Камень - ножницы - бумага

(короткая повесть или длинный рассказ)

                Камень, ножницы, бумага.
                1

Дорога к карьеру пролегала через лес. Вековые замшелые сосны и ели стояли
по обеим сторонам. Солнце с зенита уже держало путь к западу, цепляясь за верхушки сосен, но ещё хорошо освещало, папоротник и прочую буйную
растительность под деревьями. Огромные гранитные валуны соседствовали с
древесными стволами, и те, и другие – покрыты разноцветным мхом.
   На дороге попадались лужи и, конечно же, кочки и ухабы. Как же без них на российских дорогах!? Собственно говоря, это была не дорога даже, а путь,
который проложили к месту добычи гранита. Поэтому, наверное, и сама дорога, и обочина были усыпаны серо-розовым гранитным щебнем и крошкой. Навстречу попадались грузовики. Мощные, уже гружёные красно-оранжевые монстры, переваливаясь на неровностях дороги, поравнявшись с нами, обдавали солярой. И вместо запаха сырого хвойного леса в нашей кабине долго держался запах выхлопа. Видя такое положение вещей и мою легкую досаду, водитель оправдывался:
   - Закрыть бы окно, да в машине душно будет. Вы ещё и на своей стороне окно приоткройте, гарь быстро выдует.
   Наполовину опустив стекло кабины, благо ехали мы не  шибко, и сквозняка можно было не бояться, я смотрел на мозаику красок: освещённые солнцем стволы деревьев, темно-зелёную хвою, мягкий мох похожий на замшу, ярко-красные листочки кустов и неизвестные мне голубые ягоды. При нашей езде
 всё можно было разглядеть подробно.
   Водителю же было скучно ехать, по давно знакомой дороге, молча. И он, как, впрочем, всякий водитель, занимал себя и меня разговорами:
   - А зачем торопиться? – сказал он, как бы извиняясь за небыструю езду.-
- Поспешишь – людей насмешишь. Потихоньку доедем. Теперь уж немного осталось, может быть, полчаса…
   - Вот еду я, и всякий раз думаю, - продолжал он после небольшой паузы, –
как чудно природа устроена! Откуда такая гранитная твердь появилась, и как
на этом камне вырос дремучий лес? Чудно!
   Мне и самому было это интересно. Всегда восхищался мощью и величием земных сил. Но теперь меня занимали другие мысли: успеть бы до конца рабочего дня в контору карьера, чтобы оформить необходимые документы, и уже завтра с утра начать отгрузку камня в Самару. Это здесь гранитом дороги усыпаны, и валуны гранитные в лесу с валежником перемежаются, а у нас в Самаре, на Средней Волге, этот камень дорогой. Он идет на отделочные работы и изготовление монументов. Для монументов и нужен мне этот камень.
   - Закурю с вашего позволения? – спросил меня водитель.
   Такой неожиданно витиеватый оборот речи звучал в его устах необычно, но приятно.
   - Курите, машина-то ваша, - ответствовал я ему. – Я бросил курить уж
лет около двадцати тому назад. Поначалу, как бросил, раздражал табачный
дым, а теперь ничего – привык.
   Водитель на ходу достал из помятой пачки сигарету, прикурил. И к запаху леса, дороги, бензина прибавился ещё и запах табачного дыма.
   После очередного поворота взору неожиданно открылась фантастическая картина – карьер. Зрелище было такое, что, будто, это и не Земля вовсе, а  поверхность какой-то загадочной безжизненной планеты. Поражали и масштабы, они были поистине космическими. Везде груды камня, огромные гранитные блоки, горы гранитного щебня. Срезы породы вертикальной стеной срывались вниз, образовывая террасы,  которые, в свою очередь, геометрически правильной спиралью, уходили вглубь земной плоти.
   Солнце опустилось уже довольно низко, и освещало только один край чаши карьера – зубчатый и неровный. Освещенная сторона поражала необычайным цветом. В багровых лучах заката искрилась нежно-розовая порода. Неосвещенная часть тонула в глубокой синей тени. Эту фантастическую картину дополняли диковинные машины: ковшовые и роторные экскаваторы, бульдозеры, гигантские дисковые пилы, бурильные машины. И совсем нелепо сбоку прилепились вагончики карьерного управления. Попросив водителя подрулить, как можно ближе, наскоро попрощавшись, почти на ходу выпрыгнул из машины. Времени в запасе оставалось совсем мало, и я поспешил к одному из домиков, полагая, что именно там находится нужное мне ответственное лицо, имеющее полномочия отпустить потребителю, то есть мне, продукцию.
   Отворив обшарпанную дверь вагончика, я вошёл внутрь. Помещение было наполнено деловой атмосферой. Воздух представлял собой настой из табачного дыма и кофе. За столом сидело, по-видимому, то самое ответственное лицо, которое и должно было помочь мне решить вопрос жизненно важный и злободневный. Но, судя по поведению и выражению этого лица, человек, сидящий за столом, вовсе не собирался делать что-либо. Подойдя ближе, не решаясь  присесть на шаткий стул, стоящий рядом, я кашлянул и подал голос:
   - Уважаемый, не подскажете ли мне – правильно ли я сделал, обратившись к вам по поводу отгрузки гранитных блоков? У меня и бумага есть, должным образом оформленная в центральном офисе вашей компании, что в Выборге находится.
   Очевидно, что-то включилось внутри этого человека, которого звали Н. В. Силантьев, если верить картонной табличке, прикнопленной над его головой, чуть-чуть левее чахлого фикуса. Н. В. Силантьев поднял на меня взгляд, и я понял, что ошибался, столь поспешно осудив его в равнодушии. На его широкоскулом лице сияла обезоруживающая улыбка, улыбка, которая присуща скандинавам – открытая детская и с оттенком смущения.
   Стою с протянутой рукой, как истинный проситель, а «зам. по работе с клиентами – Н. В. Силантьев», поставив жирную точку в каком-то важном  документе, выходит из-за стола, протягивает мне руку и представляется, теперь уже человеческим голосом:
   - Николай! Чем могу служить? Чаю хотите? – и, не дождавшись ответа, нажимает кнопку электрического чайника, споласкивает, видавшие виды, чайную чашку без блюдца, выливая остатки воды в кашпо фикуса, достает из ящика стола конфеты и чай в пакетиках.
   - Вы присядьте, будьте добреньки, - предложил он, показывая рукой к широкому окну.
   Оказывается, в этом вагончике, кроме фикуса, письменного стола, стеллажа с документами, были ещё и пара кресел с чайным столиком. Опустив руку с зажатой в ней накладной, присев на краешек кресла, я смотрел на противоположную стену, украшенную сертификатами, дипломами и еще какими-то бумагами, очевидно очень важными. Они были освещены прямыми лучами заходящего солнца, пробивающимися через запыленное стекло окна и мириады пылинок, которые беспорядочно кружились внутри помещения. Щелкнул выключатель  чайника – чай поспел. Хозяин вагончика стал разливать чай по чашкам, предлагая конфеты.
   - А документик дайте-ка сюда, он вам мешает чай пить, – шутливо и по- доброму сказал Николай.
   - Мы его сейчас рассмотрим, завизируем, заштампуем, - продолжая шутить,
он взял из моих рук накладную, поизучал её внимательно, что-то отметил для себя, подписал в нужном месте, щелкнул штемпелем и оставил лежать на рабочем столе.
   - Ну, а теперь давайте чай пить, - предложил мой собеседник, присаживаясь напротив.
   - Мне бы с делом поскорее разобраться. Уж вечереет за окном, - пытался шутить и я.
   - Не беспокойтесь, дело уже само делается. Поспешишь – людей насмешишь.   
