Предыстория Кости Часть 2 Москва

Через два месяца не стало бабы Глаши. Костя на людях держался, ни одной слезинки не проронил, а после сел в устой избе на пол и выревел все свое горе. А горя было много. Любимая мать, которую он даже не помнил и любил тот зыбкий образ, который нарисовало его воображение по рассказам отца и бабы Глаши и одной фотографии. На фотографии мать была молодая, красивая даже на нечетком черно-белом снимке: черные волосы, густые забранные под платок, огромные черные глаза, едва уловимая из-за плохого качества фотографии улыбка на узком лице. Отца Костя не любил, боялся. Пьяный человек непредсказуем и поэтому страшен, а отец был пьян почти все время. Баба Глаша была единственной по-настоящему родной душой. И никого у него теперь не осталось.
Вечером пришла соседка, принесла похлебку с горбушкой
хлеба, вареной картошки. Пока Костя ел, охала и вздыхала.
- Куда же ты теперь, бедненький? Ох, обидела тебя жизнь,
обделила.
- В город поеду, в Москву, - серьезно ответил ей Костя.
- В Москвууу? Как же ты туда попадешь, в эту Москву?
засомневалась соседка.
- Баба Глаша сказала, что попаду.
Прошло дня два, и в избу с утра пожаловал председатель колхоза, мужчина крепкий и высокий, но хромой - с фронта хромой вернулся.
- Здравствуй, Константин Бахрушин.
У коти по рождению была другая фамилия, но все его считали сыном Глафиры и без всяких документов устно оформили «усыновление».
- Здравствуйте.
- Зайду? Побеседуем.
- Проходите, - кивнул Костя.
- К нам из города письмо пришло, - начал председатель без предисловий. - Из большого города, из Москвы, из самой столицы.
Знаешь, где Москва?

Костя мотнул головой: откуда ж ему знать, коли он дальше
родного околодка ни разу никуда не ездил?
- Далеко она, эта Москва. Большой город, красивый. Ну, так ты
как считаешь, хочешь в Москву?
- Хочу, - Костя над ответом не раздумывал.
Там, в незнакомом большом городе, все будет совершенно по-другому. Здесь его никто и ничто не держит. Здесь он чужой, неприкаянный, никому не нужный, а в Москве столько людей, что страх. Обязательно кому-нибудь он, Костя Бахрушин, на что-нибудь и сгодится.
Еще через три дня председатель Егор Семеныч сам посадил
Костю на поезд, дал с собой хлеба, кусок отварной говядины, сыра, попросил знакомую проводницу присматривать за мальцом, чтобы кто не обидел, и поехал Костя в большую незнакомую Москву.
Кто такой Бахрушин Евстафий Петрович и как он Костю примет, было неизвестно. Боязно ехать к незнакомому человеку в чужой огромный город, да еще и без копейки денег. Что, если Евстафий Петрович его не встретит? Куда Косте тогда деваться? На обратный билет денег у него нет, на еду тоже. Куда деваться, коли что? Костя решил, что разумнее всего будет пойти в милицию, рассказать все, как есть, авось чем помогут бедному сироте.
Костя дожевал последний кусок говядины, отвернулся к стенке.
Мерный стук колес убаюкивал, обычная для поездов воркотня и галдеж пассажиров сливались в ровный монотонный гул, и костя забылся тяжелым утомительным сном, после которого себя чувствуешь е отдохнувшим, а еще больше уставшим. Но сон был хорошим. Во сне ему виделись высокие каменные здания, жужжащие машины, ярко освещенные проспекты и толпы улыбчивых и добродушных незнакомых людей.
Пасмурное туманное утро встречало поезд на Ярославском
вокзале.

