Пушистый пёс Чарлик 7

  И всё же внешне пёсик оставался симпатягой, ведь недаром говорят: «маленькая собачка – до старости щенок». Как оказалось, Чарлик очень приглянулся одной из наших родственниц. Помню, однажды, находясь у нас в гостях она так и сказала, мол, отдайте его мне… Помню, что я даже расплакалась, услышав столь откровенное заявление. 
  Тем временем тёплых дней становилось всё меньше, и по всем признакам начавшей исподволь увядать природы чувствовалось, что не за горами уже осень. Подошёл к концу папин отпуск, и нам предстояло снова улетать на самолёте в далёкую жаркую Индию. Дипломатическая должность обязывала моего папу вернуться к работе в советском посольстве в Нью-Дели. Тот 1971-ый год был отмечен серьёзными осложнениями в индийской внешней политике: разрастался военный конфликт между Индией и Пакистаном. Причиной стала активная поддержка правительством Индии борьбы проживающего в Восточном Пакистане бенгальского народа за независимость. 
  Опять я наблюдала, как моих родителей целиком поглотили торопливые сборы, улаживание каких-то последних дел наскоро… А самым трудным и волнительным была вновь предстоящая разлука. В Москве оставались бабушка и Саша, меня же, как самую маленькую, снова брали с собой. Учитывая сложившуюся в Индии обстановку, было неясно, надолго ли мы покидаем своих близких, и как вообще всё сложится в дальнейшем. При таких обстоятельствах всеобщим решением взрослых было оставить нашего четвероного питомца Чарлика в Москве, хотя бы временно, на попечение бабушки и под присмотром Саши.
  Первые письма, которые приходили от них вскоре после нашего отъезда, содержали трогательные рассказы о том, что Чарлик заметно скучает: подходит к входной двери и словно прислушивается, иногда тихонько поскуливает и даже подолгу лежит там на коврике среди уличной обуви.
  Всеми помыслами я надеялась на встречу с пушистым любимцем, но всё обернулось иначе. Когда через год, мы получили, наконец, возможность вернуться, я узнала с невероятным огорчением то, что от меня предпочитали некоторое время скрывать: Чарлика забрала к себе та самая родственница, которая ранее демонстрировала симпатию к нашему пёсику. Её рассказ о том, что Чарлик якобы тяжело заболел, и она взяла его, чтобы спасти, даже мне, наивному ребёнку, показался тогда неправдоподобным. Хорошо ещё, что мне было позволено приехать к ним в гости и повидать Чарлика. Помню, как мы с мамой – родственница была её двоюродной сестрой - долго куда-то ехали: сначала на метро, потом на автобусе, потом шли по парку, усеянному жёлтой осенней листвой. Я стоически претерпела все тяготы и душного городского транспорта, и промозглого холода улицы, лишь бы взглянуть хоть одним глазком на любимую, покинутую нами собачку.
  Войдя в подъезд пятиэтажного дома, мы услышали, как где-то наверху раздался вдруг звонкий, отрывистый лай – такой знакомый… А поднимаясь по лестнице на второй этаж, увидели Чарлика, который выскочил из приоткрытой двери одной из квартир и словно рыжий, мохнатый шар скатился нам под ноги. Он взвизгивал от восторга, высоко подпрыгивал, как бывало раньше, и пытался лизнуть в лицо, и метался то ко мне, то к маме, и снова прыгал, и снова взвизгивал…
  Мне казалось, что вот теперь возьмём его в охапку и поедем домой. Однако в дверях квартиры стояла моя двоюродная тётя, которая хоть и улыбалась приветливо и даже благодушно, но, как я заметила, крепко держала в руке поводок, тянувшийся к ошейнику Чарлика.
  Мы вошли в прихожую, протискиваясь в крохотном пространстве между вешалкой с одеждой и какими-то вещами, далее - в комнату, тесно заставленную старинной, слегка потрёпанной и довольно громоздкой для малогабаритной квартиры мебелью. Особенно меня поразили большие напольные часы, тёмного дерева, с качающимся маятником, размером с суповую тарелку. Можно было побиться об заклад, что соседи за тонкой панельной стеной узнавали о существовании этого механизма ежечасно. Во всех комнатах были развешаны картины, которые показались мне тогда слишком мрачными и подборкой сюжетов напомнили стихотворение Пушкина из школьной программы - «Зимняя дорога», так как изображали пейзажи, на которых можно было увидеть и «глушь», и «снег», и полосатые «вёрсты», а на одной из картин и саму тройку лошадей, везущих сквозь метель понуро согбенного путника. В квартире повсюду громоздились книги, на столах и тумбочках как попало лежали стопки газет и журналов, являя то ли рабочий беспорядок, то ли творческий, то ли просто беспорядок.
  Следовало признать, что Чарлик чувствовал себя в этой обстановке как рыба в воде. Ему в пользование было отведено массивное, антикварное кресло, где он возлёживал на мягкой подстилке, обложенный всякими подушечками и «думками»  словно некий сказочный владыка. На кухне на полу возле плиты, на которой всё время что-то интенсивно кипело, булькало и скворчало, стояли его многочисленные мисочки словно для разных блюд: первого, второго… и, вероятно, десерта.
  У моей тёти и её мужа не было детей, поэтому их отношение к Чарлику приобрело некий специфический характер. Например, они называли его не иначе как «Сынок». И мне было больно слышать нечто подобное, ибо я усматривала в этом всю безнадёжность своих чаяний вернуть когда-либо Чарлика.
  Взрослые ожидали от меня разумного отношения к сложившейся ситуации, поэтому я старалась быть сдержанной в проявлениях эмоций. Тем не менее печаль и обиду, наверное, не трудно было прочесть в моих глазах. Порой я замечала, как тётя, рассказывая что-то о проделках Чарлика, украдкой бросала на меня обеспокоенные взгляды. И, наверное, чтобы примириться со мной, она вдруг подарила мне огромного плюшевого медведя в тот день, когда мы улетали в очередной раз обратно в Индию –  страну, которая с некоторых пор стала для нас вторым домом. Помню, как я поднималась по трапу, таща под мышкой этот подарок, весьма внушительного размера, и потом в самолёте спала, положив голову на мягкую, искусственную шубку игрушечного мишки.


                Продолжение следует