Ловушка

- Вот собака! Застряли ведь…! – выругался Федька, с досадой сплюнув в снег.
Возразить было нечего. Мы действительно застряли. Юлька, Федькина дама сердца, обиженно надула губки. В воздухе запахло скандалом.
- Эй, да не ершись ты! – я похлопал ее по плечу.
- Помолчал бы лучше, Котов! И без тебя тошно…
Я хмыкнул. Ну не любит эта красотка активный отдых, что уж тут поделаешь. Павлик неодобрительно покосился на нас. Юлька, впрочем, как и все не очень умные женщины, его раздражала. Он бросил в сугроб сигарету. Уже шестую, по-моему. Эх, нервы, нервы…
- Что думаешь… насчет всего этого? Несчастное стечение обстоятельств? Магнитная аномалия?
- Ага. Еще про ведьм вспомни. Время-то подходящее, сочельник, как-никак…
Павлик даже не улыбнулся. Дело дрянь, конечно…
А ведь все так хорошо начиналось!
После скучнейшей новогодней ночи в дешевом кафе, которое мы снимали всей группой, всем хотелось чего-то новенького. И не такого шумного, только для своих. Разгрузить мозг перед грядущей сессией. Слиться с природой, в конце концов.
Идея Федьки смотаться в село Кедровое, где пустует загородный домик, была воспринята на ура.
Из динамиков автомагнитолы завывала Леди Гага. Мы с Павликом впали в детство, уби-вая время подсчетом собак. Коров посчитать не получилось, ввиду их полного отсутствия (еще бы, в такую-то стужу!). Юлька привычно строчила сообщения в аську.
На двенадцатом километре Федьке пришла в голову простая и гениальная мысль: а не со-кратить ли нам через просеку, да по низинке?
«Папкин «Индей» везде проедет!» - уверял он.
На этой злополучной низинке наша удача и закончилась.
Пришлось выгружаться на свежий воздух.
Есть такая неприятная истина - беда не приходит одна.
«Аккумулятор разряжен» - грустно сообщил мой мобильный, и, не дожидаясь негодова-ния хозяина, трусливо выключился. Сие самоубийственное настроение быстро распро-странилось на Юлькин ноут и остальную электронику. Батарейки в зарядном устройстве потекли.
«Не вынесли отлучения от цивилизации!» - шутил Павлик.
Но когда двигатель, рыкнув для порядка пару раз, отказался заводиться, всем стало не до смеха.
Федька пыхтел, колдуя над мотором. И кто его только дернул ехать по целине?!
- Эй, люди! Может пешком дойдем, а? Через лес, напрямик! Тут недалеко, пару километ-ров всего… Снегоступы наденем и вперед!
-- Федь, да ты с ума сошел?! Холод собачий… А машина как же? – удивился Павлик.
- Да дохлый номер, с машиной-то. Завтра соседа упрашивать буду. Пускай свой трактор подгонит, авось вытащим…
- Это неприемлемо! Нужно позвать на помощь! – запротестовала было Юлька.
- Кого, Лешего, что ли? Сигнальных ракет у нас нет, разве что костер зажечь. Да ведь не почешутся, в праздник-то… - заметил я.
На всю компанию – один термос с чаем. А Федькины сестрички уже и стол накрыли, наверное. Только нас ждут. Не зимовать же тут, честное слово!
И пошли.
Скажу сразу – идти было тяжело. Я знал, что любая физкультура в минус двадцать пять по сложности сравнима с рекордами Гиннеса, но чтоб настолько… Каким-то чудом мы не проваливались в снег с головой, обходя наиболее внушительные сугробы. Ледяной морозный воздух кусал лицо, забирался под шапки и под куртки.
А вокруг лес, лес… Сосны - высокие, неподвижные, напирали со всех сторон темными истуканами. Синие тени их стволов ложились на белый снег, щупальцами обволакивали тропу.
Через некоторое время мы вышли на поляну. А за ней – старый густой ельник. Спит беспробудным сном. Словно все, что было живо – замерзло, застыло навеки. На вершинах деревьев громоздились тяжелые белые шапки. Заснеженные еловые ветви свешивались до самой земли.
И в тот миг на нашем пути встретилось мертвое дерево. Черная лысая ель, выжженная ударом молнии. Другие деревья будто сторонились ее – она стояла в отдалении ото всех, одинокая, покинутая. Сухой, обожженный ствол треснул точно напополам. Но ель не раскололась надвое – две половинки из последних сил цеплялись друг за друга.
