Тургенев. В Спасское под надзор полиции...

В деревне меня ожидает охота!...
буду продолжать мои очерки о русском народе,
самом странном и самом удивительном народе,
какой только есть на свете.

Т у р г е н е в


Иван Сергеевич Тургенев, перед высылкой в свое имение Спасское-Лутовиново под надзор полиции, устроил петербургским приятелям на квартире своего дальнего родственника  Александра Тургенева чтение рассказа «Муму», написанного им под арестом  на «съезжей».

Павел Васильевич Анненков, литературный критик и близкий друг Тургенева, в своих литературных воспоминаниях отмечал: «Несмотря на суровое начало, арест в дальнейшем своем течении принес ему немало добра, обнаружив общие симпатии к его лицу, дав возможность создать одну крупную вещь — рассказ "Муму" — и, главное, открыв ему, что он и продиктован был без раздражения и ненависти как простая полицейская мера для обуздания и принижения писателей, не раз употреблявшаяся и прежде относительно журналистов и цензоров».

Фрагмент рассказа «Муму»:

«Дело было к вечеру. Он шел тихо и глядел на воду. Вдруг ему показалось, что что-то барахтается в тине у самого берега. Он нагнулся и увидел небольшого щенка, белого с черными пятнами, который, несмотря на все свои старания, никак не мог вылезть из воды, бился, скользил и дрожал всем своим мокреньким и худеньким телом. Герасим поглядел на несчастную собачонку, подхватил ее одной рукой, сунул ее к себе в пазуху и пустился большими шагами домой. Он вошел в свою каморку, уложил спасенного щенка на кровати, прикрыл его своим тяжелым армяком, сбегал сперва в конюшню за соломой, потом в кухню за чашечкой молока. Осторожно откинув армяк и разостлав солому, поставил он молоко на кровать. Бедной собачонке было всего недели три, глаза у ней прорезались недавно; один глаз даже казался немножко больше другого; она еще не умела пить из чашки и только дрожала и щурилась. Герасим взял ее легонько двумя пальцами за голову и принагнул ее мордочку к молоку. Собачка вдруг начала пить с жадностью, фыркая, трясясь и захлебываясь. Герасим глядел, глядел да как засмеется вдруг... Она страстно привязалась к Герасиму и не отставала от него ни на шаг, все ходила за ним, повиливая хвостиком. Он и кличку ей дал – немые знают, что мычанье их обращает на себя внимание других, – он назвал ее Муму».

Эта трогательная история произвела на присутствующих сильное впечатление.

Анненков, вспоминая это чтение, позднее писал: «Истинно трогательное впечатление произвел этот рассказ, вынесенный им из съезжего дома, и по своему содержанию, и по спокойному, хотя и грустному тону изложения. Так отвечал Тургенев на постигшую его кару, продолжая без устали начатую им деятельную художническую пропаганду по важнейшему политическому вопросу того времени».

Дочь хозяина квартиры Ольга Тургенева, присутствовавшая  также на чтении, вспоминала: «... весь следующий день я была под впечатлением этого бесхитростного рассказа. А сколько в нем глубины, какая чуткость, какое понимание душевных переживаний. Я никогда ничего подобного не встречала у других писателей, даже у моего любимца Диккенса я не знаю вещи, которую могла бы считать равной "Муму". Каким надо быть гуманным, хорошим человеком, чтобы так понять и передать переживания и муки чужой души».

18-го мая 1852 года, распрощавшись с друзьями в Петербурге, Тургенев выехал без права задерживаться в пути в Спасское под административный надзор. Петербургский полицмейстер подпиской обязал писателя следовать в Орловскую губернию, нигде не задерживаясь. От Петербурга до Москвы Тургенев ехал по железной дороге, открытой незадолго до его ссылки. 

Однако в нарушение предписания,Тургенев остановился в Москве, где встречался со многими своими знакомыми. С археологом и историком Иваном Егоровичем Забелиным,  знатоком древней Москвы, Тургенев внимательно осматривал  «московские древности». В последнее время в нем пробудилась тяга к отечественной истории, к народному творчеству, крестьянской культуре.

И вот Иван Сергеевич в Спасском. После того как два года назад умерла его мать, Варвара Петровна, здесь уже были совсем иные порядки.

«В большом доме Спасского, где некогда проходило его детство, жили теперь супруги Тютчевы – Николай Николаевич управлял имением. Тургенев поселился отдельно, во флигеле, состоявшем из нескольких комнат. Началась его идиллическая ссылка. Она состояла в том, что барин ездил на охоту, читал умные книжки, писал свои повести, раскладывал шахматные партии, слушал бетховенского «Кориолана» в исполнении Александры Петровны Тютчевой с сестрой – и по временам подвергался наездам станового. «Ссыльный» не принимал его. При Варваре Петровне такого станового, если он без достаточной почтительности въехал бы, с колокольчиками, прямо в усадьбу, пожалуй, и вытолкали бы» (Борис Зайцев, Жизнь Тургенева, YMCA-Press, Париж. 1949).

