Гранатовые косточки. Глава 4. Гавань

Ночь выдалась душная, уже несколько дней палило солнце, а на небосклоне не мелькало ни единого тончайшего облака. Тишину в доме нарушало лишь назойливое гудение в ушах — побочный эффект химиотерапии, который сводил Кима с ума. По телу пробежала знакомая лихорадочная волна жара, сменяющаяся резким, пронизывающим до костей холодом. Жажда заставила его подняться с кровати.

Он двинулся по тёмному коридору, придерживаясь за стену. Влажный след от его ладони оставался на безупречно оштукатуренной поверхности. Тело стало чужим, непослушным и слабым, но жажда была сильнее.

Из-под двери на кухню струился тусклый свет. Ким толкнул её и замер на пороге.

Освещённая лишь тусклой подсветкой гарнитура, кухня казалась заброшенным кораблём в ночном море. И там, у острова, сидела Зоя, уткнувшись в экран телефона, медленно пила чай из большой кружки. Перед ней на тарелке лежал кусок шоколадного торта, аккуратно отрезанный, с одинокой вилкой рядом. В её облике не было и тени дневной собранности: волосы распущены, и синие с рыжим пряди мягко обрамляли её лицо, лишённое всякого напряжения. Она была в просторной, растянутой футболке, и ткань сползла с одного плеча, обнажив хрупкую ключицу и бледную кожу.

Ким остановился в дверном проёме, наблюдая за ней. Эта картина была настолько непохожа на образ стерильной, непоколебимой медсестры, что он почувствовал лёгкий укол странного любопытства.

— Ночной дозор? — его голос прозвучал хрипло от сна.

Зоя вздрогнула и резко подняла на него глаза, мгновенно вернувшись в реальность. Смотрела настороженно.

— Я не могла уснуть, — просто сказала она.

Ким шагнул к холодильнику, достал бутылку с водой и прислонился к столешнице напротив неё, делая долгий глоток. Его взгляд скользнул по торту.

— Питание по протоколу? Овсянка на завтрак, торт на ужин? — собственная насмешка удивила даже его.

Зоя пожала плечом, и ткань футболки съехала ещё чуть больше. Ким почувствовал, как сжались мышцы его живота, облизнул пересохшие губы.

— Иногда протоколу нужен перерыв, — она отломила маленький кусочек торта вилкой, но не стала его есть. — Чтобы не сойти с ума.

Ким наблюдал за её движением, за тем, как пальцы сжимали ручку вилки. Внезапным, почти импульсивным движением он наклонился и взял этот кусочек прямо с её вилки губами. Шоколад оказался на удивление нежным и не слишком приторным.

Он выпрямился, медленно прожевывая, его глаза не отрывались от неё. И вот тогда он уловил это. Не запах больницы, химии или пота. А что-то свежее, простое, совершенно ей не подходящее.

— Ты пахнешь… травой? — спросил он, наморщив лоб. — Или сеном?

Зоя на мгновение смутилась, отвела взгляд.

— Детский шампунь, — пробормотала она. — «Алоэ и ромашка». У меня на всё остальное аллергия начинается. Кожа чешется.

Она произнесла это с лёгким раздражением, как будто признаваясь в досадной слабости. Но для Кима этот факт внезапно показался не слабостью, а чем-то… трогательным. Это было так по-человечески. Так далеко от всего, что его окружало: от дорогих парфюмов, металла оружия и запаха денег. Это был запах простоты, которую он давно потерял, а теперь вдруг обнаружил в два часа ночи на своей кухне.

Уголки его губ дрогнули в едва уловимой улыбке.

— Мило, — произнёс он тихо, почти про себя, и сразу же как бы спохватился, отхлебнув воды, чтобы смыть и эту слабость, и этот неожиданный приступ нежности.

Он оттолкнулся от столешницы.

— Спокойной ночи, Зоя. Не объедайся.

Утром вернулась разбитость. Привычные замеры и лекарства для восстановления. Ким с тоской взглянул на овсянку с вяленым яблоком, поданные шеф-поваром. Как тот ни пытался сделать его еду более приемлемой, она всё равно на вкус оставалась, как бумага. Он уже доедал овсянку, когда Зоя твердой рукой поставила перед ним тарелку с куском торта.

— Перерыв от протокола? — усмехнулся Ким.

