Полетта

Привет, Полина, не виделись сто лет.

Высокий мужчина садится напротив меня, и я мучительно соображаю, кто это. Это же Паша. Каша! Мое лицо помимо моей воли заливает стыдом. Я сижу вся красная, как помидор. Это же мой жених, мать его, Павлик, кошмар моего детства, отрочества и юности. Меня за него пообещали еще до моего рождения.

Наши отцы так сдружились в армии. Побратались на крови, реально. И пообещали женить детей. И когда у дядь Миши родился сын Пашка, а я родилась у моего отца, они ударили по рукам.

Конечно, мелкая, я ничего не понимала. Ни шуток взрослых. Ни их намеков. И мы с Пашкой-Кашкой играли. А потом годам к шести все поняла. И намеки. И смешки. «Ты, Полинка, пол подметай, нам нужна хозяйственная невестка». Пашкина мать, тетя Лена, постоянно дарила мне подарки как будущей невестке.

А потом мне рассказали, что делают мужчины с женщинами в постели. Одноклассник стащил у отца порнокарты, и мы их изучали. И я поняла, что Пашка-Кашка будет в меня тыкать свой писькой. И это окончательно меня от него отвернуло.

И я смотрела на него в упор на всех сборищах. А их было ой как много. И наши отцы, и наши матери дружили между собой. Однажды я прочитала книгу по гипнозу и гипнотизировала его, сидя напротив и глядя ему в глаза, и внушала ему: «Пашка-Кашка, промокашка, собачья какашка». Но судя по тому, как он работал челюстями, поедая оливье, это не работало.

А он постоянно сверлил меня глазами. И, белобрысый, с носом картошкой, не был героем моего романа. Мне нравились смуглые, загадочные брюнеты. А не это белобрысое недоразумение.

Родители ничего не замечали. Ни моего отторжения. Ни муки в моих глазах. Ни попыток свалить из-за стола.
— Можно, я пойду в свою комнату?
— Иди, детка. И Павлика возьми. Пообщайтесь.

И мы, как узники тюрьмы нашего будущего брака, тащились в мою комнату, где я тоненьким писклявым голоском дразнила его:
— А это мои куклы Барби. А это Кен. А ты знаешь, чем они занимаются в постели по ночам?
Он краснел, как вареный рак, и не отвечал. А я праздновала победу. Враг был положен на обе лопатки.

А потом наши предки пошли еще дальше. Сначала нас отправляли гулять вместе с нашим пуделем Джеком. И мы таскались вдвоем в кромешной тишине по питерским улочкам и переулкам. И однажды я завела его в болото, и он провалился по колено. Дома все охали. А я причитала: «Ну, кто бы мог подумать, что там, на этом пустыре, болото!»
Я бы могла подумать.

И нас отправляли в парк аттракционов. Точнее, мы туда выдвигались целым отрядом желающих получить удовольствие. Родители болтали внизу. Удовольствие получали мы с Пашкой-Кашкой. Кричать при нем было ниже моего достоинства. И я проглатывала эмоции. И как-то после американских горок меня долго и мучительно выворачивало на его глазах. И это был тройной позор. Нет. Это был десятирной позор. Тошнить на глазах у врага. Проще, как японцы, сделать себе харакири. Жаль, меча у меня не было. Да и боли я боялась.

Я подсыпала ему соль в чай и еду. Я придумывала книги и фильмы, которые все уже якобы прочитали и посмотрели. А он — нет. И я научилась так жалостливо протягивать: «Да ты что… не видел? Ну надо же…»
Я врала ему о своих кавалерах. «А ты еще не целовался? Ну надо же… а я уже семь раз с пятью разными… ну, ты вряд ли понимаешь что это, с отсутствием опыта».

И я просила Вселенную, чтобы мерзкий Пашка исчез из моей жизни. Нет, не умер и не заболел. А просто исчез. Я загадывала это каждый вечер перед сном.

И Вселенная меня услышала. Его отца, дядю Мишу, переводили в Москву на повышение и еще и давали квартиру. Это был день моего триумфа. Я чувствовала себя вершителем судеб и творцом мироздания.

Отмечали отъезд в том же парке. Отцы пили пиво. Матери рыдали в три ручья, будто кто-то умер или они переезжали на Луну. Мы, как обычно, молча катались на всем по три раза. Я предусмотрительно не ела ничего заранее. И мы встретили мою одноклассницу Ленку Свиридову. И она спросила у меня про Кашку, кто это, такой симпатичный.

«Девочка моя, — подумала я про себя. — Это же чудище с носом-пуговкой. Мистер Хрю. А ты думаешь, он симпатичный».
— Да это сын друзей родаков, — сказала я ей. — Он и полный дебил. Больной. Припадочный.
— А с виду и не скажешь, — протянула она. — С виду нормальный.
— Мы его всю ночь на поводке продержали, привязанным к батарее, — доверительно прошептала я ей. — И то слюной все закапал.
И пошла дальше, оставив остолбеневшую Ленку позади.