   С улыбкой отметив про себя, что уже слышал эту пословицу сегодня, я
подумал: «Очевидно это их общий принцип жизни – не спешить, не суетиться, не беспокоиться попусту».
   Попили чаю с простыми карамельками, обменялись репликами о погоде, о житье-бытье. Николай подошёл к рации, что стояла на столе вместе с факсом, монитором и письменным прибором, отдал распоряжение, получив скрипучий ответ, который я не смог разобрать. Надо заметить, что мобильная связь в карьере и в лесу вовсе не работала, поэтому пользовались обычной телефонной связью, а внутри чаши карьера использовали рацию.
    - Ещё будете чаю? – любезно спросил меня  «зам. по работе с клиентами». - Нет? Тогда идемте к месту погрузки прогуляемся, предложу вам нашу продукцию.
   Выйдя из помещения, уже в который раз за сегодняшний день, я был пора-
жён красотою ландшафта и свежестью воздуха, теперь уже вечернего. Дождавшись пока мой товарищ выйдет и закроет вагончик, последовал за ним по обозначенному и оборудованному спуску в карьер. Оказавшись в тени, почувствовал ощутимый холодок, застегнулся на все пуговицы и накинул капюшон ветровки.
   - Вот, пожалуйста! Это вам подойдет больше всего, - мы остановились
возле гранитных блоков, и Николай указал на них. – По тоннажу эта партия соответствует накладной. Блоки разной величины – есть возможность изготовить из них разнообразную продукцию для клиентов с различными требованиями и финансовыми возможностями.
   - Качество продукции гарантируем! – похвалился он. – Эти блоки добывали не взрывным способом, а выпиливали из монолита дисковой пилой. Взрывом
ведется добыча гранита для бута, щебня и крошки. В этих блоках состав однородный плотный, микротрещин нет. Предлагаю именно эту партию.
   Пока я оглядывал предложенную мне продукцию, любуясь своеобразной красотой камня и прикидывая, что бы могло получиться из этих глыб, мой
собеседник предложил:
   - А об отгрузке мы могли бы распорядиться уже сейчас. У вас в накладной указано транспортное средство… - он вопросительно посмотрел на меня.
   - Фура в пути, будет здесь завтра утром, - виновато ответил я, упрекая себя в нерасторопности.
   - Замечательно, чудесненько, - утешил меня Николай. – Сейчас мы с вами
промаркируем то, что подлежит отгрузке, отдадим распоряжение утренней смене – бригаде погрузчиков и пойдем допивать наш чай.
   - А как выбраться из этой лесной глуши? – высказал я озабоченность.
   - И об этом не беспокойтесь, и об этом мы сейчас распорядимся. Идемте наверх, вы, смотрю, озябли.
   Действительно, вечерний холодок каменной чаши уже проникал через все
мои легкие одёжки, и мы поспешили наверх, к вагончикам, которые были освещены закатным солнцем.
   Усадив меня в кресло, Николай Силантьев подошёл к рации, задал несколько вопросов, получил скрипучий ответ и, удовлетворённо потирая руки, подошёл к чайному столику.
   - Ещё по чашке чаю успеем выпить, пока здесь будет машина, с которой вам по пути.
   Но по чашке чая выпить не удалось. Из приоткрытой двери послышался звук мотора подъезжающей машины. Мы попрощались крепким рукопожатием, похлопали друг друга по плечу, и я, взяв свою документацию, поспешил к машине. Каково же было моё удивление, когда я увидел знакомую машину и знакомого водителя. Забравшись в уютную, как мне теперь казалось, кабину, улыбнувшись знакомому водителю, приготовился к доброй дороге. Отметив про себя, что день был удачным, расслабился в пассажирском сиденье, чтобы отдохнуть. Дорога была пустынная – ни навстречу, ни по пути не попадались ни машины, ни люди. Ехали мы не спеша, преодолевая неровности дороги. Вечера в начале осени на северо-западе страны сырые и холодные, а в кабине тепло и уютно, и слегка покачивало, убаюкивая. Опускались сумерки. Солнце спряталось за деревьями, и лесной коридор по которому мы ехали, наполнился темной синевой. Фары ближнего света выхватывали из сгущавшихся сумерек: то участок дороги, то стволы деревьев, то каменные глыбы на обочине, в зависимости от того, в какую сторону покачивалась на ухабах машина. Вдруг в свете фар оказалась фигура человека, двигавшегося в попутном с нами направлении. Приблизившись, сбавили ход, и я смог разглядеть, что это - женщина в резиновых сапогах, брюках, ветровке, с «сидором» за плечами и лукошком в руках. Похоже, что она и не собиралась «голосовать». Водитель, обогнав путницу метра на три, остановился. Фигура в ветровке, подойдя к машине, открыла дверь,  поставила лукошко рядом со мной  и, не спрашивая разрешения, забралась в кабину.
   - Здорово, Митрич, - сказала она, снимая с себя заплечный «сидор».
   - Привет, привет, Виктория, - поздоровался Митрич.
   - Владимир Алексеевич, можно просто Володя, - представился я новой спутнице, а заодно и водителю.
   - Пал Митрич, ну вот и будем знакомы, - весело забалагурил водитель.
   - Это как раз тот случай, когда третий - не лишний, втроём и теплее и веселее, - подытожил он.
   От Виктории исходил приятный запах лесной свежести  и простых духов. Её присутствие внесло частичку уюта в наш чисто мужской  быт на колёсах.
   - За ягодами лечебными  ходила? Много ли насбирала? Экую даль ходила! Притомилась, поди? – продолжал балагурить Митрич, задавая вопросы. Не  дожидаясь ответа, задавал новые. - Умнейшая ты женщина, Виктория! Знаешь всякую травку-козявку, где и когда собирать и как ею пользовать больных. И по хозяйству сама управляешься, а хозяйство одной вести нелегко, согласись.
   - Нелегко. Да я уж привыкла. И раньше сама управлялась - мой-то ни единого дня не просыхал. А как помер, даже полегче стало. Свет в окошке увидела, людей вокруг.
   - И люди сами к тебе тянутся – душевная ты, - с доброй улыбкой сказал Пал Митрич.
   Я тоже заулыбался почему-то. То ли от того, что рабочие текущие дела удачно завершились, то ли от того, что находился в такой приятной компании, как раз посередине. И даже совсем не думал о том, как мне добираться от трассы в Питер. Грузовичок Митрича с горным инструментом в кузове направлялся в противоположную сторону, почти к границе с Финляндией. И мне предстояли хлопоты по поиску ночлега в небольшом придорожном поселке.  Словно прочитав мои мысли, Пал Митрич говорит:
   - Да и пироги у тебя, Виктория не переводятся в печи,  словно гостей ждешь. Вот и гость тебе – Владимир Лексеич. Примешь в постояльцы-то, а?
   - Не отказывайся, Лексеич, от приглашения. Где ты сырым осенним вечером еще лучше ночлег найдешь, – продолжил шофер, обращаясь ко мне.
    И подумать я не успел, согласиться мне или нет, если пригласят, а Виктория отвечает:
   - Отчего не принять, приму. Владимир Алексеевич человек приличный,
обходительный, культурный – сразу видать. Если Владимир Алексеевич не побрезгует, милости просим.
   У меня не было оснований брезговать и отказываться от любезного предложения, я повернулся к ней и улыбнулся в знак согласия. И она улыбнулась легкой приятной улыбкой и глазами. Секунды три-четыре мы смотрели в глаза друг другу, пока словоохотливый Митрич не  выпалил:
   - Всё! Приехали!
   Грузовичок остановился. Виктория спустилась из кабины на обочину, я
 подал ей лукошко, сам взял вещмешок. Пал Митрич похлопал меня по плечу, хитровато улыбнулся:
   - Счастливо переночевать!
   Мотор заурчал, и машина покатила дальше, оставив нас на лесной дороге в густых сумерках. Глаза постепенно привыкли к темноте.
