Париж без гида 2017. Сакре-Кёр и Пантеон

  Мне бы всё же хотелось взглянуть на дом на Монмартре, который посещала наша , говорю я Игорю, - пока нам не принесли счёт, может быть, и ты проникнешься... ты же поэт.
; А у меня есть варианты? Всё равно сидеть, ждать, рассказывай.

               Про любовь: Гумилёв, Ахматова, Модильяни.
   Помнишь, когда мы готовились к поездке, я почти неделю читала в интернете всё, что связано с местами, которые намеревались посетить. Тогда и наткнулась – Ахматова, Гумилёв, Модильяни, Монмартр. Я не мистик, но обратила внимание на цифры 19 – 25.
То есть Анне на момент первого посещения Парижа было девятнадцать лет, «Моди» ; двадцать пять. Их случайное знакомство переросло чуть ли не в главную любовь Анны. Я уловила возрастную параллель со своей первой любовью: те же 19 – 25. Потому мне и захотелось узнать, как это было у них ; у… великих. Да и Модильяни, как художник, мне давно нравился: его длинношееи безглазые портреты были в своё время потрясением для меня. Нас ведь как учили: глаза ; это зеркало души. Только я никогда не стремилась заглядывать в чужую душу. Для меня навсегда осталось истиной: «чужая душа – потёмки». Попыталась как-то сама изобразить портреты своих дочек в этой манере. Дочкам ; не понравилось... (мама, почему у нас пустые глазы?) Возвращаюсь к нашим страстотерпцам. Анна и Николай приехали в свадебное путешествие в Париж весной 1911 года. Зашли в кафе перекусить, а там глаза! Восхищенные карие глаза и неотступно: вправо, влево, за рукой, с бокалом, за поворотом головы. Представь Анну того времени, да ещё на фоне весьма и весьма характерных лиц француженок, – просто вижу какой шок испытал художник, увидев её лицо. Амадео Модильяни был не робкого десятка и попросил разрешения сделать парочку карандашных набросков, так поразившего его профиля.
Ни Анна, ни Николай не придали этому большого значения – мало ли в Париже экзальтированных художников. Да вот только страстный взгляд и сумасшедшие признания, видно, оставили след в душе молодой женщины.
А иначе, что заставило Анну, уже из России отвечать на пылкие письма Моди. Ты только подумай, молодая женщина, ей всего двадцать и… полгода она «соломенная вдова». Николай – мальчик-муж (брак случился именно из-за его преданной верной любви)… он в Африке, в экспедиции.
Вернувшись, случайно находит в книжке письмо (вот они «порочные» плоды просвещения, не знал бы французского, яко мы, не было бы проблем). Скандал. А тут подоспело очередное послание от парижского поклонника. Кто бы устоял, в двадцать-то лет? – Да, никто! Вот и Анна – не устояла! Рванула из «царских застенков» и «цепей» Гименея на свободу ; в Париж.
А там её встречают широко раскрытые восторженно-пьяные бархатные глаза и пылкие признания. Моди в отчаянии (якобы от неразделённой любви), пьёт горькую. И это не аллегория, настойка действительно ядовито-зелёная, горькая, полынная ; абсент.
   Страстные признания не угловатого ровесника-мужа, а взрослого искушённого мужчины («первый раз за три года с чувством» ему 25 и он женат, фрагмент уже из моей истории первой любви, реакция – «головокружение», как от первого бокала вина). Сравниваю свои ощущения с Ахматовскими. Любовный «яд» проникает в самое естество наивной девушки, возвышает её в своих глазах: «я способна вызвать такие чувства у взрослого поднаторевшего мужчины» и в то же время разрушает её самокритичность. Анна начинает влюбляться в этот трепетно-восторженный взгляд, направленный только ей навстречу – сладкий «яд» признаний.
   Монмартр, весна, стройные ряды зелёных виноградных лоз, ограды домов, увитых плющом. Воздух, насыщен пьянящими ароматами весны: бутоны, готовы лопнуть в любую минуту, явив свету дивные цветы. По узкой улочке в гору спешит булыжной мостовой девушка в лёгком платье, которое подчёркивает её стройность, обрисовывая маленькую грудь с затвердевшими бутонами сосков. Она на бегу поправляет тёмную непослушную прядь волос. Она чувствует, знает: она муза, она глоток свежего воздуха, она спасительница. И она исцеляет и возрождает Моди к жизни: он создаёт целую серию карандашных рисунков «обнажённой». А в них такие узнаваемые, характерные черты юной Анны. В рисунках столько экспрессии, что, кажется, они созданы одним «росчерком-взмахом» карандаша, одним духовным порывом, одним восторженным взглядом. И пусть потом уже взрослая Анна Андреевна скажет, что это всего лишь плод фантазии Модильяни (не будем «докапываться» до истины, – пусть так, пусть «плод» ; да, но какой же гениальный!)
   Это только сказка долго сказывается, а «ресторанные» истории быстро заканчиваются, стоит только официанту принести счёт. Наш сербский друг получает чаевые в размере четырёх евро. Вся трапеза обошлась нам, таким образом, в двадцать евро, что по парижским меркам очень, очень немного.
   На улице нас ожидала «нечаянная» радость: яркое солнце и изумительно голубое небо. «Муравейник» Монмартра расцвёл новыми красками, вновь прибывших туристов. Сытый восторг и не только:
; Ура! Бабье лето к нам вернулось, пусть и в последний день, взгляни на эти прекрасные купола, мы обязательно должны пойти туда к собору Сакре-Кёр.
; О, как на тебя действует полный желудок. Ладно, пойдём к Собору, но мне сначала хотелось глянуть на ту «общагу» свободных художников. Это совсем не далеко – нужно спуститься немного вниз по правой стороне улицы от кафе «Горнистов».
; Давай на обратном пути… а сейчас поднимемся к «Сакре-Кёр».
; Ну, что ж пошли, а я по дороге дорасскажу тебе историю Анны.
; Да я не против, ; великодушно (сыто), соглашается супруг, ; валяй.