Поселился Тургенев  во флигеле не на положении хозяина, а в роли политического ссыльного.

За Тургеневым был установлен надзор местной полиции, причем довольно назойливый. Малообразованные уездные власти, выслужившиеся из писцов, не довольствуясь формальным надзором, чтобы угодить «высшему начальству», лезли к поднадзорному прямо в душу, копались в ней иногда не совсем чистыми руками, превращая существование ссыльного в настоящее мучение!..

Был приставлен человек, которого соседи называют «мценским цербером». «Цербер» следит за каждым шагом Тургенева и строчит в полицейское управление доносы -отчеты, вроде следующего: «И ехали они на охоту. Вид у них был бравый. Остановились в поле и долго с крестьянами изволили говорить о воле. А когда я к ним подошедши шапку снял и поклонился, то Иван Сергеевич такой вид приняли, как будто черта увидели, сделались серьезными» (Лебедев Юрий, Тургенев, из серии ЖЗЛ. Молодая гвардия, 1990). 

Ссылка была тяжелым ударом для Тургенева. Писатель был вырван из дружеского круга сотрудников журнала «Современник».

Из письма Тургенева отцу и сыновьям Аксаковым от 6-го июня 1852 года:

«... Я на днях принимаюсь за статью о Вашей многочитанной и многолюбимой мною книжке для "Современника". <...>. Для 2-го No-а у меня есть небольшая вещь, написанная мною под арестом (рассказ "Муму"), которой и приятели мои довольны и я; — я готов ее Вам послать — но, во-1-ых, мне кажется, ее не пропустят; — во-2-х, не думаете ли Вы, что мне на время надобно помолчать? — Вот и мои "Записки охотника" совсем готовы, и билет на их выпуск выдан; однако мы с Кетчером решились подождать. Впрочем, я на всякий случай велю переписать мою вещь.
Я эту зиму чрезвычайно много занимался русской историей и русскими древностями; прочел Сахарова, Терещенку, Снегирева <...>.
Но так как я в этом деле еще ученик, то мне и хотелось бы потолковать с людьми знающими, с Вами. - Я в Москве много говорил с Забелиным - который мне очень понравился: светлый русский ум и живая ясность взгляда. Он водил меня по кремлевским древностям. <...>. Здесь я еще пока ничего не делаю - вдыхаю целой грудью деревенский воздух - читаю Гоголя - и только. А сказать между вами, я рад, что высидел месяц в части; мне удалось там взглянуть на русского человека со стороны, которая была мне мало знакома до тех пор. <...>.
преданный вам
Ив. Тургенев».

В Спасском Тургенев много и регулярно читал, увлекся только что вышедшими изданиями русских народных песен. Перечитал все сочинения Гоголя и принялся за книги по русской истории, русскому эпосу, изучал летописи, песни, сказки и предания, стремясь вникнуть в особенности национального характера, быта и обычаев родного народа, который представлялся ему самым загадочным и самым изумительным из всех живущих на свете народов. Разбирал книги из библиотеки Белинского, купленной у вдовы критика.

Ссылка еще теснее  приблизила писателя с природой. Он бродил по ближним и дальним окрестностям  Спасского, открывал для себя новые места и все глубже впитывал красоту родного края.

Часто гостил он у соседних помещиков, изредка принимал у себя приезжавших к нему литературных друзей.

После освобождения из-под ареста, отправляясь в Спасское, Тургенев пригласил в гости двух молодых друзей, студентов Петербургского университета Д. Я. Колбасина и И. Ф. Миницкого, принадлежавших к кружку демократически настроенной молодежи.