Юлька вдруг споткнулась и полетела в сугроб, как подкошенная.
- Юль, ну чего ты… - выругался Федька.
Она медленно поднялась на ноги и схватилась рукой за черный ствол, ища опору.
И страшно закричала.
- Ты прямо как маленькая! Все хорошо уже, успокойся!
- Федь, ты дурак?! Да ты не понимаешь меня!! Оно было горячим! Раскаленным… Я ладонь обожгла!!
- Да у тебя руки холоднючие! Никакого ожога и нет! Это просто показалось тебе, так бы-вает иногда!
- Психологическая реакция! Я читал как-то… - вставил Павлик.
- Давай в машину вернемся, Федечка, ну пожалуйста!
- Да ты че, мы почти дошли уже!!
Кое-как успокоили впечатлительную девушку. Ну не может же быть старое дерево в са-мом деле горячим?...
Я растирал закоченевшие в шерстяных варежках руки. Закатное зарево гасло. На землю спускался тусклый, туманный сумрак. Налетел холодный, пронизывающий ветер.
Каждый шаг давался с трудом. Юлька и Павлик плелись в хвосте, опустив головы.
Что-то было не так. Федька нервничал. Я знал моего друга с детства, но никогда не видел его таким помятым и раздавленным. Он вертел по сторонам головой, хмурил побелевшие брови. Смотрел на родные, исхоженные места.
И не узнавал их.
- Сейчас дойдем… Сейча-ас… - бормотал он себе под нос.
Сколько мы шли? Часа два, может больще. Казалось, время исчезло. Вдох-выдох… Главное, не дышать морозным воздухом слишком глубоко… Временами мне казалось, что я слышу песни: жалобные, протяжные; и не могу разобрать слов.
Нет… Это просто ветер свищет.
И вот, когда мы уже совсем отчаялся, впереди замаячили огни. Они то появлялись, то ис-чезали.
Иллюминация?
Да какая разница…
Значит, дошли все-таки.
Федька поднажал, и… замер на месте.
- Люди, а это ведь не Кедровка! – изумился он.
Верно, это был вовсе не тот чистенький поселок с краснокирпичными коттеджами, где нам приходилось бывать летом.
Кривой плетень, приземистые крытые соломой сарайчики.
- Ты куда нас завел, Сусанин?! – накинулся на него Павлик.
- Да шут его знает… Деревенька какая-то…
Ветер стих, облака развеялись и на небосклоне показался месяц. Снег под ногами засиял, заискрился.
Калитка была незапертой, и мы легко ее преодолели.
Как только мы появились в деревне, нас облепили дети. Непоседливые, крикливые, в яр-ких масках и цветастых хламидах, надетых прямо на полушубки. Да, на деревне сочель-ник совсем не то, что в городе…
- Какие милые! – улыбнулась Юлька.
Дети обступили ее вокруг и вдруг начали громко хохотать, показывая на девушку паль-цем.
- Чего это они? – удивился Павлик.
Юлька фыркнула. Вся ее симпатия к детишкам мигом улетучилась.
- В станах, в станах! – выкрикивала шепелявая девчушка в косматой маске то ли волка, то ли медведя.
До меня наконец дошло. Наивные дети просто никогда не видели женщину в брюках. В какую же глушь нас занесло?
- Подите, подите! – из ближайшей избы выкатилась баба в косоклинном сарафане и ду-шегрее. Она разогнала детей, раздавая подзатыльники.
- Это еще кто! – она заметила нас и прицокнула языком. – И откуда вы такие взялись? Немцы или православные?
- Православные, честное слово! У нас просто машина заглохла, - объяснил я, стараясь быть как можно дружелюбнее.
- Заблудились, чтоль? – нахмурилась она.
Я кивнул.
- Село Кедровое… Тут, неподалеку должно быть, не знаете?
- К Иванне пойдемте. Может, она знает… Да вы не бойтесь, не погоним! В сочельник-то. Нехорошо… – сказала она и пошла прочь.
- Ну, что думаете? – спросил я.
- Я замерзла, – Юлька зашмыгала носом.
Нормальные вроде люди…
Федька нахмурился:
- Не помню я тут жилья… Странно как-то все. Да ладно, деваться все равно некуда.
Деревенька оказалась небольшой, на тридцать дворов.