; Помнишь, мы ходили с тобой в библиотеку, и я взяла сборник стихов Ахматовой. Одно из прижизненных изданий с её собственноручной аннотацией. Так вот: там ни слова о стихах 1911года, то есть, кому они посвящены или с какими перипетиями связаны.
Читая их, я вдруг поняла, что это самая настоящая исповедь – сильнейший эмоциональный выплеск, совсем ещё не знаменитой Анны. Некоторые я запомнила, послушай:

Я и плакала и я каялась,
Хоть бы с неба грянул гром!
Сердце тёмное измаялось
В нежилом дому твоём.
Боль я знаю нестерпимую
Стыд обратного пути…
Страшно, страшно к нелюбимому,
Страшно к тихому войти.
А склонюсь к нему нарядная,
Ожерельями звеня;
Только спросит: «Ненаглядная!
Где молилась за меня»?..

Вот так не жалостливо-«бедное», аутентично-«тёмное» – беспощадно о себе, наедине с собой. Просто не представляю, каково было возвращаться ей после трёх «медовых» месяцев в Россию к («нелюбимому») Гумилёву. Возможно, она уже более трезво оценивала любовный угар, что овладел ею. Вот и последний визит к Моди (в общежитие художников), она с букетом роз у его двери – звонит, ждёт, его нет дома. В отчаянии Анна обрывает лепестки роз.
Он потом заметит (истинный художник): Как же живописно лежали лепестки у порога… Не нужны цветы (лепестки) от разлюбленного человека… всё так. Не загорались больше при встрече (ещё вчера любимой) радостные искорки в глазах. Холодный безразличный (именно без различия ; то есть, как и на всех) взгляд. Для неё горечь, для него «пост-факт».
А Николай ; принял, Николай – простил! Ибо любил по-настоящему.
Но душа Анны, отравленная ядом сиюминутно пылких признаний, маялась. Она ждала, ждала–надеялась… и не верила, что всё закончилось и уже больше не вернётся – НИКОГДА. Самое беспощадное (на мой взгляд, определение), наряду со словом – ПРОЩАЙ:

Сегодня мне письма не принесли:
Забыл он написать или уехал;
Весна, как трель серебряного смеха,
Качаются в заливе корабли.
Сегодня мне письма не принесли…

(Это и мои страдания-ожидания в тех её строках)
   Вспоминаю и ещё раз переживаю то душевное терзание: «забыл он написать или уехал…». Да, горько, да, больно и какая разница: поэт ты или обыкновенный человек.
; Ну, ты и даёшь, такое ощущение, что ковыряешь больной зуб. Впрочем, я тоже не припомню, у кого первая любовь была счастливой.
; Как думаешь, это будет не очень претенциозно, если включу эту историю в свои «парижские заметки»: там, где: «Русские на Монмартре».
 – А кто тебе запретит, это же твои заметки. Нет, всё-таки, как же хорошо сегодня, просто подарок нам от самой Франции, ; не перестаёт восхищаться Игорь сегодняшним, погожим денёчком.
   По ступенькам мы переходим на площадь перед базиликой Сакре-Кёр, мимо пожилого шарманщика. На него никто не обращает внимания, крутит он свою шарманку, пусть и дальше крутит. Звуки шарманки совсем не услаждают слух – скрежет какой-то «кыр, кырп, кырп». У ограды, на самом краю холма, два телескопа, наведённых на город Париж. Вот там аншлаг – одни туристы быстро сменяются другими. Мы к телескопам не спешим… зачем, сегодня и без них прекрасно видно и Эйфелеву Башню и Нотр-Дам-де-Пари и Триумфальную арку. Не пытаюсь различить, на каких языках говорят вокруг… столько здесь народа.
   Все ступени лестницы, и той, что идёт снизу из города, и того участка что у базилики, заняты людьми. Словно воробьи на осеннем солнышке, чирикают они на всех языках мира. Молодёжь сбросила куртки и сидит в одних футболках. Теперь понятно, почему большинство парижан ходит в плащах, пальто и в летней обуви. Солнышко пригрело ; плащ, пальто долой, а ногам не жарко, не успевают ни замёрзнуть, ни вспотеть.
   Саму базилику и её прекрасные белые купола на фоне голубого неба
(«…голубого, голубого, не бывает голубей») не имеет смысла описывать. Эмоция одна – кра-со-та! Вход в базилику охраняют два конных («позеленевших» от времени) всадника. Один из них Людовик (не помню, какой по счёту), другой – другая, ; конечно же, Жанна, а так как оба всадника в шлемах, кто из них кто, я так и не сумела разглядеть.
Больно высоко сидят, вдаль глядят! Сакре-Кёр не имеет статуса Собора, возможно, не в последнюю очередь, из-за этих самых «стражей». Сейчас даже не верится, что когда-то этот холм был весь изрыт, как муравейник ходами-катакомбами. Здесь добывали гипс и спускали его по улице Лепик на белую площадь «Бланш». Но гипс закончился, а местечко оказалось очень приметным, как-никак весь Париж на «ладони». Первыми, конечно, о выгоде «смекнули» церковники (про «Гринпис» тогда и слыхом не слыхивали, а жаль, был бы здесь прекрасный парк…).
– «А что, братия, не построить ли нам на этом месте базилику для вознесения к небу молитв». Так возможно рассуждали они. Возможно, не в последнюю очередь на это решение повлияла удаленность Монмартра от центра. В Париже всегда найдётся кто-то, кому приглянется сие местечко... ан, нет, там храм-базилика стоит. И во все времена есть желающие разрушить всё до основания… но «стрёмно» как то. Большинство столичных жителей были против застройки холма – дескать, местечко то полито кровью сотен людей (осаждавших холм, да и завалы добытчиков гипса были нередки). Да только в каком царстве-государстве церковь прислушивалась к народу, возьмите российскую историю: ну разрушили коммунисты храмы, запретили строить новые, и что? Прошло меньше ста лет… и, пожалуйста (как говаривал премьер Черномырдин… «никогда не было и вот опять»), церковники возводят свои сооружения в детских парках, в институтских и университетских сквериках! И пусть многие из церковных «новоделов» пустуют без прихожан – коли их возводили, значит, это кому-то, зачем-то было нужно?! Ау, народ! Давно ли боролись с церковным мракобесием…, теперь крестятся все – от студента и до президента; от «пионеров» и до пенсионеров! От «олигархов» и врачей, до офицеров и скрипачей!
