Всё было нежданно

Мне кажется, что истину я знаю —
И только для неё не знаю слов…

                З. Гиппиус

Уже не помню, зачем я некогда здесь оказался, и что меня заставило искать этот старый дом с высоким дверным проёмом, ныне забитым толстым листовым железом. В то далёкое время город был мне почти незнаком, и каждая новая встреча с ним одаривала меня ярким и незабываемым впечатлением. И этот дом тоже оставил глубокий след в моей памяти – у него был необычный для ленинградских домов фисташковый цвет, словно его раскрасила так сама Флора. Была ранняя весна, и дом почти сливался с первой зеленью окружающих его кустов и деревьев. За дворовым фасадом высилась глухая кирпичная стена, из-за которой к дому тянулись узловатые ветви могучих вязов, усыпанные проклюнувшимися почками, похожими на разбросанное Флорой фисташковое конфетти.
Моросил первый весенний дождь. Я смотрел на дом сквозь матовую пелену дождя, и отчего-то на душе было необычайно светло, торжественно и отрадно. Со скатной крыши дома стекали тонкие прозрачные струйки, а влажный воздух был наполнен бодрящей весенней свежестью с тонким ароматом нежной и клейкой листвы. Меня совершенно не смущали огромные лужи на мокром асфальте и топкая слякоть на грунтОвых дорожках вокруг дома, поскольку весь город тогда казался мне нарисованным размытой цветной тушью на листе глянцевой мелованной бумаги.
Теперь старый дом стоял покинутым и заброшенным, не светились его осиротевшие окна, а стены с осыпавшейся штукатуркой были исписаны варварскими граффити и оплетены оборванными проводами. Но я всё равно видел его прежним: с лесом антенн на скатной крыше и упрямыми трубами, устремлёнными навстречу дождю и низкому небу. Так уж случилось, что моя повторная встреча с ним также произошла ранней весной, в жемчужных брызгах первого весеннего дождя.
И точно так же учащённо билось моё сердце, и так же легко дышалось бодрящей свежестью с острым ароматом первой весенней листвы.
Я привык воспринимать старые постройки в качестве значимых посланников прошлого, до меня существующих и после меня будущих. В моём сознании они всегда являлись страницами городской судьбы, безмолвными носителями памяти города, без которых ему неминуемо грозит болезненная амнезия. Поэтому уничтожение одного из этих памятных узелков представлялось мне делом немыслимым и даже противоестественным. Конечно, ничто не вечно в этом материальном мире, но только не в мире духовном, чувственном, в мире нашей мечты и неистребимой веры. Здесь вполне возможны абсолютные категории с печатью вечности и совершенства. Именно они и дают нам волю к действию и поддерживают в нас желание жить.
Я стоял возле старого дома и боялся сдвинуться с места, словно оно было единственным пунктом моей опоры. Казалось бы: вот та точка, с которой внешний мир уже не должен казаться таким огромным, и можно больше не думать о собственной малости и не считать свой век суетным и преходящим. Но я по-прежнему смотрел снизу вверх на высокие окна старого дома, и в сознании теснились какие-то очень важные слова, не обретавшие законченной вербальной формы, а сразу же переводимые в чувства. Здесь явно была какая-то серьёзная ошибка, отчего хотелось поспорить с Коперником на предмет того, что и вокруг чего должно вращаться, а также что находится в мировом центре. И как же невероятно сложно может быть устроена наша подлинная реальность, если вокруг такого, как я, неприметного и случайного объекта, может вращаться не только город, нарисованный на мелованной бумаге цветной тушью, но и целая Вселенная. Вечная и изменчивая Вселенная, порой, представленная низким небом, наполненным жемчужными каплями дождя, и ранней весной, украшенной клейким фисташковым конфетти.