Павлик покачал головой:
- Электричества у них нет. А ведь не тайга вроде… Интересное местечко.
Мы дошли до большой пятистенной избы с четырехскатной крышей. Преодолели тесные сенцы и оказались в просторной, щедро освященной свечами и лучиной горнице. Вдоль стен, начиная от входа, вкруговую шли лавки. Посреди стоял стол, покрытый скатертью из домотканины. На него была набросана солома. В глубине избы располагалась печь. На ней лежала, обхватив руками колени, чумазая девчонка с черными косичками.
Во главе стола, под образами восседала дородная бабка в нарядном алом платке.
- Вот, гляди-ка, Иванна! Заплутали… - тетка в душегрее показала на нас.
Иванна скользнула по нам цепким взглядом, на секунду задержалась на Юльке, и улыбну-лась – широко, приветливо:
- Это вы удачно заблудились!
Юлька, обессиленная, опустилась на скамью у стола.
- Ишь! – баба в душегрее покачала головой, - Нехорошо! Недозволенно за стол садиться, пока хозяева не разрешат!
- Тише ты, Василиса!, - одернула ее Иванна, - Сказано – гости они мои! Иди лучше внуча-тых моих пригони… Таисия, накрывай на стол!
Отдернув ситцевую занавеску, из прилуба выбежала девушка с рыжей косой и принялась расставлять глиняные тарелки.
- Павлик достал деньги, но бабка, увидев их, замахала руками:
- Да что вы! Я же от всей души! Обидеть, чтоль, хотите?
Мы, конечно, не хотели никого обижать, и через пару минут уплетали кушанья без всяко-го стеснения. Еда оказалась очень вкусной, а Таисия то и дело подкладывала добавки и подливала в стаканы квасу.
- А вы что не едите? – спросила Юлька.
- А я уже поела, деточка, - улыбнулась Иванна.
Бабка божилась, что про село Кедровое отродясь не слышала, а ейная деревенька называ-ется Большие Огоньки.
«Место у нас глухое, - говорила она, - чужие не заходят, а свои в город не ездят. Из транспорта – телега, да кобыла».
«Поутру, - обещала она, - Петрович вас на телеге отвезет куда скажите. А ночь заночуете у нас, во деревне».
В избу забежали дети. Девочки сбросили с себя полушубки, подошли к столу и по правую руку от хозяйки. А два мальчика так и остались сидеть на полу около входа.
- Что же они? Наказаны? – удивился Федька.
- Ой, наказаны! Такие сорванцы…
Павлик с Федькой смеялись, шутили, и даже вечно всем недовольная Юлька, казалось, оттаяла. Спать не хотелось: усталость как рукой сняло. То ли воздух чистый, то ли стару-хины кушанья необычайно питательны.
Иногда мне казалось, что я чувствую на себе чей-то пристальный взгляд, словно кто-то долго смотрел мне в затылок. Я оглянулся. На печке было пусто - девчонки с косичками как ни бывало.
- А мужики ваши где? – прищурился Павлик.
- Во лесах бегают… По делам.
Юлька улыбнулась:
- Елку ищут?
- Точно, елку.
- Ну спасибо вам, хозяйка! Усталость как рукой сняло, – Федька мотнул головой. – Силища, прям, прет. Может, помочь чем?
Старуха рассмеялась:
- Отблагодарить хочешь? Иди-ка, вон дрова поколи. Считай, за еду и заплатишь.
- А что? Это тема! Давно я дрова не колол. Как папка в город переехал, вот как давно...
- Да вот только… - бабка усмехнулась, - Говорят, кто в праздники работает, у того дети недужные рождаются.
Федька махнул рукой:
- Чушь! Бабушкины сказки.
- У нас современная семья, мы детей не планируем! – вставила Юлька.
- Ну, тогда ничего! – улыбнулась бабка.
«Девушку уложим в женской избе, а вас молодых – куда придется, вы уж не серчайте», - велела Иванна.
- Ну, одну ночку вытерпим, - решил я.
Василиса повела нас с Павликом по деревне подыскивать ночлег.
- Поселю я вас в Домовине, у Беспамятной.
- Где-где? – удивились мы.
- Да вы не бойтеся! Вот она, Домовина!
Ветхая, низенькая избенка стояла у самой околицы. Она была крива, и заваливалась на бок, как пьяная. Из узеньких оконец валил дым.