   И здесь, в случае с «Сакре-Кёр», церковь оказалась сильнее гласа народа. Строили долго: с 1870 по 1919 год. Сверлили шахты в холме и заливали их бетоном, а потом возили с юга Франции белый известняк, и в результате получилось вот такое белоснежное чудо. При открытии не обошлось без казуса: местный художник в знак протеста крикнул: – Да здравствует дьявол! Это случилось прямо на ступенях (а их было, да и осталось, 273 штуки), они ведут снизу вверх к базилике. Крикнул, ну и крикнул, вроде, что в этом такого, только французы и здесь остались верны себе, (как в случае с коммунарами и Бурбонами ; то есть, и «вашим и нашим». В самом начале лестницы разбили сквер и назвали в честь того самого художника-крикуна – «Сквер Вилетт». Ах, если бы только этот случай фарисейства был увековечен здесь. Вот вам ещё один пример: мы проходим мимо шарманщика, чуть правее от него замечаю небольшую площадку. Там, в уголке на постаменте фигурка – юноша с саблей на боку (а если есть шпага-сабля, то мне мнится мушкетёр). Листаю наш путеводитель: кого из мушкетёров занесло на вершину Монмартра? Оказывается ; никого! Это Шевалье де Ла Барр, несчастный девятнадцатилетний юноша. Он забыл снять шляпу при прохождении церковной процессии. Крамола, ересь, – к тому же он и стишки Вольтера почитывал – не медля схватить, казнить, дабы другим неповадно было! Казнили его лютой казнью: вырвали язык, отрубили руки, ну и всё в таком средневековом духе. Вольнодумец Вольтер прознав о казне, испугался и бежал в Швейцарию! А как, скажите на милость, понимать сей дуализм… По приказу самой церкви сожгли Жанну – а здесь она на коне, «охраняет» базилику. Про Шевалье Ла Барра… – никто иной, как сами церковники, казнившие его, «скромненько» рядом с базиликой имени «Сердца Иисуса Христа» ставят крамольнику памятник. И такое не только у католиков, возьмём наше православие: вспомните протопопа Аввакума и чего только он не претерпел… всего лишь за то, что крестился двумя перстами, а не щепотью из трёх. Боярыню Морозову с сестрой сгноили за что? А церковь, «великодушно» отлучившая Льва Николаевича от «самоё» себя, это как? Ещё дёшево отделался (великий граф) – не сгноили, не казнили. В наше время церковники беззастенчиво отпускают грехи сами себе, и «безгрешные» ездят на дорогущих автомобилях, живут в шикарных коттеджах. Фарисеями были, фарисеями и остались! Хорошо, хоть паству оставили в покое. Бог он в душах, а не в соборах и церквях! И как не пытаются церковники заточить его в своих стенах, народ продолжает искать его проявления повсюду. Таким образом, для меня соборы, церкви и базилики это только архитектурные памятники.
   Несмотря на свободный вход в базилику, мы туда не идём, а садимся на тёплые прогретые солнцем ступени рядом с оградой собора. Около нас высокие каштаны и липы уже основательно пожелтели, но листву ещё не сбросили. Сидим на ступенях рядом с молодыми ребятами (похоже, это группа студентов), у них светлые юные лица. Им хорошо, они смеются. Рядом с ними совсем не чувствую своего возраста, исчезли всякие мысли из головы, хочется просто «мурлыкать» на солнышке. Пьём очень хорошую минеральную воду «Эвиан», и Игорь произносит здравицу в нашу честь:
 – Какие же мы с тобой молодцы, что оставили прогулку по Монмартру на последний день. Здесь так красиво, вокруг только приятные, светлые лица, да и погода нам улыбается! Ты пока сиди, а я прогуляюсь на основную лестницу и поснимаю базилику на фоне этой просто умопомрачительной сини!
- Поэт, что с него взять, - думаю я о красивом эпитете!
   Ребята оставили на ступенях кусок багета (батона). Я подобрала его
и покормила крошками парижских голубей (бережное отношению к хлебу впитала с самого раннего детства). Голуби летят ко мне со всех сторон и радостно (так мне хочется думать) «гулькают» ; не очень-то их тут балуют! Отправляюсь на основную лестницу и вижу: почти все 273 ступеньки до самого низа заняты туристами. Как говориться – «яблоку негде упасть»! Впрочем, зачем и откуда этому самому яблоку здесь падать?
   Игорь нашёл небольшой просвет между сидящими, «угнездился» и оттуда, с упорством достойным лучшего применения, продолжает делать снимки базилики (коих «полным-полно» в интернете).
   И знаете, что здесь меня больше всего поразило? Атмосфера всеобщей доброжелательности! Тесно – подвинутся (располагайтесь рядом);
Заслоняем вид: ; извините, сейчас присядем (пожалуйста, снимайте!)
А хотите мы вас сфоткаем? – Вставайте рядом; нет, не так, ; ближе!
Супруг поначалу пытался ворчать: ; Не давай фотоаппарат, ещё чего доброго сбегут с твоим «Панасоником»…
Но всеобщее дружелюбие растопило и его скепсис.
   Время летит быстро, и нам пора отправляться на поиски последнего пункта нашей программы: монумента генералу де Голлю. Мы спускаемся к шевалье де Ла Барра: Прощай, юный бедолага!
Церковники и не думали – не гадали, что возносят тебя на пьедестал!
Прощай Монмартр – вершина (холм), навеки объединившая истории
Франции и России.
   С Монмартра можно спуститься тремя способами: пешком, на фуникулёре и на автобусе. Именно последний вариант мы и выбрали, спускаемся по серпантину улиц Монмартра, Игорь в восторге: ; Как же хорошо, что здесь сохранена историческая память, ты согласна?