   - Ну, что ж, пойдемте, - произнесла Виктория. – Идите за мной, не отставайте.
   И мы пошли через лес на огонек, который виднелся меж деревьями совсем
неподалёку. Я старался не отставать и ступал след в след, поскольку    тропинка была лесной, неровной. Буквально через три минуты мы оказались у ветхого крылечка. В маленькое окошко сеней, изнутри, светила «дежурная»
лампочка. Она-то и была тем путеводным огоньком, что светил нам. Дверь была не заперта, но сидела плотно. Вика стучала кулачком и пинала ножкой,
пытаясь открыть её. Отстранив Вику, я, упёршись плечом, толкнул дверь, она поддалась…
   Чайник свистел, как паровоз, обдавая паром пучки трав, нанизанных на шесток над плитою. Лампочка на проводе свисала с потолка и разгоняла по углам сумрак и добрых домовых, а мы весело болтали ни о чём, как давнишние друзья, старые знакомые. Было тепло и уютно на маленькой деревенской кухне с самодельной печкой, которую Вика сложила своими руками. С одной стороны меня грела печка, а с другой – тепло женской руки, что была совсем близко ко мне, почти касалась.
 - Ах! Что-то заболталась я, разве так гостя встречают, - извинилась Вика, вспорхнув с табуретки. И принялась хлопотать, подавая на стол угощение:
пироги, которые  Митрич нахваливал, варенье из лесных ягод, загадочную
бутылочку, с какими-то корешками внутри.
     Я сидел и любовался на её стать, расторопность, ловкость движений, улыбчивое лицо, руки. Несомненно, женщина она была немолодая, но возраст не определялся и не бросался в глаза. В  ней была какая-то спокойная красота, нежность, но не изнеженность.
     Стол мигом оказался уставлен тарелочками с угощением, бутылочками
и рюмочками. Я сразу-то  не понял, какие яства на столе, и не пойму, пока не попробую.
  - Вот! Чем богаты - тем и рады, -  пригласила к угощению Виктория.
  - Сама-то садись, хватит хлопотать, стол уже ломится.
  - Ой! Скажете тоже. У нас всё по-простому, по-деревенски. Это у вас, у городских всё культурно и красиво.
  - А давай на «ты», -  предложил я Вике.
  - Давайте.
  - Ну вот, опять, - укорил я.
  - Прости, больше не буду на «вы» - с обезоруживающей улыбкой ответила
милая хозяйка лесной избушки.
    Мы уселись за стол, совсем рядышком, принялись любезно ухаживать друг за другом, накладывая в тарелки угощения и откупоривая бутылки. Когда рюмочки были наполнены и тарелки тоже, Вика вдруг опять вспорхнула из-за стола, подошла к магнитоле и громко щелкнула кнопкой,  Полная вкусных ароматов кухонька наполнилась чудесными звуками. Наконец всё готово, мы подняли рюмки, чтобы чокнуться и выпить на брудершафт. И, как-то так неловко  получилось, что я, неуклюжий медведь, задел локтем тарелку с грибочками, она вся целиком  вывалилась на подол её платья. Экая неловкость, право. Я засуетился было, а Вика звонко засмеялась, стряхнула солёные  грузди с подола в помойное ведро и взъерошила мою голову:
  - Ах ты, шалунишка! – с милой улыбкой сказала она, а у меня от этих слов
и всего происшедшего закружилась голова, хотя мы и выпить-то не успели.
Она без стеснения, как будто была одна, подняла подол платьица и стала его застирывать, поливая водой из алюминиевой кружки. Мне и угощения не надо было, ни наливок, ни настоек. Смотрел на её ноги, гораздо выше колен и не мог оторвать взор. Она заметила это, смотрела на меня с улыбкой, а сама
продолжала маленькую постирушку. Я тоже улыбался, но глуповато.
  - Ну вот, всё в порядке, продолжим маленький банкетик по случаю знаком-
ства, - защебетала она.
  - С удовольствием! – только это я и в состоянии  был ответить, сидя не шелохнувшись, боясь спугнуть красивую сказку или сон. Да, это всё было похоже на сон. И вечернее чаепитие в избушке, у самого края  хвойного леса,
и женщина, совсем не знакомая, но простая и понятная, как родной человек.
  - Все неприятности позади, давайте, наконец, выпьем и хорошо закусим.
Я, откровенно говоря, проголодалась, да и вы, наверное, тоже, - произнесла
хозяйка гостеприимной избушки.
  - Вика! Ты забылась? -  сказал я, взглянув на неё с лёгкой укоризной.
  - Прости уж меня, опять на «вы». Я провинилась перед тобой, и ты можешь меня наказать, лишить сладкого поцелуя, - с наигранной грустью ответила
Вика, но в глазах её скакали озорные искорки.
  - Не думай, пожалуйста, что я так жесток,  Давай выпьем твоей наливочки
и поцелуемся, наконец, давно уже пора это сделать, - сказал я, поддерживая её игру.
     Подняли рюмочки, чокнулись, выпили, и, глядя в глаза друг другу при-
близили лица. Губы соприкоснулись, руки наши, на ощупь, поставили рюмочки на стол и тоже соединились. Наливочка делала своё дело: тела слились в объятиях, а губы в поцелуе. Традиционный поцелуй, на брудершафт, превратился в страстный, долгий, влажный поцелуй. За столом уже стало тесно, и она повела меня за руку из уютной кухоньки в сумрачную, неизвестную глубину дома. Я полностью доверился ей, теплу её руки и запаху тела, который мне понравился ещё в кабине грузовичка. Глаза начинали постепенно привыкать к сумраку. В горнице было достаточно света, струящегося из кухни, широкая постель покрыта светлым. Виктория грациозно снимала платьице и её тело тоже светилось белым, и бельё на ней  было беленькое. Она доверчиво прижалась ко мне, обнажённая, как будто
озябла немного. Почувствовав, как мягко прижалась ко мне её грудь, в шёлке бюстгальтера, как  ножка её скользнула между моими, чтобы тела стали ближе, я уже не в силах сдерживаться стал покрывать её поцелуями. Всю, всю. Уже ничто не мешало мне, и белье тоже: ни трусики, ни бюстгальтер…
     Её голова лежала на моём плече, мы о чём-то болтали. Белоснежное атласное покрывало было похоже на  перепаханную бурунами гладь моря. Что произошло? Простынь и покрывало  помяты, и подушки в разных углах кровати, а мы не замечаем этого, нам очень хорошо, нам божественно хорошо. В окно заглядывала бесстыжая луна, мы возлежали на волнах простыни нагие и нас это нимало не смущало. Казалось, так было всегда и так будет. Но завтра мне уезжать, а думать об этом не хотелось. Всё же усталость взяла своё и мы уснули в обнимку.
    Проснулся я ещё затемно, плохо ориентируясь в малознакомой обстановке,
попытался встать, но меня поймали горячие жадные руки и снова уронили в постель. Её тело накрыло меня, губы прильнули к моим. Мы затрепетали  в едином порыве. Когда тела перестали сотрясать ложе, и дыхание успокоилось, Вика тихонько встала и пошла на кухоньку, а я лежал на спине и, постепенно  возвращаясь к реальности, размышлял о предстоящем дне. Из кухни послышался запах кофе. Вика подошла ко мне, наклонилась и поцеловала, приглашая завтракать. Кофе пили молча, только гренками хрустели. И собирались молча. Вышли из дома, притворив сени, и пошли на остановку междугородки, взявшись за руки, тоже молча. Из-за поворота показался автобус. Почему-то стало очень тоскливо. Я посмотрел в добрые глаза женщины и грустно сказал:
  - Прощай.
  - До свидания! – улыбчиво сказала она и подтолкнула меня к распахнувшейся двери маршрутки, чмокнув в губы.
       Автобус тронулся с места. Я смотрел сквозь запотевшее окно на удаляющийся туманный силуэт и улыбался от какого-то очень хорошего и тёплого чувства.
      














