взглядах машинистки и моего сержанта-наставника есть явный элемент заговора, что их отношения не только служебные, но и романтические. Если у меня на это ушло меньше месяца, то явно это замечено и давно другими тоже. Оказывается, что да, и не остался в неведении и супруг, активно хлопочущий о переводе на другое место службы. Что до меня, то в этом есть своя странность: сержанту – двадцать, Ольге, с учётом того, что муж капитан и подрастает в семье ребёнок, под тридцать. Он собирается после демобилизации возвращаться домой, она не собирается разводиться с мужем, но, как известно, Купидон живёт по своим законам, подчас парадоксальным.
О своём наставнике скажу коротко: мне с ним повезло. Он обходится без панибратства, но и без всякого превосходства по типу: подай – принеси, просто добросовестно объясняет суть его и моей работы, возможно, этому способствует и то, что я многое и впрямь схватываю на лету. Мы живём с ним в разных палатках, но, если так совпадает, на службу и обратно ходим вместе: в утренние и вечерние тёмные часы это покровительство пока ещё не лишне для меня, а задерживаться по вечерам приходится часто. В один из таких вечеров он мне кратко, но образно рисует канву моей дальнейшей службы: где-то сразу после нового года я получу ефрейтора, скорее всего на майские праздники стану младшим сержантом, через год – на ноябрьские уже сержантом, а ещё через полгода получу старшего, обязательно на первом году службы съездив в отпуск на родину. Соответственно и с обычными «три восемьдесят» тоже скоро расстанусь, поскольку, по мере получения новых званий, для меня будет отыскиваться какая-то вакантная сержантская должность. Правда, реальность он угадает не совсем: к моменту получения старшего сержанта для меня «отыщется» совершенно неожиданно должность начальника мастерской, а это уже должность прапорщика соответственно с выплатой 23 рубля 80 копеек в месяц. Я же, помня ещё самые первые разговоры в этом вагончике и реплику ротного, не сижу сложа руки. Так, когда в один из вечеров срочно понадобилось вызывать машинистку для печатания небольшого, но срочного сообщения, я вызвался научиться печатать на машинке и получил одобрение «замэнша», ещё не подозревая, что дело пойдет так быстро. Конечно, первое время лента вылезала, а учился я на старой, много повидавшей на своём веку машинке импортного производства, на которой и печатала наш великий специалист, «Ятрань», закрытая чехлом, оставалась уделом Ольги, буквы сначала западали, но – лиха беда начало, а усердия, если нужно, мне было не занимать. Короче говоря, к весне я уже печатал двумя руками и даже начал осваивать печатание вслепую – необходимость вызывать машинисток по вечерам и в выходные отпала сама собой.
Мои первые непосредственно штабные поручения связаны тоже с повседневной жизнью части. Я проторяю дорожку в третий отдел штаба бригады, куда относим свою почту и по мере необходимости забираем входящую: и то, и другое регистрируется в книгах учёта. По образцу начинаю сам составлять ежедневные приказы командира части, где фиксируются данные о суточном наряде, все перемещения, кадровые назначения, поощрения и взыскания, отпуска и болезни, да, впрочем, всё, вплоть до самых мелких мелочей, из чего и состоит жизнь батальона. С этим проще. Чуть сложнее идёт пока составление суточной ведомости, где в табличной форме отражается всё та же суточная жизнь, начиная с численности батальона. По сути своей – это очень удобно: любой проверяющий, приехавший в часть, только бегло просмотрев её, уже имеет перед глазами реальную картину её боеспособности. Здесь на первых порах у меня случаются ошибки, и сержант внимательно перепроверяет ведомость. Всё остальное – внутренняя штабная работа, которая занимает время, но которой я не хочу занимать время читателя, да и вряд ли это будет интересно кому-то, кроме тех самых «штабных крыс».
Для иллюстрации ежедневных дел, которые составляют пусть самую верхнюю, мизерную точку пирамиды штабной работы нашего вагончика, но на которой и базируются те самые взаимоотношения между офицерами части и меняющимися здесь писарями, приведу только один пример. Ежедневный суточный наряд – рутина, повторяющаяся изо дня в день 365 дней в году. Но дни дням рознь: есть рабочие, есть воскресные, есть будничные, а есть праздничные, есть среди них и новогодняя ночь. Формально на приказе, которым будут назначены на этот день ответственные от командования, дежурные на всех уровнях, стоят подписи комбата и начальника штаба, но кто и в какой день будет вписан и в какую графу, решать пока ещё моему наставнику, а скоро придётся мне. А сколько ещё подобных, служебных, житейских мелочей, скрывается в пространстве за этой перегородкой?! Не будем смущать досужих сплетников, а кто служил, так тому зачем рассказывать старые новости… Лучше вспомнить старый армейский анекдот в тему…
Возвращается из отпуска в часть вот такой же «штабной» и, всякое бывает, не рассчитал деньги, потратил на шильце-на мыльце, не хватает на билет, и – о, чудо! на его счастье, видит на вокзале лейтенанта с такими же эмблемами на петлицах, как и у него. Подошёл, обратился, честно рассказал о своей беде и попросил в долг пять рублей. Всякое у лейтенанта самого случалось в жизни, выручу, говорит, а новый знакомый обещает выслать ему деньги, как только вернётся в часть.
- Да не надо! – дескать, с кем не бывает.
А «штабной» настаивает:
-Скажите хотя бы номер части, где вы служите?
С тем и расстались. Проходит время и в часть, где служит лейтенант, приходит приказ: за отличную службу и т.д., всё, что полагается писать в таких случаях, а дальше: «присвоить досрочно очередное воинское звание».
Недоумение, поскольку не отправляли представление, прошло, поздравили, служат дальше. А через полгода ещё незадача: точно в сказке присваивается звание капитана.
А потом в часть на имя этого, теперь уже капитана, приходит письмо примерно следующего содержания: «Помните того случайно встреченного на вокзале отпускника, которому вы одолжили пять рублей? Я, как смог, отблагодарил вас. Извините, но больше ничего сделать не смогу: на старших офицерах в штабе сидит другой писарь».
Конечно же, это анекдот, шутка, но, как известно, совсем без огня дыма не бывает и в каждой шутке есть и доля правды…