Я смотрю в окно автобуса, который умудряется резко срезать углы средневековых улочек, и вспоминаю русских людей, чьи следы хранят камни мостовых Монмартра: – Да, дорогой, теперь здесь останутся и наши с тобой следы.
   На площади Бланш мы пересаживаемся в автобус, идущий в сторону Пантеона и Сорбонны. Напомню, что туда мы едем по подсказке мадам с ресепшена – увидеть памятник де Голлю. Мы на широком проспекте – улице Ру Дескартес, в самой его верхней точке. Вниз идти опасно, придётся возвращаться уже в гору, если что не так… вернее не туда.
Спросить: «куда идти?» ; не у кого (на редкость безлюдный район).
Наконец, навстречу девушка, Игорь к ней, твердя одно только слово: Пантеон, Пантеон. Она на бегу машет рукой – направо. Немного по Ру Эстранде (все названия улиц пишу в русской транскрипции) и вот он, пожалуйста, ; знаменитый французский Некрополь – Пантеон.
; Как же он похож на Питерский Исаакий (надо будет заглянуть в интернет, уж не Пантеон ли подвиг Монферрана создать нечто похожее в России)! Так, посчитаем – Пантеону больше двухсот лет! Да, получается у нас лишь копия – вариант. И в подтверждение моих предположений:
 ; А что ты сомневалась, зачем французу Монферрану изобретать «велосипед»! Для «братского» народа и копии достаточно. А вон смотри, слева, какая прекрасная базилика, нужно её запечатлеть!
; Нет, уж «давай-ка» условимся («…прежде думай о Родине, а потом о себе»), то есть, сначала в Пантеон к де Голлю! А потом, потом видно будет.
   Покупаем в кассе билеты по девять евро, – и мы под мрачными сводами центральной «гробницы» Франции. Холл просторного зала, по бокам скульптурные группы и барельефы:
; Давай, давай скорее, видишь, он приближается ко мне, фотографируй!
Непонимающе смотрю на супруга.
– Да вот же он ; маятник Фуко, ; смотри наверх, ; видишь нить, а вот «шарик», он приближается, ух, совсем рядом прошёл. Всё, всё – теперь он уходит... приготовься, снимай!
   Мы минут пятнадцать наблюдаем за мотающимся туда-сюда «шариком», а потом идем к электронному указателю по Пантеону.
Набираем фамилию де Голль в разных вариантах – пусто, нет здесь ничего о генерале. Сказать, что я разочарована, ; это не сказать ничего:
; Нет, скажи, «какого чёрта» мы сюда тащились, истратили двадцать два евро, и что ; и ничего…
Супруг настроен более оптимистично:
; Ладно, коли мы сюда приехали, давай взглянем на то, что здесь есть, ;
и он в очередной раз обходит «фуковское» изобретение (доказывающее… что Земля вращается вокруг Солнца). Я продолжаю злиться, разглядывая скульптурную группу Национального конвента («по нашему» – парламент) – в центре то ли мужчина, то ли женщина с мечом (вроде как у нас – «Родина-мать»). По левую от неё сторону радостные жители (потом я узнала, это всё известные личности – курносо-губастый Дантон; с изъеденной оспой лицом – Робеспьер!) И ещё много кого можно разглядеть, если знаешь их в лицо! К примеру, красавчика Сент-Жюста с мечом. Вся эта публика с каким-то остервенением тянет руки к центральной фигуре (Родина-мать).
Фигуры справа – воинский отряд во главе с барабанщиком, равнодушно (по крайней мере, мне так кажется) марширует мимо этой самой «Родины-матери». Не собираюсь вдаваться в идею этой скульптурной композиции, выразила лишь свои ощущения. А рядом маятник Фуко, безразличный к истории, как и много лет назад болтается – туда-сюда – туда-сюда.
   Игорь, наконец, удостоверился, что здесь больше смотреть не на что, и мы по ступенькам спускаемся вниз, где собственно и должны упокоиться знаменитые граждане Франции. И первое, что мы замечаем, это надпись на стене ; Антуан де Сент Экзюпери, а через пролёт ещё одна французская фамилия, но она совсем ни о чём не говорит нам.
; Ничего не понимаю, причём здесь Экзюпери, он же вместе с самолётом покоится на дне морском, или уже его подняли? А здесь, что? Просто стена и просто надпись, – недоумевает Игорь.
 ; Так, давай разбираться, помнишь, ты переводил надпись, на фронтоне: «От благодарной Отчизны – великим потомкам». Думаю, это ключ к тому, что мы увидим здесь. Обычное перечисление фамилий знаменитых людей Франции для памяти, а заодно для привлечения публики. Ну, а как ещё заманить сюда туристов, не раскапывать же кладбища и перетаскивать прах сюда во имя этой самой виртуальной благодарности Отчизны.
; Вот это да, опять обман, опять подлог… ; не унимается Игорь.
Впрочем, задумка-то была грандиозной... и первым в Пантеон погребли «небезызвестного» Мирабо. Но Жан Поль Марат (ортодоксальный революционер) усомнился: – как-же-так? Ведь Мирабо водил шашни с Бурбонами! Не место лицемеру в Пантеоне! Пусть лежит на простом кладбище, и… на освободившееся место «лёг» он сам (к тому моменту убиенный Марат). Потом пошло, поехало: долой Марата (в канаву его), ну и так далее… одних убираем, на их место хороним других.
; Читать дальше про всех – (очень мелкий шрифт в путеводителе) – да и темновато здесь как то.
– Читай, может быть, про де Голля что-то будет…
   Короче (скажу своими словами) французы задумались – де негоже в национальном некрополе погребать сиюминутных знаменитостей; пусть история решает, кто более достоин захоронения здесь. И прах Дюма-отца перенесли в Пантеон лишь спустя сто тридцать лет после смерти.
Право не понимаю, что это за страсть такая раскапывать могилы и тревожить прах пусть и великих, но всё же просто людей.