                2

    Питер встретил меня сыростью, шумом, громадами зданий. Добравшись
до Московского вокзала, взял свой саквояж из камеры хранения, достал билет, посмотрел ещё раз. Так и есть – отправление поезда через час без малого. В зале ожидания оказались свободные места. Найдя подходящее, устроился поудобнее, достал из саквояжа недоразгаданный кроссворд и попытался на нем сосредоточиться.
     - Э-э-э, молодой человек, - раздался  скрипучий голосок.
     Этот голос принадлежал старушке старинного и странного вида. Окинув
взглядом снизу вверх этот «божий одуванчик», я невольно улыбнулся. На
бабулечке были красные кроссовки, гольфы или, всего вероятней, гетры, связанные из разноцветной шерсти. Юбка гофре и старинная черная бархатная  плисовка дополняли её гардероб.  А на голове у неё была непонятного фасона шапочка, с повязанным поверх шапочки платочком. Ну, точь-в-точь, как у Вероники Маврикиевны. Той самой Вероники Маврикиевны, которая была смешным и добрым кумиром советских людей, когда я был ещё совсем молод. Это обстоятельство расположило меня к старушенции, и я, поддерживая её манеру общения, ответствовал ей:
  - Чем могу быть полезен, сударыня.
  - Будьте любезны вьюноша, помогите мне доставить личный багаж к вагону
поезда, на коем мне предстоит отправиться в славный город на Волге. – витиевато изрекла моя собеседница.
  - С превеликим удовольствием и сию минуту, весь в вашем распоряжении.
     Как я и предполагал дальнейшие события разворачивались по сценарию
известного стихотворения, где есть такие слова: «дама сдавала в багаж
диван, чемодан, саквояж, корзину, картину…». Мы подошли к её багажу,
который состоял из пакетов и пакетиков, мешков и мешочков, коробок и коробочек. Стою и ломаю голову, как все это доставить на перрон.
  - «Объявляется посадка на поезд номер триста тридцать семь: Санкт-Петербург – Самара. Посадка производится на третьей платформе с пятого пути. Нумерация вагонов начинается с головы поезда». - Прозвучал металлический голос в стенах зала ожидания.
  - Извините, мой поезд объявили, пора на посадку, - виновато сказал я
  - Это и мой поезд, как замечательно складываются обстоятельства, мы едем в одном направлении, - отвечала старушка, широким жестом приглашая меня заняться её обширным багажом. Но это была задача не из легких. Возьму в одну руку пакет и коробку, в другую – мешок и корзинку, но все равно большая часть вещей остается не тронутой.
- Ах, молодой человек, чему вас только учат, - не сердито проворчала бабушка, – смотрите, как это делается. Она мигом взяла, невесть откуда оказавшуюся здесь,  швабру. Очевидно, её на минутку оставил технический работник вокзала. Нанизала на рукоять швабры свои узлы, сумки и мешки.
  - Берите за тот конец, - скомандовала она.
     Я взял, и мы странной процессией направились на посадку. Мне было и смешно, и стеснительно, но деваться некуда. Пожилым  надо помогать!
     На перроне было уже легче. Мы спокойно нашли свои места и уладили дела с багажом. Интересно то, что и вагон у нас оказался один и тот же, и купе  по соседству. Вагон постепенно наполнялся путешественниками, как улей пчёлами. Как и пчела взятком, всякий был нагружен своей ношей. Пожалуй, я один только и был, наверное, самым беспечным пассажиром – у меня всего лишь, небольшой саквояж, в котором и помещались все нехитрые принадлежности путешественника-командировочного. Поскольку я не был озабочен размещением своего багажа, то и решил позволить себе созерцание окружающих. А это было довольно интересное занятие. Из наблюдений сами собой напрашивались выводы, что пассажиры делятся на три  категории. Первые, это те, которые ко всему подходят основательно: и к багажу, и к своему месту в вагоне, и к самому путешествию, раскладывая багаж аккуратно, а спальное место оборудуют с уютом. Вторые, это те, которые считают, что достигнув своего законного места, согласно купленному билету, следует первым делом подкрепиться. Они вынимают из сумок и чемоданов обильную снедь и выкладывают её на маленький столик, приступая к поглощению этой снеди с аппетитом и без промедлений. Ну, а третьи, это те, которые, забросив чемодан под диван, начинают знакомиться,  общаться, балагурить и громко смеяться.
     В моем купе оказались именно эти три типа пассажиров. Мужчина сред- них лет, в меру упитанный, с широкой улыбкой на простом лице, раскрыл чемодан и принялся доставать из его недр: целиком запечённую курицу в целлофане, огурчики в баночке, пирожки, мед и масло, варенье и бутылочку «беленькой». Женщина, так же средних лет, но желавшая выглядеть моложе, занялась обустройством своего места: застелила постельное белье, разложила по сетчатым полкам свои туалетные принадлежности, аккуратно развесила на плечиках одежду.  Третий сосед по купе также был мужчина, по возрасту чуть старше среднего, но выглядевший очень моложаво. Этот был, по всему видно, неунывающий балагур и рубаха-парень. Место у него было верхнее, но он не торопился его обживать, общался с пассажирами соседних купе, с нами, пытался заигрывать с нашей попутчицей, но тщетно. Очевидно, дама была пресыщена мужским вниманием, и в этой поездке предполагала отдохнуть от него.
     Тихо-тихо, незаметно, поплыли мимо окон вокзальные строения, киоски, стоящие на перроне, носильщики со своими тележками. Путешествие наше началось. 
- Поехали! – радостно, шутливо сообщил сосед-балагур.
- Вы, как Юрий Гагарин, на заре нашей космонавтики, - поддержал я его добрую шутку.
 - Имею, знаете ли, некоторое отношение к авиации и к космонавтике, - продолжал он
- Какое именно?
- Cамое непосредственное, с вашего позволения. Подполковник военной авиации в отставке Валерий Игнатьев, - представился наш попутчик.
- Почти Валерий Чкалов!! Ха, ха, ха! – пошутил я.
- Так меня и зовите, не обижусь! Ха, ха, ха! – рассмеялся он в ответ.
     Вот, оказывается, какой у меня сосед по купе. Другой сосед увлеченно занимался сервировкой столика. Обратился к нему, а он даже не повернулся. Ну что ж, наверно, ему просто не интересно. Откупоривать бутылочку гораздо  интереснее. Завершив это священнодействие, сосед повернулся  к нам и широким жестом и улыбкой пригласил  к угощению. «Валерий Чкалов» не заставил себя долго ждать,  я же отказался. 
- Милости прошу к нашему шалашу, чем богаты – тем и рады, хлеб да соль, ем да свой, - поговорками, но со странным акцентом, заговорил он.
     И я понял, по акценту, почему этот мужчина не повернулся на мою реп-
лику, и не удостоил её вниманием. Он был глухонемой. Точнее, он был глухой, но не немой.
- Угощайтесь, не стесняйтесь. Жена в дорогу дала, чтобы на всех в купе хватило. Она у меня очень красивая и очень добрая. А я вот инвалид – совсем ничего не слышу.
     Догадка  оправдалась!  У меня тесть был инвалид по слуху, но он понимал по движению губ и говорил, правда, с характерным акцентом, который я и уловил в речи соседа – хлебосола.
- Вы, друзья, не смущайтесь, угощайтесь и общайтесь. Поддержу беседу, потому, что понимаю по губам, - сказал сосед, и продолжил: - Я и машину вожу, у меня новенькая шестерка, зелененькая.
