Пушкин и Грин. Из размышлений Божьей Коровки

Жила-была ничем не приметная Божья Коровка, которая буквально млела от большой литературы: большой не в смысле толщины изданий и величины тиражей раскрученных рекламой имен; а большой — облеченной непостижимой глубиной авторских мыслей, оригинальностью предлагаемых читателю образов и виртуозностью их стилистического исполнения.
Пушкин — большой писатель, полагала Божья Коровка, и, усомнившись в банальности такого определения, внутренне зачеркивала его, поправляя — Великий. Время от времени Божья Коровка испытывала неодолимое желание преодолеть внутренний страх, пойти дальше и написать — Гениальный. Но природные ограничители (что поделаешь, все-таки Божья Коровка — прирожденная посредственность) останавливали этот искренний душевный порыв.               
Изложить свое отношение к Пушкину, и не побояться доверить эти сокровенные мысли печатному листу, считали долгом многие писатели — большие и маленькие.
Большие, такие как Александр Грин, писали ярко, время от времени (сообразно своему восприятию) выхватывая из небытия то одну, то другую грань немеркнущего пушкинского таланта,
Например, так.
«Пушкин представляется мне таким, как он стоит на памятнике, — прочла Божья Коровка оценку Пушкинского гения в заметке Александра Грина, — и взглядом настоящего, большого, а потому и доброго человека смотрит на русский мир, задумывая поэтическое создание с трепетом и тоской при мысли, какой гигантский труд предстоит совершить ему, потому что нужно работать, работать и работать для того, чтобы хаотическая пыль непосредственного видения слеглась в ясный и великий пейзаж».
Маленькие писатели, изо всех сил тянулись за большими, в тщетной надежде постичь если не глубину пушкинской мысли, то по крайней мере, угадать общее направление ее движения.         
— А к слову, — подумалось Божьей Коровке. — Величие становится куда заметнее на фоне окружающей его ничтожной малости. Казалось бы, вот мы — малюсенькие насекомые, а как тосковало бы, как обеднело бы, какой пустотой наполнилось бы без нас литературное сообщество, не удостой нас вниманием это самое величие больших писателей.
И, к радости Божьей Коровки, величие ее удостоило. Причем удостоило бессмертной поэтической пушкинской лирой: стихотворение «Собрание насекомых» (1828 г.) стало «лучом света в темном царстве» и оказалось, как нельзя, кстати: оно не обошло стороной и многочисленное семейство Божьих Коровок, пусть и в виде эпиграммы на модных писателей, приправленной едким крыловским эпиграфом «Какие крохотны коровки! Есть, право, менее булавочной головки».

Мое собранье насекомых
Открыто для моих знакомых:
Ну, что за пестрая семья!
За ними где не рылся я!
За то, какая сортировка!
Вот *** [Глинка] Божия коровка,
Вот *** [Каченовский] злой паук,
Вот и *** [Свиньин] Российский жук,
Вот *** [Олин] черная мурашка,
Вот *** [Раич] мелкая букашка.
Куда их много набралось!
Опрятно за стеклом и в рамах
Они, пронзенные насквозь,
Рядком торчат на эпиграммах.

Не удивительно, что стихотворение сие, напечатанное в альманахе «Подснежник», 1829 года, обратило на себя общее внимание многих тварей Божьих (не исключая и Коровок), а толстые уважаемые ими журналы, ведомые разнообразными обиженными насекомыми, начали отзываться о нем большей частью неблагосклонно. «Собрание» даже удостоилось двух пародий, помещенных в «Московском Телеграфе» Полевого и «Вестнике Европы».
Пародия «Эпиграмма» («Мое собрание насекомых», «Московский Телеграф», 1830 г., ч. 32, «Hoвый живописец общества и литературы», № 8, стр. 135) была подписана оскорбительным псевдонимом — «Обезьянин», заключающим в себе намек на неприглядную внешность Пушкина. Известно, что поэт вообще не переносил перехода на личности, а эта выходка не могла не задеть его особенно сильно: «в газете объявили, что я собою весьма неблагообразен, и что портреты мои слишком льстивы. На эту личность я не отвечал, хотя она меня глубоко тронула». В пародии «Вестника Европы» (1830 г. II, 302) были походя обруганы лучшие произведения Пушкина и их герои:

Полтава — Божия коровка,
Кавказский Пленник — злой паук;
вот Годунов — российский жук,
Онегин — тощая пиявка,
Граф Нулин — мелкая козявка... 