Мысленно пытаюсь сравнить Францию и Россию: вот у нас тоже не побоялись закопать мумию Сталина, а до мумии Ленина, что руки не доходят? Боятся «гласа» народа? Да только народу, по большому счёту, наплевать, где будет лежать «это». А может быть, там уже и не мумия лежит, а копия, а что, вполне возможно, учитывая современные достижения науки. Вспоминаю своё посещение Мавзолея: более отвратительно-брезгливого ощущения нигде не испытывала… жуть, да и только! Но помню, дабы проникнуть в это подземелье, пришлось отстоять приличную очередь. Да ещё и с «дураков» потащили с собой десятилетних дочек. Нет, товарищи дорогие, место праха на кладбище, а кто желает поклониться, нужно ехать именно туда, а не в Пантеон.
   Ладно, вот вам ещё немного о Пантеоне (как говориться, от очевидцев, то есть – нас с супругом): в зале, где якобы покоятся знаменитости, первым нас встречает Вольтер в нише с подсветкой над своим саркофагом. Дальше, конечно, «обязательная» Жанна, точно не помню с конём или без (ну, а как без неё…). В зале кроме нас ; никого. Оно и понятно: в нашем путеводителе написано, что в саркофагах знаменитостей, максимум, что может покоиться - кисти рук или кости ног, или, в крайнем случае, мешочек земли с кладбища (как, например, племянницы де Голля).
И ничего: ни таблички, ни тем более памятника геройскому генералу в Пантеоне нет, не ищите! Экскурсия закончена, да как говориться «осадочек» остался…
   Фотографируемся на ступенях Пантеона под французскими флагами и растяжкой-баннером с надписью «Экспозиция Марии Кюри». Уж и не знаю, что там показывать, ; очередная «замануха» для туристов… Насколько мне известно, когда откопали останки Марии, чтобы перенести в Пантеон, они так «фонили», что пришлось заказывать специальный двустенный свинцовый саркофаг. Горе-мать (без кавычек) не только сама облучилась, но и её дочь получила смертельную дозу (Мария носила образцы с элементами радия просто в карманах). Как же было наивно человечество, пытаясь познать (покорить и обуздать) «Природу».  У нас в стране тоже была отдана дань популяризации сего химического элемента, помню шоколадные конфеты из моего детства: с бело-розовой начинкой, они так и назывались «Радий». Розовый фантик с символическим изображением радиационных волн. Жуть!
   Французы «переплюнули» нас ; радиоактивные останки Марии! И что?! А вдруг кто-то из туристов клюнет на эту приманку… Хорошо, что моё поколение не доживёт до окончания период распада радиоактивных элементов в Чернобыле, то-то настанет туристический бум (человечество не учится на своих ошибках, зато научилось делать деньги на них).
   Знаменитая площадь у Пантеона: но только мы, туристы из России, знаем, что именно здесь, на площади, была кровопролитная сеча наших солдатушек с наполеоновским гренадёрами. Спите спокойно и те и другие, и пусть навсегда исчезнут войны! И будьте прокляты правители, что их затевают в корыстных интересах. Излишне эмоционально, возможно. Но, именно такие мысли посещают меня в таких местах, где под ногами кровь и прах, кровь и прах…
   И мне безразлична любая подоплёка войн…
   Эта фраза в первой редакции моей книги от 2018 года. И за плечами моей страны уже были украинские майданы с лозунгами «москаляку на гиляку», «хто не скаче, тот москаль», «хороший русский – мёртвый русский», «долой оккупанты», «проваливай прочь, русня», «украина це европа»… и так далее и всё в таком духе.
   Российское правительство, а с ним и весь наш народ «снисходительно» поглядывали на украинский шабаш. Объясняя, что это всего лишь незначительная часть украинского населения – экстремисты, которые существуют в любой стране мира. Часто звучала фраза: мы один народ (славяне) вместе освобождали наши земли от фашистов.
   Всё начало меняться после референдума в Крыму «О присоединении полуострова к России». Конечно, я была удивлена такими процентами, то есть – более 80 % жителей захотели вернуться в Россию и это после 60 лет пребывания в украинской республике. Объясняла для себя просто – в Крыму всегда жило много русских татар, греков, которые ни при каких условиях не считали себя украинцами, в принципе, дело самого населения решать с кем им быть с Украиной или Россией. Но Украинскому правительству это решение крымского народа не понравилось, и оно всячески попыталось дезавуировать его, устраивая различные провокации. Россия, как большой медведь, сначала просто отмахивалась, как от мошкары, от происков Украины. Но тут другие «дарёные» Украине земли: Донецкая, Луганская  неожиданно проявили «характер» – мы, русские, хотим на своей земле говорить по-русски. Украина, дабы запугать неугомонных местных жителей, стала обстреливать эти территории – гибли дети, гибли взрослые.
  Россия терпела, терпела и американских «послов мира с печеньками на майдане», терпела натовские базы, которые, как грибы, росли вокруг наших границ. «Сквозь пальцы смотрела», как западные страны вооружают и перестраивают украинскую армию…
Возникает вопрос – украинцы, против кого воюем (пока мысленно?) А в ответе – «москаляку на гиляку», «долой русню» и т. д. и т. п.
   А теперь к моей прошлой сентенции, что мне безразлична любая подоплёка войны… жизнь вносит свои коррективы в любые мировоззрения.  Сегодня в 2022–2024 годы подоплёка войны, как и в случае с войной 1812г. и далее 1914–1919гг. а затем и 1941–1945гг. в попытке колонизации моей страны, моего народа, и это для меня совсем НЕБЕЗРАЗЛИЧНО.
   Спасибо тебе, Париж, ; ты помог нам вернуться к «себе», заглянуть в свою собственную историю, перестав путать деяния царей Александров (Первого, Второго и Третьего). Имена: Монферран, Дюк Ришелье, Ланжерон, Петипа, (последний, хоть не выучил нашего языка, всю сознательную жизнь прожил в России – дважды был женат на русских, оставил после себя кучу детей и похоронен в Российской земле), о чём они говорят? Лишь о том, что это миф – придумки, будто европейцы считали Россию дикой страной. Лично я в это теперь не верю.