- Ишь, затопила свою коптилку! – рассмеялась Василиса, - Вы от Беспамятной не шарахайтесь, она зла никому не делала, а теперь и вовсе едва ходит.
- А сколько лет ей?
Василиса ответила, что многим больше ста, давно пора бы ей преставиться, да все живет.
- Судьба у нее непростая была. Мужа и сыновей потеряла. Мать ее рано померла. Да еще и сестра ее?
- А что с сестрой? – машинально спросил Павлик и зевнул.
- Сестрицу ее младшую Павлой звали. У, девка была! Чисто ведьма! – тетка сверкнула гла-зами.
- Сейчас-то где она?
- Да померла давно…
И Василиса надолго замолчала.
Внутри «Домовины» было очень темно. Большая курная печь занимала почти все пространство. Воздух был черен от дыма. На стенах поблескивала сажа.
Беспамятная сидела в самом углу, укрытая до подбородка каким-то тряпьем. Невозможно было понять, спит она или бодрствует; лицо ее было запрокинуто к потолку. Кожа на этом лице была суха и сморщена.
Василиса кивнула на пол, застланный соломой:
- Вот сюда и ложитесь. Тута тепло и мягко, а если еще свои телогрейки подстелите, то и вовсе будет царское ложе.
И ушла, оставив нас наедине с темнотой и дымом.
- Н-да…
Я вздохнул. А куда деваться? Спасибо надо говорить, что не выгнали.
- Блин, Федька-то там застрял, - заметил Павлик.
- Ну, он же упорный, как баран. Пока все дрова не переколет, не успокоиться.
Мой приятель снова зевнул:
- Устал, как собака… Котов, через часик меня разбуди, ладно? А то угорю на фиг в этом средневековье.
Через минуту он уже сладко посапывал на соломе. Что поделаешь, наш Павлик-отличник здоровьем слабоват. Неспортивный он. Интеллектуал.
А мне все никак не спалось. Казалось, будто лежу не на соломе, а на железных прутьях.
- Идёёт… Идёёёт… - старуха вдруг дернула головой.
Голос у нее был хриплый, скрипучий.
- Идет из чертога ледяного… К нам идет, грешным!
Я поежился. Бедная женщина! От такой жизни не мудрено с катушек съехать.
Старуха вытянула из-под одеял руку и стала скрести ногтями по полу. Пламя в печке затрещало, по потолку заплясали тени.
- Её сегодня ночь! Её власть! Померзайка… Померзайкаааа…
У меня больше не было сил. Я поднялся и выскочил на улицу, перед этим немного подержав дверь открытой. Чтоб Павлик не угорел.
И только тогда заметил, что руки мои дрожат.
«Пойду прогуляюсь…» - решил я.

Федька тюкнул топором по полену. М-да, корявенько. А подростком, бывало, по тридцать бревен за раз перекалывал. На сытый желудок, никакая работа не ладится, это дело из-вестное. А если вот таа-ак…
Вдруг он дернулся. Видит – у забора стоит Таисия, зыркает на него.
«А она ничё, - подумал он. – До Юльки, конечно, не дотягивает, но хороша..»
Девушка подошла к нему и молча взяла за руку. Федька замер на месте, не зная, что предпринять.
- Ты это… Чего?
- Красивый… - Таисия обняла его другой рукой, и поцеловала в шею. И вдруг отпрыгнула, закрыв лицо руками
- Прости, прости… - шептала она то ли Федьке, то ли кому-то неведомому, – Бабушка говорила… Для нее, для нее... В целости и сохранности…
Неизвестно, чем бы все это закончилось. Если бы в дверях не появилась Юлька. Таисия вскрикнула и убежала прочь.
Юлька сжала кулаки:
- Это что было, а?! Чего молчишь?! Ты что… Совсем озверел в этой глуши?! – она мед-ленно подбирала слова
- Юль, прости! Она сама вдруг…
- Да у тебя на шее кровь! – девушка горько усмехнулась, – Вот так деваха! Горяченькой оказалась!
- Слушай, не начинай, а! Что? Какая еще кровь? – опешил он. – Реально…
Он коснулся шеи пальцем:
- И не больно совсем. Затереть бы… Дай платок, а!
Юлька рассмеялась:
- Да пошел ты! Пусть тебе эта толстуха и подтирает. – и скрылась в доме.

Я прошелся по единственной кривоватой улочке. В окнах не горел огонь.