     Милые мои соседи чокнулись по «первой – дай бог не последней» и повели дружелюбную беседу. Дама наша углубилась в изучение глянцевого журнала. Вагон плавно раскачивался и отсчитывал на стыках километры и секунды, и складывал их, складывал и умножал, увеличивая величину и боль
разлуки с Викой. « Отвлекусь, буду смотреть вокруг, послушаю стук колёс». Такие мысли роились у меня в голове.
- «Вика! Да-да, да-да! Вика! Да-да, да-да…» - твердили мне колёса
     Что за наваждение такое! Лучше быть глухим, как мой сосед и не слушать, не слышать этого. А соседи мои довольно быстро  нашли общий язык. «Чкалов», оживленно жестикулируя, рассказывает о своих приключениях в жизни и в небе. Анатолий, так звали моего второго соседа, внимательно и с интересом «слушает» его, заглядывая, буквально, в рот военному летчику. Я тоже оказываюсь невольным слушателем и выясняю, что Валерий Игнатьев шёл к небу нелегкой дорогой, но упорно и целеустремленно, и добился своего. Настоящий летчик – герой. Ему даже пришлось катапультироваться с самолета. И такой способ спасения с аварийного самолета не самый безопасный. Если кто-то два раза или более катапультировался, то по состоянию здоровья списывался с неба на землю.
     Сидим мы на одном плацкартном месте – «соображаем на троих», вернее, Валерий с Анатолием  соображают, а я-то  думать не могу ни о чём и ни о ком кроме Вики.  На противоположной нижней полке – наша «королева» с журналом. А на боковом месте расположилась моя старая знакомая, попутчица до Самары, «Вероника Маврикиевна». Надо заметить, что бабулечка очень уютно расположилась на боковушке. Вещи её были распределены и уложены по рундукам, она перекусила припасёнными бутербродами и заказала  традиционный чай в подстаканниках. Доброжелательная проводница принесла  два стакана чаю в красивых подстаканниках, улыбнулась бабушке, а бабуля улыбнулась мне, пригласив к чаю. От этого предложения я не стал отказываться, чтобы не обидеть попутчицу, да и чаю, признаться, мне хотелось выпить. Уселись мы друг против друга за маленьким столиком и стали чаёвничать, прихлёбывая горячий чай с сахаром вприкуску. К чаю был подан сахар-рафинад в фирменной упаковке. Попивали мы чаёк  да посматривали в окошко. За окном мелькали деревья, столбы, полустанки мокрые от дождя, а дальние перелески терялись в серой пелене. Стаканы опустели и позвякивали ложечками
- Партеечку в шахматы? – предложила мне соседка.
     Я недоумённо и вопросительно посмотрел на неё. Этот мой взгляд «Маврикиевна» расценила как согласие и стала доставать из узелка сумочку, а из сумочки коробку, из коробки коробочку поменьше, а из коробки малюсенькую походную шахматную доску с крохотными фигурками. Мы  аккуратно расставили  их и уставились в шахматное поле. Возможность играть белыми я предоставил даме. Е2 – Е4. И я задумался.
- Ну что же вы, молодой человек?
- Ах, да! Извините, мой ход, - и я, не глядя, неправильно пошел конем.
- Что-то с вами не так, вьюноша, -  констатировала партнерша. -  Вам, видать, не до шахмат. Ну-ка, рассказывайте, что стряслось в вашей   жизни?
- Так, ничего особенного.
- Как это ничего особенного! Вы коня со слоном путаете! Влюбились, да?
- Зацепился.
    И пришлось  поведать ей свою историю. Выслушав меня со вниманием и сочувствием, она взяла мою руку в свою маленькую худенькую ладошку. По руке и по сердцу растеклось спокойное тепло. Посмотрела на меня своими светлыми серыми глазами, улыбнулась.
- Всё будет хорошо, поверь мне, сынок, - и чмокнула меня в лоб. – А теперь давай ходи, иначе эта партия будет считаться твоим проигрышем.
     И в самом деле, жизнь продолжается – поезд мчит каждого из нас к своей цели, на столике расставлены шахматные фигурки, надо сделать обдуманный шаг, чтобы не проиграть. Маленькие изящные слоны, пешки и кони привлекали своей миниатюрностью. А игра с достойным соперником доставляла истинное удовольствие. Эвелина Максимовна, так звали мою шахматистку, оказалась сильным игроком. Эту партию я проиграл, и следующую, и третью партию тоже. Но нисколько не огорчился, а скорее наоборот – развеселился, уж очень приятно общение и соседство с этим, излучающим тепло, человеком. Проигрывать с разгромным счетом дальше не было никакого смысла, поэтому мы аккуратненько сложили прелестные фигурки в коробочку, а коробочку -  в коробку, коробку – в сумочку, и непрерывно смеялись, будто смешинка в рот попала. Спасибо моей соседке за то, что я  вновь обрёл мажорное настроение. И, более того, появился даже аппетит. Заказав еще чаю, достал из своего саквояжа пластиковый контейнер с пирожками, которые благоразумно приобрел в привокзальном буфете.
   - Давайте поужинаем, Эвелина Максимовна.
   - С удовольствием, у меня тоже есть кое-что к столу, - ответила моя попутчица и, доставая снедь домашнего приготовления, стала сервировать наш боковой столик.
     Вот и ужин закончился. Мы устали. Эвелина Максимовна, хоть и бодрится, но пора уж мне и честь знать – оставляю её и иду устраиваться на своем спальном месте. За окном стемнело, в вагоне зажегся неяркий свет, разговоры поутихли, а кое-где уже раздается храп – поезд укачивает своих пассажиров, чтобы время в пути пролетело быстрее. Но мне не спится. В запотевшем вагонном окне мелькают туманные огни: то ли придорожных фонарей, то ли редких полустанков. А в голове, в памяти, меняются, как в калейдоскопе, картины прошедшего дня. Как много всего произошло за сегодняшний день, будто целая жизнь прошла. Да, жизнь проходит день за днем. Каждый прожитый день – маленькая партия в шахматы. Заканчивается день – заканчивается игра. Иногда  - проигрышем, иногда, очень редко – победой, но чаще партия заканчивается патом, ничьёй. Прошел день – и ладно. С каким счётом закончился сегодняшний день? Конечно, в шахматах я получил полный разгром. А что в жизни? Теперь трудно ответить. Весь день состоял из светлых и темных пятен, как тропинка в парке, в солнечный день. Поживем - увидим. Пора спать, взгромоздившись на верхнее спальное место, пытаюсь устроиться поудобнее. Полка почему-то скрипит немилосердно громко, заглушая стук колес. И мне кажется, что разбужу сейчас половину вагона. Привстав на локоть, озираю купе – все спят, все устали. Не сплю один лишь я – ворочаюсь. Вагон кренился на поворотах, раскачивался на рессорах, стучал на стыках – одним словом, всячески гнал от меня сон. Ну, а сон и не думал приближаться. «Может быть, пойти прогуляться в тамбур - подумал я, - дохнуть свежего воздуха, проветрить голову. Выдует свежим осенним ветром копошащиеся мысли, унесет встречными порывами с большой скоростью, сорвет их, как кепку».
     Аккуратно спускаюсь со своего ложе, стараясь не наступить на чужие ноги, нащупываю свои ботинки. Босыми ногами влезаю в холодное их нутро и, держась руками попеременно на металлические поручни – вагон качается из стороны в сторону, продвигаюсь в конец вагона, туда, где расположен титан – железнодорожный «самовар». В вагоне полумрак, из купе проводницы струится полоска света. Минуя её, попадаю в тамбур. Свежо, шумно, пахнет углем, железом и смазкой. Постоял немного и осмелился открыть тугую дверь. В тамбур ворвались  брызги мелкого дождя, шум колес, запах осеннего леса. Эх, была, не была, Ухватился за холодные штанги, и высунулся, насколько было возможно, в другую реальность, проносящуюся мимо. И эта реальность хлестко ударила меня дождем и встречным потоком воздуха. Лицо, волосы, футболка мигом намокли, а я все стоял, ожидая того эффекта, когда из меня выдует всю тоску по тому сказочному времени, которое я провёл вместе с Викой. Но этого не происходило. Наконец я основательно продрог, втянул как улитка свой мокрый торс в тамбур, захлопнул тяжелую дверь, постоял еще, немного, и решил возвратиться в уютное купе. На зубах стоял кислый вкус металла. Теперь уж точно не усну. Возвращаясь на свое место, чуть не столкнулся с проводницей в узком проходе у титана