   Про де Голля. Мы его всё-таки нашли, вернее, его шагающую скульптуру. Оказалось, были мы совсем рядом, это на площади между большим и малым дворцом (Гранд и Пети Пале). Итак, если перейти по мосту Александра III (ура, запомнила) Сену к Елисейским полям, то сразу за мостом:
– Пожалуйста, прошу любить и жаловать ; Сэр Уинстон Черчилль, чуть дальше в солдатских обмотках ; генерал Клемансо! От него, через дорогу (там тогда было очень темно) – фигура, как я выразилась, «очередного вояки». Да, да ; была, есть и будет статуя генерала де Голля. Помнят французы своего героя! Но мы узнали об этом, когда уже были далеко от города Парижа. И ещё вдогонку к первой редакции (моих заметок) если генерал Клемансо возглавил поход на Россию в 1919 году, то генерал де Голль всю свою жизнь был нашим другом, соратником! Такие вот разные французы!
   Скромен был «мой женераль», памятник ему установили только в день тридцатилетия со дня смерти. Прах де Голля упокоился на простом сельском кладбище, под скромной могильной плитой, рядом с прахом жены и дочери. Но мы русские (без пафоса) тоже помним славного героя Сопротивления ; борца с фашизмом! Вечная слава и память тебе «мой генерал»! В этом году скончался 90 летний генерал Филипп де Голль (внук легендарного президента-генерала).
   Если выйти за пределы Пантеона и свернуть направо, то окажешься средь отдыхающих студентов: здесь перед базиликой святой Женевьевы много каменных скамеек. Право не знаю, где все студенты покупают кофе, но у многих в руках стаканчики с этим напитком. В основном сидят парами, а то и на коленях друг у друга. Вокруг разлита атмосфера молодого веселья. Возле студента, доедающего бутерброд, я и узрела свободное место. Вперёд, пока никто не покусился (да-нет, не на бутерброд, а на место…) и на ходу, через плечо:
; Дорогой, запечатлей скорее меня на фоне часов Базилики, смотри в Париже сейчас ровно «семнадцать ноль-ноль». Ага, запечатлел, как же… Игоря уже и «след простыл»; он «ускакал» фотографировать Базилику и очередной монумент какой-то знаменитости. Мне лень вставать и терять уютное местечко, я листаю наш путеводитель и нахожу заметку, посвящённую этому месту.
   Итак: отдыхают здесь в основном студенты Сорбонны. Это «площадь Пантеона» ; так это звучит у французов, а по мне, скорее, «площадь Гробницы». Рядом Базилика Святой Женевьевы ; покровительницы Парижа. Внутри базилики покоятся руки и голова этой самой девы (кто-то в этом уверен… мы нет), да и в принципе – поклонение мощам в наше время – варварская традиция. И нам достаточно полюбоваться внешним видом собора.
   Игорь пытается крупно запечатлеть профиль очередной скульптуры, а я созерцаю, как голубь долбит её темя. Со скамейки не видно: кто это такой, завёрнутый в длиннополый плащ? Возможно, историческая личность, – ибо любят эти птицы: не галки, не воробьи и уж точно не вороны, а именно «миролюбивые» голуби, посидеть на голове у гения. Вот и в Москве помню такой же птах (непочтительно) нагадил прямо на темя автора «Горе от ума». И что? Да ничего – кто им попеняет, они же птицы…
   Вернувшийся супруг радостно сообщает мне: ; Знаешь, кто там стоит? И опережая мой ответ: – Это же месье Корнель, ну что, знаешь такого?
– Да знаю, знаю. И это совсем не потому, что я знаток французской драматургии. Просто, давным-давно, ещё в школе у нас были такие учителя, которые внушали нам: «чтобы быть культурным человеком, нужно ознакомиться со всем культурным наследием человечества».
И получилось, что я не поступила сразу после окончания школы в университет, работала в поселке в молодёжной бригаде «Рай-пище-комбината» (пусть вас не смущает слово «рай» в начале), это всего лишь аббревиатура от слова "районный". А «рай» был ещё тот, как вспомню ночную смену… ух!!! Делали мы вкуснейшие пряники, до сих пор помню названия и состав многих: «любительские», «подмосковные», «комсомольские»… Первые, мои самые любимые, – мятные из муки (только) высшего сорта. Снежно белые внутри с большим слоем сладкой глазури – ммм!!!
   Ладно, сейчас не об этом, а о чём?.. Да о книгах же: часть заработанных денег я тратила на книги, что продавались в нашем поселковом книжном магазине. Вот тогда я и приобрела книги Квентина, Горация, Вольтера, трагедии Еврипида и ещё книги многих французских (и не только) авторов. Возвращаясь к Корнелю (ему, оказывается, долбит темя голубь). Прочитала я тогда его «Медею» и «Сида» ; мне не понравилась ни та, ни другая вещь. О «Сиде» помню лишь потому, что название из трёх букв (да ещё, что это была «рыцарская, любовная» история). Зато теперь – «на старости лет», могу при случае «ввернуть», что Корнель основоположник французской трагикомедии – во, как! А ещё мои знания пригодились, когда дочка Оля  училась на филфаке СГУ (помогала ей писать реферат по французской литературе). Это так, отступления… Мы ещё посидели немного со студентами и отправились выполнять последний пункт нашего плана.
   Сворачиваем направо от библиотеки «Святой Женевьевы», проходим метров двести, и мы на площади Сорбонны. Ну, насчёт того, что это очередная площадь, громко сказано, – небольшой пятачок с фонтаном посредине, а по бокам ; под каштанами и липами – столики кафе. Вечереет, становится сыро и сумрачно, зажигаются фонари над столиками; молодёжь пьёт кофе, рядом у многих на стульях лежат стопки книг-учебников, по старинке просто перетянутые ремешками. Просим одинокого студента сфотографировать нас на фоне фонтана, с видом базилики на заднем плане.
   Игорь неутомим и продолжает «бомбить» меня информацией:
; Нет, ты только взгляни на этот собор, как он прекрасен, а знаешь ли ты, кто там упокоился? Забыла? ; и сам себе, довольный, отвечает:
; Да, знаменитый кардинал де Ришелье. Может, пойдём, взглянем.