Как тихо! Только снег хрустит под ногами…
За околицей была полянка. Посреди нее возвышалась огромная, грубо слепленная снежная баба. Дети, те же что мы видели в начале, водили вокруг нее хоровод. Рядом валялась обезглавленная коза, снег был забрызган кровью. Но детишек, это, похоже, не смущало. Я подошел ближе, и, - почти неосознанно, - коснулся снеговика рукой. Дети кинулись врассыпную.
- Померзайку тронул! Померзайку тронул! – выкрикивали они убегая.
Я нахмурился. Бред какой-то. Померзайка…
Вдруг я заметил какое-то движение. Из-за дерева показалась девчонка с черными косич-ками. Та самая, что лежала на печке в горнице.
Внучка Иванны?
Да она же босая! И в одной широкой рубашке, затянутой на поясе.
- Ты чего? Иди в дом, замерзнешь!
Она улыбнулась, хитренько так:
- Не хочу!
Не хочу… Не хочу…
Голосок – будто эхо.
- Ну знаешь! Воспаление легких от такого бывает. Я болел в детстве. Тоже по снегу бегал.
А она будто не слышит меня.
Снова улыбнулась.
И исчезла.
Нет, правильнее будет сказать – убежала. Так быстро, что я не заметил.
Люди не могут исчезать и появляться по своему желанию. Это противоестественно.
Сумасшедший дом какой-то.
Тут я услышал крик. Юлька?

Она стояла, прислонившись спиной к забору. На нее медленно надвигались два косматых мужика в волчьих шкурах. Они не ругались, не хихикали, не опускали скабрезные шуточ-ки, а просто – шажочек за шажочком, - продвигались вперед. И смотрели на нее… Нет, не так, как обычно смотрят деревенские мужики на красивую девушку в облегающих шта-нах. По-другому.
- Какие-то проблемы? – нет, я, конечно, не надеялся с ними справиться в одиночку. Но на крик определенно выбежит Федька, а уж он-то им покажет кузькину мать.
Но вместо него перед ними выросла Таисия.
- Набегались! Изголодалися… Идите к Ларисе, к ней идите!
И они пошли, опустив головы.
- Вы уж простите, дикие они у нас, – оправдывалась она, - Пойдем, подружка, я тебя в женскую избу отведу.
- Юль, иди с ней, - нахмурился я. – и дверь закройте, ладно?
Девушка молча кивнула.
Я пошел к Иванне. Нужно все же поговорить с ней, объяснить ситуацию.
Но в избе было пусто.
На столе, в соломе валялись отрубленные ноги ягненка. И сложены они были как-то странно, вроде креста.
«Вот так Рождество!» - я покачал головой.
Свечи на полочке-божнице были потушены. Я подошел ближе. Разумеется, там стояла икона… Да нет, совсем не икона! А простая деревянная доска, да еще черная, будто бы обожженная.
Во дворе послышались голоса. Иванна?
- Эй, молодой, красивый! Поди сюда! Прячься скорей!
Девчонка сидит за печкой на корточках и манит меня пальцем.
Прятаться? Но зачем?
Я еще раз взглянул на окровавленный стол, и у меня подкосились ноги.
- Да иди же скорей!
Я послушно пролез за печку. Там было ужасно тесно и дурно пахло.
- Ты знаешь, что происходит, да? – я нахмурился.
Девчонка посерьезнела:
- Сиди и слушай!
В горницу вошли Иванна и Василиса, и с ними еще три бабы.
- Ой, час темный близиться! Иванна – матушка, что же делать будем! – запричитала одна из них.
Хозяйка цыкнула:
- Известно что! Василиса, ну?
- Все сделала, матушка! Парней в Домовину уложила! Спать будут сутки, Таиськин отвар не соврет!
- Славно. Ишь, приехали, городские! Глазенки горят… Так бы и загрызла!
- Нельзя, матушка!
- Без тебя знаю, что нельзя! Цыц! А с девкой что?
Глаза Василисы загорелись:
- Таисия ее повяжет, да к жженке поведет!
- А не струхает?
- Нет, не потрусит! Она, как мужа схоронила, так душой каменна стала.
Они разговаривали еще некоторое время, а после ушли.
Я не мог вымолвить не слова. Язык будто прирос к гортани.
- Маньячки! Сектанты! – я сжал кулаки.
- Тихо, ты молодой! – девчонка тронула меня за плечо, - Со всеми ты точно не управишь-ся. А лучше слушай, что я тебе скажу!