  -Ой! – вскрикнула она, негромко, - извините.
  - Вы меня извините, задумался о своем,-  ответил я.
  - Отчего не спится вам? Я на работе. А у вас, что за обязанность – не спать?
  - Вот, не спится, знаете ли…
  - Пройдемте в моё купе, фирменным чайком угощу. Такой  не всякий пассажир пьет. Чаек успокаивающий, на травках, надеюсь, поможет, - молвила проводница,
     И я, почему-то, доверился ей. Что-то было в ней располагающее, как в Эвелине Максимовне. Хотя видом она была немного моложе меня.  Прошел в ярко освещённое купе, присел на краешек диванчика. Проводница подала душистый чай, предложила сахарок, села напротив.
  -Слушаю вас, - с обезоруживающей улыбкой сказала она, открыто глядя серыми глазами прямо на меня.
  - А что говорить-то -  глупо отвечал я.
  - Всё
  - Ну, слушайте, - и я начал свой рассказ, с далекого прошлого, с того времени, когда я еще верил детским сказкам.
    Долго ли, коротко ли рассказывал я, но чай был выпит, и поезд, совершив большой перегон, остановился на какой-то станции. Проводница извинилась, велела никуда не уходить, взяла желтый флажок и выбежала по своим делам.
Дожидаясь ее, осматривал стены купе с таблицами и схемами, и какими-то кнопочками и тумблерами. Довольно скоро она вернулась. Убрала в футлярчик флажки. Сняла форменный китель, который был ей очень «к лицу», и аккуратно повесила на плечики. Молчаливо разлила чай в опустевшие стаканы, села напротив и, подперев подбородок рукой, уставилась на меня.
  - Знаете что?
  - Что?
  - А давайте я вам погадаю.
  - Погадайте, - улыбнулся я.
      Маша, так звали проводницу нашего вагона, раскинула на столике засаленные дешевенькие игральные карты. Как заправская цыганка, даже с характерным акцентом, стала рисовать картину моего ближайшего и далекого будущего. Была на этой картине и «дальняя дорога», ну, разумеется – мы же в пути. Был на этой картине и «казенный дом». К чему бы это? Была и «бубновая дама». Ах, «бубновая дама», эх, головушка моя забубенная. Не врут карты, не врут! А за окном брезжил рассвет.
    - Пора и честь знать, спасибо за чаёк, за понимание - поднялся я, отправился в свое купе.
     Попробую  поспать немного. Следует хоть немного отдохнуть, потому, что по возвращении предстоят хлопоты на работе, трудовые будни. Почти все пассажиры спали еще самым сладким предутренним сном, укачиваемые и убаюкиваемые движением поезда. Стараясь никого не побеспокоить – в проход свешивались ноги и головы, добрался до своего купе. Изловчившись, взгромоздился на верхнюю полку, прилег. Провалился мгновенно в вязкий омут сна, и оказался сию же минуту уже не в вагоне поезда, а в кабине грузовика, где я был три дня назад. И, будто, едем мы втроем: я, шофер и Вика, не по лесной дороге, а по звездной дороге летим.
     - Ээээ…Дорогой! Свое счастье проспишь, - вдруг громким голосом заговорила Вика, сидевшая рядом, -  Смотри - красота какая! Купи, дорогой, за полцены отдам, себе в убыток!
     Я опешил от этих слов, голова закружилась, звезды вокруг завертелись вихрем…. И я проснулся. Передо мной стояла цыганка, но не с картами, чтобы гадать, а с пуховой шалью, чтобы продать. Плохо соображая, зачем мне шаль, я спросил:
  - А нет ли у вас еще чего-нибудь, -  и, похоже, сказал я это зря.
     Цыганка- коробейница заметно оживилась, вынимая свой товар из баулов,
Подоспели её товарки с сумками наперевес, началась бойкая торговля. В по-ездах дальнего следования, чтобы не скучали пассажиры, ходят по вагонам коробейники. Глухонемые предлагают журналы с кроссвордами и календари, коммивояжеры предлагают товар подороже, но такой же бесполезный.  Кон-дитеры разносят по вагонам выпечку и напитки. Вот и цыгане тоже ходят, торгуют традиционным товаром. Этим-то товаром и завалили меня цыганки, бойкие,  громогласные. Шум, гам! Тут держи ухо востро, в такой суматохе личные вещи совершенно беззащитны. Но мне на выручку подоспели соседи по купе. Женщина «средних лет» заинтересовалась товаром, со знанием дела рассматривала, пробовала на ощупь, на прочность. Вся компания с баулами переметнулась от меня в противоположную сторону. Я облегченно вздохнул. И теперь был не пострадавшим, а сторонним наблюдателем, свидетелем того, как эта женщина, заправски торгуясь, и не давая спуску бойким торговкам, выгадывала с пользой для себя нужную вещь по выгодной цене. Соседка по купе оказалась настолько искушенной в вопросах маркетинга, что я просто диву давался, а Эвелина Максимовна загадочно, эдак, улыбалась. Оказывается, у нашей спокойной неразговорчивой соседки довольно крутой нрав и громкий голос. Она сумела перекричать весь «цыганский магазин», и без тени стеснения отчитывала торговок, как провинившихся школьниц, размахивая перед их носом бракованным товаром, явной халтурой и «липой». Уж они не знали, куда и деваться от этой антирекламы. Спешили собрать вещи, ворча и запихивая их в мешки, протискиваясь в узком проходе, направлялись к выходу. Во след им ещё звучало «напутствие». Наконец, в вагоне всё утихомирилось. Каждый занялся своим делом. А поезд, между тем сбавил ход, останавливаясь на какой-то небольшой станции, очевидно – ненадолго. Торговцы быстро сгружали свой товар, выбрасывая его на перрон. Их партнеры подхватывали мешки и грузили все в видавшие виды «четверку».
     Близится к концу  мое путешествие. Проезжаем знакомые места. Названия станций и небольших городков хорошо известны. Близится к концу и неожиданное мое приключение. Или это только начало. Интересно, в состоянии ли мой телефон выполнять свои прямые функции, находится ли он в зоне действия сети? Кстати, где он? Кажется – он был в кармане пиджака. Или под подушкой? Или на столике? Но, ни там, ни там его нет! «Хм… Ничего не понимаю. Где я его мог потерять? Потерять его я никак не мог. Следовательно! Вот досада! Эти цыганки – вороватые и громогласные, они виноваты. Сам тоже хорош – разинул варежку!» - ругал я себя, но теперь уже тщетно, придется смириться с потерей. Не так жалко старенький телефонный аппарат. Ну, просто, обидно. Стало немного грустно. На плечо мне легла легкая ладошка, «Вероника Маврикиевна», утешая меня, спокойно улыбалась.
  - Не теряй силы духа от потерь. То, что «посеял» - прорастет чудесным подарком судьбы, - тихо произнесла она.
     Ну что ж, пора собирать вещи, скоро прибытие в конечный пункт назначения. Попутчики мои тоже оживились. Мужчины бестолково суетились, а женщина «средних лет» сидела рядом с вещами на своем месте, готовая покинуть вагон. И Эвелина Максимовна со своими узлами, узелками, сумками и мешочками уже была рада принять мою помощь.