; Если хочешь, ступай, с меня на сегодня хватит и гробов, и гробниц.
   Листаю нашего «гида»: для большинства россиян фамилия сего кардинала неразрывно связана с именами трёх мушкетёров. Но в Париже и «Сорбонна», и часовня «Святой Урсулы» (что за моей спиной), это всё ; тоже Ришелье. В очередной раз удивляюсь – до чего же был прозорлив кардинал… Ведь не стал дожидаться очереди погребения в Пантеон – часовню построил при жизни, и завещал именно в ней упокоить останки… молодец!
   И ещё услужливая память подбрасывает такой «фактик», о котором я читала перед поездкой (сейчас и не припомню где). Вы только представьте! В этой же часовне погребён и «наш» Дюк Ришелье. Да-да, тот самый, что долгое время служил царю батюшке – Александру I.
В мирное время был губернатором Одессы. А потом, уже после победы над Наполеоном, по просьбе царя Александра, даже возглавил правительство Франции, и это на минуточку сразу после Талейрана! (Кто не помнит, что это был за «бестия», в интернет). Теперь читайте и удивляйтесь – «наш» доблестный Дюк ; внучатый племянник Кардинала – погребён именно здесь, в часовне Святой Урсулы.
Достоверный факт из жизни «нашего» Ришелье: будучи генерал-губернатором за свои деньги купил саженцы акации белой и роздал их для посадки горожанам. Вот откуда в Одессе:
– «Белой акации гроздья душистые, ночь напролёт нас сводили с ума…» (слова одноимённого романса).
  Ай-я-яй, да кто же из нынешних градоначальников способен на такое? Не знаете «таких»? Вот и я тоже. Только в Одессе я не была и теперь вряд ли буду (спасибо нынешним  политикам). А мой супруг там был, помню его восторг от этого теперь «украинского» города. Нет, подробности о Ришелье я ему не расскажу… боюсь, что если он услышит про «нашего» Ришелье, точно потянет меня внутрь часовни. Попробую умолчать эту историю, авось там, у часовни, информации о «нашем» Ришелье не будет.
По историческим меркам «недавняя история»… А что было в России во времена Кардинала и мушкетёров, этак – в году 1640? Если честно, то кроме царствования Ивана Грозного, да очередного голода, ; больше ничего не могу припомнить. Очень плохо я знаю нашу историю. А кто знает? Недавно опрашивали молодых москвичей на «предмет»: – В каком году в Москве была летняя Олимпиада? И никто понимаете, ни один не ответил. Были и такие, что вопрошали: А что уже прошла, и когда?..
   Пока Игорь любуется пышным барокко часовни, я разглядываю студентов за столиками. Они неторопливо поедают свои круассаны, запивая их кофе, беседуют, курят (пепельницы стоят прямо на столиках, никто не борется здесь с курением), беседуют. Им хорошо здесь, и нам тоже. Супруг с разных точек фотографирует базилику и вдохновлённый её декором опять предлагает:
 ; А внутри-то лежит сам Кардинал. Может быть, всё-таки пойдём, посмотрим?
 ; Понимаешь, какая штука, мне здесь в Париже уже ничего не хочется. Неделя каждодневных посещений исторических мест пресытила даже меня. Ты, как химик, знаешь, что происходит с насыщенным раствором. Ага, вот и я о том ; выпадаю в осадок. Ну, что нам с тобой за дело до Сорбонны и до Ришелье, ты же сам говорил, что после 1968 года «здания-флагмана – Сорбонны», то есть, с общеадминистративными функциями не существует! Представительские функции есть у каждого факультета, так и у нас в Москве в университете на Воробьёвых горах. Корпуса, где учатся правоведы и лингвисты, мы с тобой сегодня лицезрели. Да-да, там прослушали курс наши известные поэты: Волошин, Цветаева и Эфрон, и много кто ещё, так и что с того? Трепета во мне это не вызвало, а тащиться туда ещё раз, уволь! Уф, хорошо ещё, что Игорь ничего не узнал о «нашем Ришелье»!
 ; Да, чувствуется, ты действительно пресыщена, а что, и к Монтеню не пойдём. Помнится, ты когда-то восхищалась его «Опытами», а ведь здесь в Сорбонне он был ректором и не один срок. Нужно пройти всего-то до угла, повернуть направо… там он «сидит».
; Так и пусть себе спокойно сидит ; «бронзовеет», в интернете есть фото его скульптуры.
– И всё же знаешь, что больше всего меня поразило?
; Даже, не представляю, что такого ты мог разглядеть в интернете – у него что-то с лицом, с волосами… с головой?
Супруг удивлённо смотрит на меня (пока не улавливая иронии)
; Ну, нет ли там – паутины, трещин (как на лице у нашего демократа в СГУ, университете его имени)? Краска не облетела с его кудрей? Или может быть эффекту «шагреневой кожи» теперь подвержены и памятники…
– Танюша, оставь для дома свои шуточки: в Париже Монтень бронзовый! Туфля у него блестит, как новая… потому что студенты перед экзаменом (на удачу) трут её. Вот эта самая туфля меня и поразила – обычная такая тапка с ремешком (мода, что ли, была такая в то время?..).
– На этот вопрос точно не отвечу, а про Монтеня скажу…
   В Монтене я давно разочаровалась ; еще тогда, когда пыталась узнать, как правильно воспитывать детей «на примере великих». В его знаменитых «Опытах» – такие эссе (для своего времени) звучали новаторски. Но я поняла Мишель Монтень обыкновенный философ ; созерцатель, теоретик. В воспитании единственной дочки участия почти не принимал… а писать эссе на эту тему - пожалуйста (как, впрочем, и большинство мужчин ; теоретики, право слово). В основном Монтень занимался изучением древних философов, сравнивая со своими мироощущениями (короче, жил по Платону: «делай своё дело, познавая себя»). Непонятно, чем собственно он отличался от других философов?
; Слушай, и зачем мы туда потащимся, если только тапочек потереть, так мы с тобой давно уже все сессии сдали.
; Всё понял: не хочешь, ну, не пойдём, если честно, ; я тоже порядком устал.