Так мой враг укатил в славный город Moscow, и я выдохнула. Наши матери перезванивались как разлученные сиамские близнецы. Ежедневно. Конечно, и мы ездили к ним. И я сидела в его комнате как истукан, рассматривая постеры на стенах. И они приезжали к нам, и он сидел в моей комнате, мучительно пытаясь вести светские беседы. А я отвечала: «О», «У», «Мммммм». Но все равно. Он был далеко, и я надеялась, что он как-то найдет себе другую.

Я постоянно получала о нем новости как вести с полей: закончил школу, начал курить, пришел пьяным домой, поступил в универ на бюджет. Не сомневаюсь, что моя маман также делилась вестями обо мне: закончила, начала курить, пришла пьяная, поступила в универ на бюджет. В чем-то мы с Кашкой были похожи.

А потом Кашка взорвал систему. Просто разнес ее к хренам собачьим. От него залетела женщина с ребенком старше его на двенадцать лет. А ему двадцать. И он на ней женился. Это убило наших матерей. Совещания по телефону достигли критической частоты и продолжительности: «Она старуха, окрутила мальчика, она что не знала, да она специально, ладно, все понятно, ребенок, и мы не отказываемся, но зачем жениться, она же его погубит» и бла-бла-бла.

Мои родители срочно вылетели в Москву на военный совет. На свадьбе я не была, сдавала сессию. Но отмечала ее как свою. Это было условно-досрочное. И, видит Бог, эту женщину, Кашкину жену, я любила. На фото она была совсем маленькой и хрупкой по сравнению с гигантским Кашкой. Он вырос просто в какого-то здоровенного мужика, перерос наших отцов. «А ведь на этом месте должна была быть я, — думала я. — Той, которой сделали бебика».

И шли годы. Родители старели, я взрослела. Наши матери были на вечном созвоне. У Кашки родился сын Саша. Я, поменяв трех бойфрендов, вышла замуж. На свадьбу прилетали Кашкины родители с его сыном. Я тогда, беременная, уже страдала от токсикоза и думала, как бы не наблевать в свадебный торт. Мне было двадцать пять лет.

Я родила дочку Юлечку. С мужем мы развелись, когда ей было пять. Кашка тоже развелся со своей женой под оглушающий вердикт наших матерей: «А мы говорили!»

И вот он сидит напротив меня на юбилее моего отца. И меня окатывает стыдом. Я вспомнила все мои над ним издевательства.

И именно поэтому я и напилась в тот вечер. Все было кринжово. Юбилей, тосты, орущий тамада, жирная еда. Зато был алкоголь и Пашка, который меня подпаивал.

— Я буду называть тебя Пабло, — сказала я ему после третьего бокала. — Как Эскобара.
— Я буду звать тебя Полетта, — парировал он.
И я стала смеяться, стала бабулей, что толкает дурь.

А потом он пригласил меня на танец и стал целовать меня в шею. И я ему отвечала, так что прибежала моя маман и сказала, что мы развратники и все испортили. И что все уже смотрят на наши танцы.

И тогда он шепнул мне на ухо:
— Поехали со мной в гостиницу.
И я согласилась.

И там мы с порога занялись тем самым, чем занимаются мужчины и женщины. Мы завалились спать в обнимку. А утром мы все-таки занялись тем, чем планировали накануне. И после оргазма мы сплелись в один клубок, и он мне шептал на ухо:
— Я так сильно тебя любил. Все детство. Так надеялся, что ты меня тоже полюбишь. А потом, когда ты начала вредить, я все понял. Ты меня тоже любишь, но стесняешься.

И тут я во всем ему призналась. В том, что скрывала даже от самой себя.
— Да, Пабло, я так сильно тебя любила. Всегда. Но мне так не хотелось идти на поводу у родителей.

И он обнял меня так, что я думала, треснут ребра.
— Маленькая моя девочка, Полечка, рыбка моя золотая, никуда тебя не отпущу. Я так долго тебя ждал.

На нашей с ним свадьбе наши отцы напились и пели «Комбат, батяня, комбат», а наши матери напились и поливали друг друга слезами. И, по старой доброй традиции, на своей второй в жизни свадьбе я страдала от токсикоза и думала, как бы не наблевать в торт.

Я родила девочку, Мишель, Мишку, и наши четверо родителей, две пары бабушек и дедушек, сошли с ума от счастья.

И с тех пор он навсегда остался моим Пабло, а я для него — Полеттой. Нашими тайными именами, которые напоминали нам, что наша любовь — это не исполнение родительской воли, а наш личный, дерзкий побег. Побег, который наконец-то привел нас домой.