— Перерыв от протокола, — подтвердила она.

Ким пальцем подцепил карман на форменных штанах Зои и притянул ближе к себе.

– За пределами медицинской комнаты я не хочу видеть эту форму, поняла?

Зоя вопросительно качнула головой, щёки слегка порозовели.

– Меня тошнит от всего этого, — повторил он тише, уже почти шёпотом, и его палец разжался, отпуская ткань.

Он отвернулся к торту, давая ей и себе возможность отступить на прежние, безопасные позиции.

Вечером в особняке Кима царил иной, яростный ритм. Он только что вернулся после изматывающих переговоров, где его воля, сломала сопротивление двух упрямых поставщиков. Восторг ещё пел в крови, заглушая фоновую усталость. Ему нужно было движение, действие, подтверждение своей силы. И он нашёл его на кухне.

Воздух был густым и едким от аромата перца гочугару, чеснока и кунжутного масла. Ким, сбросив пиджак и закатав рубашку до локтей, стоял у мощной плиты, ловко встряхивая вок. Рядом, на столешнице из черного гранита, выстроились маленькие пиалы-панчаны: алое кимчи, маринованные ростки сои, шпинат с кунжутом, колечки острого осьминога. Это был вызов миру, который пытался его ослабить.

На пороге замерла Зоя. В руках она держала контейнер с куриной грудкой и брокколи — её скучное, предсказуемое оружие в войне за здоровье.

— Убери это, — прорычал Ким, не оборачиваясь, его внимание было приковано к булькающей, ярко-красной массе в сковороде. — Сегодня ужинаешь со мной.

— Мой рацион... — начала она, но её голос потонул в шипении масла.

Ким резко развернулся. В одной руке — поварёшка, с которой капал обжигающий соус. Его глаза горели тем самым огнём, что устрашал его партнёров на переговорах.

— Твой рацион сегодня — это то, что я готовлю. Садись.

Его тон не допускал возражений. Он был снова боссом, хозяином положения. Он налил из кастрюли в две глубокие керамические миски дымящееся рагу — Мэун Хемультан. В его миске жидкость была почти чёрной от остроты, в её — чуть светлее, но всё равно пугающе красной. Рядом с её миской он со стуком поставил ложку и металлические палочки.

Зоя медленно подошла к столу, опустилась на стул. Осторожно посмотрела на бурлящее красное море перед ней.

— Это очень остро выглядит.

— Это ещё нормально, — фыркнул Ким, уже набрасываясь на свою порцию. Он ел с наслаждением, не морщась, лишь слегка выдохнув раз паром. — Корейская еда для корейцев. А ты... — он прищурился, изучая её, — ты ешь как больная птица. Без вкуса, без жизни. Наверное, и русская еда такая же — пресная, чтобы не разбудить дикого зверя.

— Русская еда очень даже разнообразная. И острота у нас есть, — она впервые позволила себе нотку обиды.

— Такая же нелепая, как ваш акцент?

— Прошу прощения? — Зоя вскинула брови.

— Твой акцент просто ужасен, – продолжил подначивать Ким.

— Я бы ещё стерпела такое оскорбление от носителя образцового варианта языка, но уж кто бы говорил, господин Ким…

Зоя из чувства противоречия смело ухватилась за ложку. Он следил за ней, как тигр, ожидая реакции. Она медленно поднесла ложку ко рту, сделала маленький глоток.

И… её словно ударило током. Глаза мгновенно наполнились слезами, она закашлялась, пытаясь проглотить обжигающую лаву. По щекам потекли слёзы.

Ким хмыкнул, довольный. Его эксперимент удался.

— Слабый западный желудок. Я всегда спал только с кореянками. Они знают, как нужно есть. Они знают, как нужно слушаться. Они не кашляют за столом. Их не нужно учить простым вещам.

Зоя отпила воды, вытерла тыльной стороной ладони слёзы. И посмотрела на него через стол. Сквозь слезящиеся глаза её взгляд был твёрдым, с вызовом.

— А они знают, как улыбаться? Или это тоже против правил?

Не дожидаясь ответа, она цепко взяла палочки. Отпила немного бульона, затем подцепила кусок осьминога. Поднесла ко рту. Разжевала. Снова закашлялась, но на этот раз не отступила.