; Знаешь, чего бы я сейчас хотела?.. Это, как в сказке про «цветик-семицветик»: – «Лети, лети лепесток, через запад на восток…» ; раз, и оказаться на нашей Кумысной поляне, где поползни, синички слетаются к кормушкам, где красноголовые дятлы долбят кору, а запоздавшие муравьи спешат перед заморозками спрятаться в свои «дома-кучи».
; Я даже «вижу» эти здоровенные конусы меж голых стволов деревьев. Наверное, первые заморозки уже прошли, и лужи покрылись тонким ледком. А с ветвей бересклета на «ниточках» свисают красно-черные «глаза».
 –А на земле, ; перебиваю я мужа, – желто-красным ковром лежат листья, а под ним… а под ним… белые «сопливые» гигрофоры, фиолетовые рядовки и твёрдые, как камень, чёрные грузди.
; Так, с вами, мадам, всё ясно, ; заключает Игорь, – не впечатляют вас парижские пожелтевшие каштаны, захотелось в родные пенаты ; ладно. Наверное, мы и вправду сегодня перебрали: – Монмартр, Пантеон, Сорбонна...
 ; А только это, дорогой, ещё не всё! Ты, наверное, забыл ; нужно ещё сделать покупки-подарки до отъезда. Завтра будет некогда бегать по магазинам.
; Да, ; как-то потеряно тянет супруг,
; Учитывая наш скромный бюджет, где ты предлагаешь это совершить?
; Давай махнём в «Ашан» – тот, что на бульваре Клиши, к тому же он и с «домом» рядом.
; Уж не там ли, где на асфальте я видел «заплатку» с датой… (вроде того, что залатали дырку – тогда-то…). Вот, ведь до чего додумался загнивающее-экономный «Запад»! Всё контролирует: не только асфальтирование, но даже заплатки. И ведь кто-то это проверяет… или всё держится на «честном» слове?
; Молодец, точно, именно там – рядом с Ашан (ом), ну и зоркий у тебя глаз – заметил. А я прошла мимо. Так что? Вперёд, на метро? Извините нас, месье Монтень, сегодня мы устали…
   Если на Родине кто-то скажет «вот это да, пенсионеры гуляют по Парижу, да и ещё и сувениры покупают». Не завидуйте, всё у нас очень и очень скромно, мы не заходим в фирменные парфюмерные, винные, сырные и прочие бутики, а всё покупаем в супермаркетах, как сейчас: в «Ашане». Нас не поражает, к примеру, как первых туристов из социалистического лагеря, обилие, скажем, сыров на полках. Главное здесь и сейчас ; минимальное знание языка: бреби ; это овца, шевр ; это коза, остальные сыры ; из коровьего молока. Берём всего понемногу: 0,5 кг ; Эмменталя (это самый ходовой сыр во Франции), 0,2 кг ; Конте (сыр с белой плесенью), 0,3 кг – Морбье (с чёрной полоской сажи внутри, и возможно, жутко пахучего, ибо упакован он в контейнер). Все эти сыры стоят от 11 до 13 евро за килограмм.
   Пока мы складываем сыр в тележку, обсуждая, брать ли нам Камамбер или нет – рядом с нами «образовался» довольно пожилой гражданин. «Товарищ» свирепо вскрывает одну за другой коробочку с «Камамбером», тычет туда пальцем, и недовольно ворча, откладывает их в сторону. Толкаю Игоря в бок:
; Смотри, как нужно выбирать сыры.
; Ну и что, потычу я в него пальцем, и что? Это же мягкие сыры, не морочь себе и мне голову – бери три коробочки и айда за вином.
   С выбором вин всё гораздо проще, мы почти каждый день покупали бутылку красного вина из провинции Лангедок-Руссильон. И совсем не потому, что мы такие знатоки французских вин, просто Руссильон, звучит как-то тепло, совсем по-русски. Да и вино вполне себе приличное, и у нас ни разу не возникло желания купить Бордо или там Шабли. Если честно, не знаю, сколько они стоят в Париже, да и продают ли их в супермаркетах.
   Игорь укладывает в корзинку три бутылки «Командира» (по 4 евро каждая). По пути к кассе, добавляем два батона хлеба, (они размером с нашу городскую булку), правда «небольшая» разница в цене – у них 2 евро за штуку, наша 15 рублей за булочку. Пачку шоколадного печенья для внучки Сони (оказалось, зря, у неё случилась аллергия на сладкое) – 2 евро. Плитку шоколада с начинкой – те же 2 евро. Замечаете, все цены в Париже танцуют от 2 евро, а у нас это сейчас 140 рубчиков ; вот так.
 ; Ой, про девчонок (дочки и старшие внучки) забыли, что им привезём?
 ; Да вот же парфюмерный отдел, пойди, выбери чего-нибудь, ; «щедрым жестом» заканчивает Игорь наш шопинг.
   Плетусь в этот самый отдел (вы, наверное, уже поняли, ни духов, ни дорогой косметики мы позволить себе не можем), выбираю четыре больших банки, по моему, это крем для лица по 3 евро за штуку (по приезде домой выяснится, что это восстанавливающий гель для волос). На выходе из супермаркета две кассы. Скромно одетые, усталые парижане безропотно стоят в очереди. Наши покупки уложились в 60 евро.
   На улице уже зажглись фонари, все столики в уличных кафе заняты.
В воздухе запах кофе и табака, мы идём последний раз по Клиши, впитывая запахи ночного Парижа. Две «бомжихи» сооружают навес из плёнки над «своими» скамьями – матрасы уже разложены; вместо подушек баулы с барахлом. Женщины о чем-то громко переговариваются, предположу, что о грядущей ночи: то есть, быть сегодня дождю или нет.
   Вот мы и в отеле – закончилось наше путешествие в Париж. Распахиваем окно, готовим традиционный ужин (после лукового супа на Монмартре ничего не ели), открываем бутылку красного вина и …
 ; Давай выпьем за то, что мы осилили эту поездку, ; произносит супруг (ну, не может он просто так выпить, без тоста…).