Я не хотел слушать. Я хотел действовать. Но в словах ее была доля истины. Я действи-тельно не справлюсь со всеми.
- У вас тут есть телефон? Рация? Ну хоть у кого нибудь!?
Она покачала головой:
- Слушай меня. Больше ста лет прошло с тех пор… С тех пор, как люди совершили дело злое. Грех страшный. Жила одна баба, Зоська. Муж ее был пьянице, и часто ее бил. У них дочь была, двух лет. Однажды уехал муж на заработки в город. А Зоська в то время при-грела какого-то разбойника или каторжника, в избе своей его прятала. Ну и ребенка при-жила от него. Муж вернулся, узнал про все, и побил ее. Да так, что она чуть дитя не ски-нула. А разбойника-то след простыл. Стали все над Зоськой насмехаться. Мужики одна-жды решили проучить ее: заголили до пояса, связали рубашку на голове, и пустили так по деревне. При родах Зоська померла. А старики говорили – не при родах, а от стыда. Дочку ее нагуленную Павлой назвали. Девчонка была смугла, смешливая. До домашней работы не охочая, не то, что Лизка, сестра ее старшая. В деревне ее не любили, а больше всех отец не любил, поколачивал часто. Только Лизка ее привечала, успокаивала, по головке гладила. К семнадцати годкам расцвела Павла, и стали на нее парни заглядываться. А больше всего – Митька, Лизкин жених. Заревновала сестра лютой ревностью, и стала всем говорить, что Павла – ведьма. И голову козлиную ей под кровать подбрасывала. А однажды под Рождество, позвала сестру в лес – поговорить. Павла, добрая душа, не подозревала ничего злого. А Лизка подружек своих подговорила, те накинулись на Павлу, да и привязали к лысой елке. А потом…
- И что потом?
- И сожгли ее! Да, вот только говорят, прокляла она деревню перед смертью…
Я выругался. Да, темные были времена…
- И случились после этого на святки такие лютые морозы, что Павлин отец-пьяница, во лесу насмерть замерз. А на следующий год стало твориться в Больших Огоньках великое зло. Мужики стали в волков оборачиваться. Воют по ночам, за зайцами бегают. А бабам еще хуже сделалось. Стал их лютый голод ночами одолевать, крови им захотелось. Да не любой, а мужней, волчьей. Так и получилось, что жены у нас мужей своих грызут потихоньку.
- Раз в год, под рождество, Павла-померзайка приходит, и с собой, в ледяной чертог забирает. Одного мужчину, и одну женщину. Баб к черной елке привязывают, а мужиков в Домовину запирают, к Лизке-беспамятной. Так уж повелось. А если не сделать такого, будет мор великий. Хозяйки деревенские обычно жребий кидают. А с деревни никому не сбежать! Один лес, и не видно города. Если долго идти, все равно к околице вернешься! Это заклятие такое! Ивановна-то надумала вас всех ей отдать, за два года расплатиться. Не веришь, мне, чтоль? Дурак! Давай я тебе помогу! Огородами проведу, добежишь до города! Может, и отпустит тебя Павла!
- Да ты что, с ума сошла? Там же Федька, и Павлик, и…
- Да забудь! Пропадут они. Я сама из Подрюпинска. Шли мы с мамкой на станцию, вот и попались… - голос девочки стал грустным. – Мамку-то мою Померзайка в первую ночь забрала. А меня вот оставила. Видно, мне здесь век вековать.
Я нахмурился. В голове была полная каша. В неведомую мстительницу Павлу-Померзайку мне верилось слабо. Большего бреда я в жизни не слышал. Но Огоньки эти -местечко мутное. Живет здесь, судя по рассказам девочки, сборище маньяков, психопатов, да еще и язычников. Гремучая смесь, прямо коктейль Молотова.
- Ты здесь будь пока, покажешь куда бежать. Я сейчас к друзьям сбегаю.
- Да ты что! – она округлила глаза, - Сейчас бежать надо!
Я отмахнулся от девчонки и выскочил из избы. Не стоило терять времени попусту.

В келейке было темно и холодно. Огонь в печи погас. Федька и Павлик лежали на полу. Я потряс его за плечо.
- Эй! просыпайся давай! Тут дело такое…
Он слабо повернул голову, будто пьяный.
- Они…Дали мне дрянь какую-то… Ноги не идут…
- Что?! – ужаснулся я.
И стал бить по щекам Павлика.