—Наше острое немного другое, — просипела она голосом севшим от перца. — Но у нас это… глубже. Не просто жжёт язык, а… согревает душу. Как хорошая баня после мороза. Горчица, например, квас с хреном. А это… как удар током.

Ким замер с палочками на полпути ко рту. Его насмешливый интерес сменился настоящим.

— Что ты имеешь в виду? Как баня?

Критика её национальности была ширмой, за которой он прятал свою настоящую вовлечённость, провоцируя Зою на реакцию..

— Горячий пар, березовые веники… потом в сугроб. Или в прорубь ну или просто облиться. Чтобы кровь бежала быстрее. У вас же тоже есть бани.

Ким кивнул. Она снова попробовала суп, уже более уверенно, хоть глаза и слезились. Ким молча пододвинул к ней пиалу с нежным шпинатом в кунжутном масле.

— Ешь это. Чтобы не сжечь желудок. Ты мне ещё нужна.

Его слова прозвучали как приказ, но в них сквозил странный отзвук заботы. Он наблюдал, как она пробует шпинат, его взгляд прикован к её губам, покрасневшим и опухшим от остроты. Они казались такими чувственными. Он видел, как кончик её языка коснулся губы, снимая каплю соуса, и его собственный рот пересох.

— А что ещё едят в Корее? Кроме того, что обжигает рот? — спросила она после паузы, её голос был немного хриплым.

Ким отвёл взгляд, снова надевая маску невозмутимости.

— Много чего. Еда — это важно. Это как язык. Рис — это жизнь. Кимчи — это душа, — он ткнул палочками в сторону её миски. — Ты должна это уважать. Доедай.

— А вы? Вы уважаете других? Меня?

Он бросил взгляд на её грудку на пару и брокколи в контейнере, и на его лице появилось неподдельное презрение.

— Я уважаю силу. Силу духа, силу вкуса. Твоя еда… она не имеет силы. Она для слабых.

Вдруг он резким движением протянул ей кусочек маринованной груши из другой пиалы. Сладкой и нежной, чтобы снять остроту. Жест мог бы сойти за заботу, но был выполнен так, будто он просто убирал со стола помеху.

— На. Чтобы не жгло.

Зоя взяла грушу. Их пальцы едва соприкоснулись. Она положила сладкий плод в рот, и её лицо смягчилось, напряжение от остроты ушло, сменившись тихим удовольствием. Он заворожённо наблюдал за этой метаморфозой: боль и жар, сменяющиеся на сладость и покой. Его ярость, его напряжение, вся его борьба — всё это спрессовалось в один плотный, горящий комок внизу живота.

Он резко встал. Стул с скрежетом отъехал назад. Ким наклонился над столом, его лицо оказалось в сантиметрах от её. Он видел, как зрачки расширились от удивления, застилая радужку тёмной мглой.

— Ты права. Тепло внутри… это лучше, — его голос был тихим и ломким. — Но огонь… он быстрее.

Он не дал ей ни секунды на реакцию. Его пальцы грубо впились в её подбородок, запрокидывая голову, и его губы с силой прижались к её губам. Это было нападение. Акт агрессии и доминирования. Его губы были жёсткими, они двигались грубо, заставляя её снова ощутить обжигающую остроту перца, которая всё ещё пылала на его языке. Он хотел, чтобы она обожглась им, чтобы почувствовала его вкус, его силу, его боль.

Зоя застыла на мгновение, парализованная неожиданностью и грубостью. Затем её ладони упёрлись в его грудь, пытаясь оттолкнуть, но он держал её с силой, которой она не ожидала в его состоянии.

Отпустил её так же внезапно, как и схватил. Они оба тяжело дышали. Шквал эмоций на её лице — от гнева до испуга. Его губы горели, а по жилам бежало возбуждение, на секунду затмивший и боль, и усталость, и саму болезнь.

— Вот, — выдохнул он. — Теперь ты знаешь настоящий корейский вкус.

Он оставил её одну среди полупустых пиал, с губами, обожжёнными дважды: перцем и его яростью.

Девушка медленно подняла дрожащую руку и коснулась пальцами губ. Они пылали. Она всё ещё чувствовала давление его касаний на своём подбородке и вкус остроты, смешанный с его металлическим привкусом и собственной кровью от прикушенной во время борьбы губы.