   
 
    
    
    

    
    
   
    



                3

  - Владимир Алексеевич! Дорогой Владимир Алексеевич, как съездил, что нового видел? – вопросы сыпались градом, директор похлопывал меня по плечу и, не дожидаясь ответа, задавал новые: - что там, в нашей северной столице? Что нового в камнеобработке? Новую технику видел? Какие карьеры сейчас разрабатывают? Что же я тебя вопросами кормлю! Давай, давай, проходи, чайком побалуемся – наконец-то наш директор – Петрович повернул разговор в другое русло и пригласил в кабинет.
     Кабинет - громко сказано. На самом деле это небольшая комнатка, которая притулилась на втором этаже здания, почти целиком  предназначенного для нужд производства. Пройдя первым в любезно распахнутые двери, сел на единственный стул для посетителей, а саквояж поставил на коленях.
  - Оставь свой чемодан, никто его здесь не украдет. Ха…ха… - рассмеялся собственной шутке Петрович, и продолжил: - Ты, что же, и дома не был ещё?
Прямиком с вокзала, с чемоданом, и на работу.
  - Мне на работу ближе, пешком можно дойти, - ответил я, и только тут вспомнил про дом. За все время командировки мне никто не позвонил из дома, и я не звонил, не вспоминал даже. Хотя нет, разок вспомнил – с тоской и грустью, что надо возвращаться и как-то продолжать жить в нём, в этом, так называемом доме. Но – ближе к делу!
  - Фура с грузом отправлена. Накладные у меня. Предоплата прошла, - продолжил я разговор.
  - Да, да, знаю, - ответил директор, – звонил водитель фуры, уже пересек границу соседней области, завтра с утра будет здесь. Ты что собираешься делать, - продолжил Петрович, - поработаешь, или отпуск возьмёшь? Тебе полагается.
  - Наверно отдохну немного, -  задумчиво сказал я, мечтательно подняв взор к потолку, - вот груз приму, проверю соответствие, представлю Вам законченный проект мемориала, проведу кое-какие консультации, получу вознаграждение. И…и…и!
  - Конечно, вознаграждение ты заработал, - твердо ответил директор. – Ну, что же, действуй, как и запланировал, а с отпуском не тяни, груз без тебя примем.
  - Владимир Петрович, можно я саквояж пока у Вас оставлю, посмотрю как дела обстоят в цехе, по городу прогуляюсь?  - спросил я, и добавил – соскучился уже.
  - А по дому не соскучился?
  - Нет!
  - Оставляй свой чемодан, мне он не помешает, заберешь в любое время. Ну, ступай, мне тоже надо делами заняться, сроки поджимают, - засуетился Петрович, перекладывая  какие-то бумаги на столе.
     Вежливо прикрыв за собой дверь, вышел из кабинета, раздумывая – куда направиться вначале.
     Ноги сами понесли меня к Волге, на набережную. Денек выдался теплый солнечный, и вечер обещал быть таким. Солнце клонилось к противоположному волжскому берегу, волны ласкали песок опустевшего пляжа:


Бодрящий ветер – октября дыханье
Сметает резво листья с парапета.
Пустынный пляж ласкают на прощанье
Барашки убегающего лета

Мы  здесь с тобой случайно оказались,
Остановились, мимо проезжая.
Осенней красотой залюбовались,
Тепло сердец и нежность, ощущая.

Нам хорошо в любую непогоду.
Далеких гор  коснулся света лучик
И разбудил дремавшую природу,
И разогнал сиреневые тучи.

И растворил осадок нехороший,
Который мутью в сердце поселился.
Оставим здесь непониманья ношу
На мокром камне судового пирса.

А Волга смоет свежею волною
И унесет беду от нас далёко.
Как хорошо, что снова мы с тобою!
Поодиночке очень одиноко.


    Нахлынули воспоминания о прошлой жизни, о приобретениях и потерях. Ведь было же прежде всё хорошо! Куда это делось? Остались только воспоминания и  стихотворение, сочинённое когда-то легко и быстро. Много стихов родилось тогда, и сейчас появляются на свет строчки: порой - лирические, а порой – очень печальные. Сейчас на сердце тоже небольшая грусть, но печали нет и тоски тоже. Есть искорка надежды, что родится нечто новое: чистое и прекрасное. Что это будет, пока не знаю, но чувствую. Свежий ветер, фиолетовые дали, золото листвы на тротуаре подтверждают мои ощущения – всё будет хорошо.
    Стало прохладно – осень все же, а курточка моя осталась на работе, и личные вещи тоже. Думаю – Петрович еще на месте, на «боевом посту». И позвонить-то нет возможности. Вот досада! Без телефона – как без рук. Даже не представляю, как можно было обходиться без такой удобной штуки ещё каких-нибудь десять лет тому назад!? Купить простой телефонный аппарат в ближайшем салоне связи  – и нет проблем! Сказано – сделано, на производственный участок возвратился уже с новым телефоном. Как и предполагал, директор еще не ушел.
  - Ну что, Владимир Алексеевич, проветрился немного? Давай-ка забирай свои вещи, иди домой, отдыхай с дороги. Ведь, не будешь же ты на работе ночевать! Да и условий здесь нет для этого. Давай-давай, ступай с Богом, - участливо произнес Петрович, проводил,  и затворил за мною дверь.
      Ничего не оставалось, как отправиться домой. Но дом – место куда человека влечет, то место, по которому он скучает. А у меня чувства противоположные. На такси добрался быстро, машинально поднялся на этаж, отворил ключом дверь. Дома – никого. Может быть, это и к лучшему. Приму ванну и спать. Когда придет  жена – женщина с которой я делю жилплощадь, не важно для меня. Вот, такая стала наша совместная жизнь, которая ни меня, ни её не удовлетворяла.  Журчание горячей воды, приятный запах мыла сделали свое дело – внесли в душу и разум некоторую стройность, успокоение. Накинув после ванны махровый халат, захватив с кухни стакан чаю и бутерброд, прошел в комнату на диван. Вещи из сумки разбирать не стал – всё равно завтра утром в деревню уеду. Недопитый чай стоял на журнальном  столике, там же лежал недоеденный черствеющий бутерброд, а я уже похрапывал, и казалось мне, что диван раскачивается как вагон.
     Проснулся ещё затемно. Вроде выспался и отдохнул. Начал собираться, прислушиваясь, есть ли кто в квартире. Взял свой саквояж, с которым был неразлучен последнее время, и вышел в прихожую. Даже умываться не стал и
завтракать, только заглянул в спальную, жена была дома и сладко спала.        -  «Интересно, когда же она пришла?  А почему, собственно, мне это должно быть интересно? Мне это нисколько не интересно, мне это всё равно. Не хочется ни спрашивать, ни самому отвечать на какие-либо вопросы» - спокойно и сонно текли мысли в моей голове.
     Лифт вызывать не стал, не хотелось шуметь ранним утром. В эти предрассветные часы сон особенно сладок, а звуки особенно резки. Спустился, не спеша, по лестнице, выйдя во двор, поздоровался с дворником Ахметом, приятным и вежливым молодым таджиком. Он шуршал метлой, собирая осеннее золото в аккуратные кучки. Вдыхая утреннюю свежесть, потихоньку отправился на автостоянку. Соскучился по своей ласточке-ладушке, серебристой «пятнашке». Да и она заждалась меня, наверное.
     Еду по свободным улицам. Час ранний, день воскресный, пробок нет, вот и выехал на оперативный простор, можно скорость прибавить, но не больше восьмидесяти километров в час.  На шоссе почти никого, а камеры видеокон-троля не дремлют ни днем, ни ночью, ни утром. Проезжая мимо дома своего хорошего знакомого, скульптора Игоря, притормозил. Он по утрам покурить выходит. Вот и на этот раз – знакомая фигура на лавочке и облако дыма вокруг.
  - Такая приятная утренняя свежесть, а ты её папироской отравляешь, – сказал я вместо приветствия, подойдя к нему со спины. Игорь нисколько не испугался и не обиделся, но повернулся ко мне и спросил:
  - Какими путями, куда и откуда?
  - С корабля на бал! – пошутил я, и продолжил, - в деревню свою направляюсь после командировки.
  - Что же и дома не был? – сочувственно спросил друг, зная о моих неурядицах.
  - Был. Переночевал и скорее на волю.
  - Поди и не завтракал. Поднимемся ко мне, кофейку выпьем.
  - С удовольствием, - ответил я
     Аккуратно поплевав на окурок, тщательно погасив его о край старой помятой урны, Игорь, отделившись от лавочки крепко пожал мне руку, похлопал по плечу, и мы направились в его холостяцкую квартиру.
  - Чем богаты – тем и рады, - радушный хозяин разложил на табуретке угощение: кофе, печенье, крупно нарезанный белый хлеб, и крупно нашинкованную палку полукопчёной   колбасы.
     Мы уселись на тахту, потому, что все вокруг было занято скульптурой. Готовые и незаконченные работы занимали все пространство однокомнатной «хрущевки». На кухне располагались два бюста женщины в натуральную величину. Один – гипсовый, выполнявший роль модели. А другой, рядом, почти готовый мраморный бюст – воплощение творческих замыслов Игоря. И толстый слой пыли на всем. При работе с мрамором пыль неизбежна. Но нас это нисколько не смущало. Позавтракали мы с аппетитом, беседа текла неспешно. Друг узнал мои последние новости в бизнесе и в личной жизни, заинтересовавшись тем, что я привез из карьера. А меня интересовали его работы: бюст женщины на кухне, её скульптуры на полках у стены – разной величины и в разных ракурсах. Много раз приходилось мне их видеть, но всякий раз рассматривал с интересом и некоторым трепетом.  Это была не просто женщина или некий собирательный образ. В мраморе, гипсе, пластилине - образ той, которую любил скульптор. Теперь её не стало. Грустная история. Не стану ворошить её в этот раз, но не выразить свое восхищение его работой не могу. Трогает сердце:
   - Нет слов, нет слов!
   - Обычная работа скульптора.
   - Обычная, это если ты ваяешь композицию на одну из аллей ЦПКиО, - возразил я другу, - а в эту работу ты себя вкладываешь.
   - Пигмалион… и Галатея, - то ли согласился, то ли возразил Игорь.
    