«Начинались летние охоты — любимое время Тургенева. Колбасин напросился взять его с собой. Иван Сергеевич обрадовался неожиданному спутнику и приказал своим егерям, старику Афанасию и молодому Александру, снарядить его по-охотничьи. "Ружье, шляпа, сумка с порохом и дробью, старый кафтан, сидевший на мне как мешок и ниже колен, все это было собрано, — вспоминал Колбасин, — но явился вопрос о болотных сапогах. Как быть? Судили, рядили и порешили нарядить меня в сапоги доктора Порфирия, мужчины почти такого же роста, как и Тургенев, но вдвое его толще. Кто-то сбегая в деревенскую больницу, и сапоги были принесены. Но увы! Один сапог оказался с искривленным каблуком, а величина каждого равнялась двум моим ногам... Увидев меня в таком наряде, Иван Сергеевич расхохотался".
Утром, "проехав Малиновую воду, мы остановились у мужика, знакомого егерю Афанасию, и, приказав приготовить на сеновале постели и самовар, после заката солнца отправились на болото. Увидев первого бегущего кулепа, я поотстал, приложился — и кулеп затрепетал на месте. Собака бросилась, чтобы принести дичь, но в это мгновение Тургенев повернулся ко мне лицом и серьезно сказал: "Послушайте, Колбасин, вы этого не делайте. Стрелять сидящую птицу или сонного зверя — считается убийством и прилично только промышленникам, а не охотникам..."» (Лебедев Юрий, Тургенев, из серии ЖЗЛ. Молодая гвардия, 1990). 

Все лето Тургенев посвятил охоте, но, когда пришла ненастная осень, когда уехали молодые друзья, ему часто становилось тоскливо и грустно.

Спасская ссылка совпала по времени с поворотом в творческом пути писателя. Он окончательно отказался от драматической деятельности. Одновременно наметился и отход от очерковой формы. Подводя итоги своей художественной работе и предполагая перейти от жанра очерков к роману, Тургенев пишет П. В. Анненкову 28-го  октября 1852 года, вскоре после выхода отдельного издания «Записок охотника»:  «Надобно пойти другой дорогой, надобно найти ее и раскланяться навсегда с старой манерой. Довольно я старался извлекать из людских характеров разводные эссенции — triples extraits — чтобы влить их потом в маленькие стекляночки — нюхайте, мол, почтенные читатели... Но вот вопрос: способен ли я к чему-нибудь большому, спокойному! Дадутся ли мне простые, ясные линии».

После выхода отдельного издания «Записок охотника» рассеялись опасения писателя о том, что ему будет воспрещено появляться в печати. По его просьбе Некрасов, наведя справки в цензурном ведомстве, сообщил Тургеневу успокоительные известия: «Мы спрашивали о тебе и нам сказано, что ты можешь писать и печатать... Если б ты нам прислал рассказ (напр., "Переписку") — это теперь нам принесло бы более пользы, чем целый роман другого автора» .

Желая хоть «на минутку» уйти от надзора орловских присмотрщиков, Тургенев уже на четвертом месяце своего пребывания в Спасском, 26-го октября 1852 года, обратился к орловскому губернатору с просьбой о разрешении выехать, для устройства своих дел, в имения Тульской, Тамбовской и Калужской губерний, а также для участия в дворянских выборах по Тульской губернии.

«Ваше Превосходительство, Милостивейший Государь!— писал Тургенев. — Имею честь обратиться к Вашему Превосходительству с следующей покорнейшей просьбой. В мае месяце нынешнего года был я по Высочайшему повелению выслан из города С.-Петербурга на родину в Орловскую губернию; но как после раздела с родным братом моим мне достались имения, кроме Орловской губернии, в трех уездах, а именно: в Тульской— 600 душ, в Калужской— около 400 и в Тамбовской— 400 слишком, то я желал бы знать, могу ли я, в случае встретившейся необходимости, посетить лично эти имения; а также дозволено ли будет мне участвовать в предстоящих дворянских выборах по Тульской губернии?
Пребывая в надежде, что Ваше Превосходительство не откажите ответить мне на вышеизложенные вопросы, честь имею остаться с совершенным моим уважением и высокопочитанием Вашего Превосходительства покорнейший слуга Иван Тургенев, отставной коллежский секретарь. Город Орел, 26-го октября 1852 года».

Орловский губернатор направил просьбу Тургенева к управляющему Министерством внутренних дел, который дал следующий ответ:

«Министерство Внутренних Дел. Департамента Полиции Исполнительной.               
20 декабря 1852 г. № 5446.

Господину Военному Губернатору г. Орла и Орловскому Гражданскому Губернатору.

В следствие представления Вашего Превосходительства от 29 октября сего года за № 381, по просьбе высланного по Высочайшему повелению в Орловскую губернию Коллежского Секретаря Тургенева о разрешении ему выезда в имения его, находящиеся в Тульской, Калужской и Тамбовской губерниях, а равно и о дозволении ему участвовать в предстоящих выборах по Тульской губернии, я, согласно отзыву Г. Генерал-Адъютанта Графа Орлова, имею честь уведомить Вас, что по недавнему удалению Г. Тургенева из С.- Петербурга не представляется в настоящее время, впредь до удостоверения в хорошем поведении и совершенной благонадежности его, удобным ходатайствовать у Государя Императора об удовлетворении его просьбы».