Пушкин отреагировал на эти пародии с присущей ему иронией:
«Пародия Вестника отличается легким остроумием; пародия «Телеграфа» — полотою смысла и строгою грамматической и логической точностью. Здесь мы помещаем cиe важное стихотворение, исправленное Сочинителем. В непродолжительном времени выйдет оно особою книгой, с предисловием, примечаниями и биографическими объяснениями, с присовокуплением всех критик, коим оно подало повод, и с опровержением оных. Издание cие украшено будет искусно лито-хромированным изображением насекомых. Цена с пересылкою 25 рублей».

Вероятнее всего молодой реалист Александр Гриневский, который начал постигать Пушкина с детских лет, уединившись с книгой «Руслан и Людмила», и понятия не имел, как дорого обошлось Пушкину его желание отдать, наконец, ироничное и колкое должное «Собранию насекомых».  Грин с момента первого знакомства с Пушкиным сохранил в сознании, несмотря на свой бессильный читательский возраст, ясное понимание всего прочитанного, удивительную особенность пушкинской поэзии — мгновенно трансформировать прочитанные строки в воображаемые яркие образы, а возникающие образы — в ощущаемую действительность, отмеченную глубоким сопереживанием.  «Входя в книги Пушкина» Грин переживал всё, что было написано в них, «с простотой летнего дня и со всей сложностью человеческой души». Настолько полно переложить себя в свои книги, выполнив это чудесное превращение с лукавой и такой подкупающей прелестной улыбкой, заставить книгу обернуться Пушкиным мог только один Пушкин.
Именно кажущаяся простота гениального пушкинского превращения людей в образы насекомых, довольно своеобразно разрешенной Грином на собственную голову, сыграла с ним злую шутку: «В последнюю зиму учения я прочел шуточные стихи Пушкина «Коллекция Насекомых» и захотел подражать. Вышло так (я помню не все):

Инспектор, жирный муравей,
Гордится толщиной своей...
Капустин, тощая козявка,
Засохшая былинка, травка,
Которую могу я смять,
Но не желаю рук марать.
Вот немец, рыжая оса,
Конечно — перец, колбаса...
Вот Решетов, могильщик жук...

Наивный Грин имел детское несчастье читать эти стихи всякому, пока некий поляк Маньковский, сын пристава, не вырвал у него листок со стихами, заявив, что покажет гриновское творчество учителю. Классный наставник Решетов — в образе того самого могильщика-жука из стихотворной коллекции Грина, привел мальчика в учительскую комнату, где собрался училищный синклит. При общей гробовой тишине Решетов начал чтение стихов, сопровождаемое почти гоголевской сценой последнего акта «Ревизора»: в момент, когда чтение касалось одного из присутствующих героев стиха, тот начинал беспомощно улыбаться и смотреть на автора в упор. Гриневский был временно, до особого распоряжения, исключен из училища и отправлен домой. В гимназию Гриневского принять отказались. Город, негласно, выдал ему волчий билет. Осенью следующего года Гриневский поступил на третье отделение городского училища, а с переходом на четвертое отделение мечты о жизни определились в сторону путешествий по миру в виде неодолимого желания всецело посвятить себя морской службе.

Перечитав написанное Божья Коровка удовлетворенно задумалась о том, что возможно история писателя Александра Грина сложилась бы по-другому, не будь вполне безобидных пушкинских насекомых, которые своими примитивными сущностями питали гигантское вдохновение будущих больших писателей.

#БожьяКоровка #Грин #Пушкин 

[id424158046|Александр Костерев]
[https://vk.com/club205142857|Питер Петра]