- Погоди, погоди, не егози, мне тебя велено с рук на руки
передать, обожди здесь.
С этими словами проводница пустила Костю в свое купе, он послушно сел на нижнюю полку, посмотрел в окно. Пассажиры сходили на перрон, обнимали и целовали тех, кто их встречал, начинали что-то быстро рассказывать, спрашивать, улыбаться. У кого-то в руках были цветы, кто-то из встречавших зябко ежился, поправляя воротники дешевых курток и дорогих кожаных пальто, и все без исключения торопились уйти с перрона в здание вокзала.
Перрон быстро опустел. Полный мужчина средних лет в пальто и фетровой шляпе, почти полностью скрывавшей его широкое гладко выбритое лицо, подошел к двери вагона и окликнул проводницу по имени. Она спустилась к нему на платформу, с минуту они тихо переговаривались, потом мужчина зашел в вагон и заглянул в купе.
- Здравствуй. Ты Костя Бахрушин? - приятным мелодичным
голосом спросил мужчина.
- Здравствуйте. Я. А Вы Евстафий Петрович?
- Нет, я его близкий друг и помощник. А зовут меня
Преображенский Семен Федорович, я профессор психологии.
Пойдем, покажешь свой багаж, помогу тебе.
Багажа у Костика было, мягко говоря, немного. Собственно, почти весь его багаж поместился на нем. Запасные кальсоны и две рубахи на смену, одна на каждый день и одна «поприличней» на случай какого-нибудь важного события, поместились в завязанной узлом старой наволочке.
Семен Федорович шел размеренным широким шагом, и Косте,
чтобы не отстать от профессора, приходилось делать два шага на каждый его один. Они прошли через вокзал и вышли к проспекту.
Профессор Преображенский шел молча, время от времени бросая на Костю дружелюбный взгляд, как бы намекая: «Сейчас нам с тобой беседы беседовать совершенно не ко времени, но вот устроимся поудобнее и тогда все с тобой обсудим».
Профессор остановился у большой блестящей черной Волги и распахнул заднюю дверцу, жестом предложил Косте забраться внутрь, на пахнущее кожей сиденье.
- Ух ты! - не смог Костя сдержать своего восторга. - Мы что, на
машине поедем?
- А то! Совсем как белые люди, - весело отозвался Семен
Федорович и по-хозяйски хлопнул водительской дверцей.
Машин и общественного транспорта на улицах было мало. Кое-
где попадались прохожие: кто-то неспешно брел по тротуарам, от нечего делать заглядывая в еще темные окна гастрономов, кто-то спешил привычной рысью по своим делам, на ходу застегивая дешевые пуховики одинакового серо-коричневого оттенка.
Город показался Косте огромным, просто невероятно большим. Каменные здания, серые, исполинские, устрашающие в утренней дымке, наводили на него ужас. Но в то же время будоражили его живое воображение. Вжавшись в заднее сиденье Волги, он непрестанно крутил головой, стараясь захватить взглядом как можно больше нового. Когда выехали к реке и поехали вдоль каменной набережной, Костю охватил восторг: такая красивая, величественная Москва распростала перед ним свое великолепие, словно хвастаясь и требуя восхищения своей невероятной красотой.
Утро быстро веселело. Туман окончательно рассеялся, сквозь
хмурые и тяжелые облака начало проступать голубе подсвеченное ярким солнцем небо.
- Приехали, юноша. Просьба освободить салон транспортного
средства, - услышал Костя голос Преображенского.
Костя послушно вылез из машины и на несколько секунд замер
на месте, запрокинув голову и пытаясь сосчитать этажи.

- Тридцать два этажа, - сказал Семен Федорович, заметив восторженный взгляд мальчика. - Это тебе ого-го, а не хухры-мухры.
Пойдем посмотрим на этот «город в городе» изнутри.
С замирающим сердцем шагнул Костя в просторный холл, больше напоминавший дворец из сказок. Всю их с бабой Глашей избу вместе с загоном для скотины, курятником и огородом можно было спокойно разместить в этом холле. И еще бы полно места осталось.
Семен Федорович кивнул женщине за полукруглым ограждением, вежливо пожелал ей доброго утра, Костю ей не представил. Женщина скользнула любопытным взглядом по фигуре мальчика, но вслух ничего не сказала.
Они прошли в лифтовой холл. Как во сне ехал Костя на лифте -
это был первый раз, когда он катался на лифте. Именно катался, потому что для него, деревенского мальчишки, лифт был настоящим аттракционом.
Квартира Евстафия Петровича Бахрушина, конструктора ракетной техники, кандидата физико-математических наук, доктора технических
HaVK. и его
супруги
Елизаветы Матвеевны
располагалась на десятом этаже.
Елизавета Матвеевна открыла массивную деревянную дверь и пропустила гостей внутрь. Это была изящная миниатюрная женщина лет сорока пяти. Копна каштановых тщательно прокрашенных волос собрана в замысловатую высокую прическу, в ушах ненавязчиво поблескивали небольшие серьги с бриллиантами. Весь облик Елизаветы Матвеевны производил впечатление ухоженности и сдержанности, но в то же время намекал на незаурядность его обладательницы. Передник
C
затейливыми оборочками
подчеркивал хорошо выделящуюся талию, а на домашних туфельках красовались два помпона - собственноручное произведение самой Елизаветы Матвеевны.