Но все было бесполезно. Видно, и вправду сильное снотворное…
- Забрали Юльку… Эти уроды в шкурах. – Федька передернулся. Казалось, каждое слово даётся я ему с трудом. – Ее спаси… Она такая дура! Их всех посадят… Посадят!
Он приподнял голову:
Котов, ты беги, беги, пока они не заметили. Их тут целая орава. А так хоть вы спасетесь.
- Федька… Как же так! – я сжал кулаки. – Ты что же, ту останешься?!
Он не ответил. Видимо снотворное, или что еще они ему дали, действовало.
Я помчался прямо через огороды, по колено проваливаясь в снег. Начался лес. Небо было затянуто облаками. Я почти ничего не видел впереди. Еловые ветки хлестали по лицу. Мне казалось, что издалека слышится собачий вой. Или волчий?
Безумие.
В какой-то момент я понял, что не представляю, в какую сторону двигаюсь. Началась метель.
- Еще немного осталось. – улыбнулся я сам себе. – Сейчас дойду. Вот сейчас…
Вот, она, полянка. И лысая черная ель. Юлька, привязанная к дереву трясет головой.
Я побегаю к ней и распутываю веревки онемевшими пальцами. У меня получается плохо.
И тут я вспоминаю. Ножницы! Острые, маникюрные ножнички, которые Юлька всегда носит во внутреннем кармане кофты.
Да вот же они. Грубая, застывшая веревка скрипит, но поддается, поддается!
- Юль, ты меня слышишь?!
Она не слышит, не понимает. Что же ей дали? Наркотик?
- Идти можешь? Мы должны бежать, скорей!
Она едва переставляет ноги.
- Куда это ты собрался? Я же говорила, что никто из деревни не выйдет!
Посреди полянки – девчонка с косичками. А лицо у нее синюшное, злое. В одном платьи-це стоит, босиком, будто бы и не холодно ей. Вот так, значит…
- Павла… Ты и есть Павла! А еще обманывала, – усмехнулся я.
Она рассмеялась:
- Что, поверил, наконец?
- Да вот приходится…
Ноги словно приросли к земле, не двинуться.
- Да, я Павла! А деревенские-то и не видят меня! Только себя и замечают! Поклоняются мне, бабу снежную построили. А все зря. Не будет им прощения. И друзей твоих я забра-ла.
- Сгубила парней, значит… Ни за что сгубила! Ну ты и стерва… - я дрожал от холода, и пожалуй, от страха, но сильнее всех меня разъедала злоба. Ну почему так? За что?
- Вот и ты такой же. – вздохнула Павла. – Убил бы меня. Да вот только дважды не умира-ют. И не сдвинуться тебе с места без моего разрешения. А все же… Понравился ты мне. Может, и отпущу тебя. Через лесочек побежишь, там Кедровка и покажется. А девку эту брось. Или ты, или – она, третьего не дано.
- А если откажусь? – прищурился я. Я никогда не был склонен к бессмысленному герой-ству. Я был самым обычным парнем. Пожалуй, даже слишком обычным. Но тут что-то переклинило. Может, из-за Федьки, а может… Странное, безумное желание сделать назло этой смуглой, ухмыляющейся девке пронизывало все мое существо.
- Юлька. Беги! – крикнул я, отталкивая ее от себя.
Павла усмехнулась:
- Выбрал, значит. Ну как там в сказках говорят? Будешь моим на веки!
Она протянула ко мне руки. Синие, замёрзшие. Я понял, если она коснется меня, мне конец.
Павла подошла и поцеловала меня в губы. И мир стал белым, белым, как снег…
- Эй, Котов! Ты чего, заснул, что ли?
- Агась. Гляди, укачало, как младенца.
- Будите его, я тоже подремать хочу. Я так устала, Федечка!
Юлька? Павлик…? Вы не помните?
Я с трудом разлепил веки. Машина подпрыгивала на ухабах. За окном проносились дере-вья. Лес, залитый солнцем.
- С добрым утром, Спящая красавица! – хмыкнул Федька. – Всю ночь продыхал, не добудиться.
Сон?
Она… Отпустила нас? Меня?
Но почему?
Потому что ты удивил ее. Ты пожертвовал собой.
Она не верит в людей, но поверила в тебя.
- Глядите, уже подъезжаем! С Рождеством, кстати.
С Рождеством. С Рождеством, Павла… Надеюсь, ты обрела покой.