 
      



    

   
    
   




                4

 И снова в пути. Дорога хорошо знакома, легкая и свободная. Под колесами осталась большая часть пути. Родные места грели душу, и предчувствие покоя в деревенской тиши давало надежду: сбудется всё, что нагадали мне Эвелина Максимовна и добрая проводница. Асфальт услужливо ложился под колеса. Гнать машину на большой скорости не было необходимости, торопиться некуда -  и трасса еще не просохла после дождя. Видимо дождь был совсем недавно, тучи не успели улететь далеко. Последний поворот, вот и овечки Михаила Побережникова, и сам он в дождевике с суковатой палкой,
с бородой, ну чисто – волхв
  - Здоров, Михаил! – крикнул я, притормозив у обочины.
  - Здоров!
  -Хороший был дождик-то?
  - Хороший, все полил, и, главное, поля, – мудро отвечал Михаил, указуя суковатой палкой через дорогу. 
Неброский пейзаж лесостепной полосы, открытое для взора небо, бескрайние поля, осиновые колки создавали гармоничную песнь, симфонию, апофеозом которой прозвенел крик соседского петуха, едва я только заглушил машину у своей калитки.
  С каким наслаждением вдыхаю воздух деревни: вишневого сада, уставшей земли, бревенчатой избы. После городских выхлопов, суеты и многолюдья этот уголок – райское местечко. Не заходя в избу, обхожу свои «владения»: просторный двор,  заросший просвирником огород, вишневый сад с крапивой по пояс. И всё это обрамляет забор, который можно выделить в отдельное произведение искусства. Не в том смысле, что он был вычурным или богатым, но очень колоритным, необычайно ветхим, покосившимся, из разнообразных по величине и фактуре досок. Мне нравилось, глядя на него делать наброски. В деревне для творчества все условия: есть мастерская, в которой можно писать натюрморты из  предметов, что на полке.

 Мольберт и кисти под рукой,
Простой тюфяк набитый сеном,
Этюды старые на стенах
В моей уютной мастерской.

Легко составить натюрморт
Из тех предметов, что на полке,
Как жизни прожитой осколки,
Давно уже не первый сорт.

Воспоминания теплы.
Мне вещи эти греют душу.
Теченье жизни не нарушу,
На много лет назад уплыв.

Качает тихо утлый челн
Вода седой реки забвенья.
Нет никакого настроенья
Сопротивляться воле волн.

Ложится грунт за слоем – слой.
На белый грунт ложатся краски.
И словно в старой доброй сказке.
Сон накрывает с головой.

И в необычно ярком сне
Рисую яркие картины.
Долой рутины паутину.
Вперед к манящей новизне.

Но это лишь на сене сон.
Вокруг кувшины и корчаги.
Не станет у меня отваги
Петь с новизною в унисон.

    Да и не хочу я гоняться за нынешним веком, который уж через чур прыток.
В деревне все по-другому, время течет по иным законам, неспешно, не суетно. Присев на крылечко, подставил лицо  осеннему солнышку, закрыл глаза и слушаю время. Оно тихонько шуршит пожелтевшей листвой, щебечет воробьями, вернувшимися из лугов на зимние квартиры. Где-то кудахчет курица, видимо снесла яичко, отмечая еще одну важную веху времени. У нас в деревне свои законы, и я с радостью им подчиняюсь. Вот и теперь они требуют, чтобы я подкрепился, тем более, что и вода в кастрюльке  закипела, и пельмени скоро будут готовы. А я, между тем, прихвачу из мастерской папку для графических работ с цветными карандашами и пастелью. «Денек погожий, когда ещё такой случится! Пообедаю и пойду гулять по окрестностям, карандаши пригодятся для легких этюдов». - Размышлял я о своих ближайших планах и вспомнил, что осень на дворе: « хорошо бы корзинку взять, вдруг грибы попадутся в осиннике»
    Небо бескрайнее открывается взору, под ногами степь – трава по пояс охристая и серая. Слева поле озимых зеленеет, а осиновый колок  впереди
дразнит глаз лимонно-желтым пятном. Хорошо, что я взял для грибов ведро, а не корзинку. Присел на перевернутое ведро у обочины большака, и по серой  поверхности шершавой, грубой бумаги, широкими мазками мягкой пастели стал набрасывать цветовые пятна, что перед взором предстали. Пастель хороша тем, что светится на сероватой бумаге, особенно, когда цвет мелков голубой, изумрудно-зеленый или жёлтый. Большое кучерявое облако закрыло солнце, освещение изменилось, но основное я успел выразить на альбомном листе. Брызнув лаком для волос на картинку, закрепил пастель, захлопнул папку и устремился  дальше, за грибами. В осиннике пока еще тенисто, листья не облетели, только отдельные листочки украсили лесную подстилку. Валежник причудливыми сучьями переплетается, стволы старых осин покрыты лишайником, корявые пни торчат вбок. Выбираю ракурс поинтересней, нащупывая сзади ведро, присаживаюсь, достаю сангину и уголь. В этот раз на бумагу ложится не яркий, но причудливый орнамент старых пней, ветвей, неровных стволов. Даже эта лесная неразбериха не оставляет меня равнодушным: «Как красиво все это сделано ещё до меня,
остается только на бумагу перенести!» Облако превратилось в тучку, а тучка стала внушать опасение и подгонять. Обозначив сангиной лишайник, а жёлтым карандашом осиновый листочек, полюбовался: «Красиво, но в природе лучше!» Уложил и эту картинку в папочку, и дальше пошел по лесу гулять. Глядь! Гриб! Подосиновик! Красивый такой - шапка красная набекрень, ножка толстенькая, но стройная. Хороший бы натюрморт получился.
«А ведро-то где? Эх, человек рассеянный! Ладно, что  ушел недалеко» Оставил папку с рисунками у грибочка, и скорей за ведерком.
    Ветер поднялся несильный, но прохладный, солнышко больше не появлялось из-за облаков. Иду по дороге – так быстрей и ближе до деревни, в ведерке -  три гриба: два подосиновика и сыроежка, в планшете -  три эскиза.
Усталый,  но довольный, выпив зеленного чаю, прилег в мастерской на тюфяк, помечтать. Мечталось легко, в голове мелькали картины и краски прошедшего дня, сено в матраце напоминало о недавней летней жаре, кувшины  и чугунки на полке просились в натюрморт. Терракотовые крынки и корчаги, и  шляпки грибов дополняли друг друга. Мысленно составлялся натюрморт. Но к нему приступлю завтра, а сегодня устал, день был длинный-длинный и очень яркий, и этот день заканчивался. Вдруг послышался скрип калитки, кто-то в гости идет.
  - Володя! – крикнул сосед Евгений
  - Здесь я, - отвечаю, не вставая с ложе.
  - Где здесь? – не унимается сосед.
  - В мастерской!
  - Ну, здравствуй , - говорит он, заглядывая через порог. А на уровне его колен, таращилась на меня его коза Зинка, вытягивая шею и пытаясь угадать, что бы здесь могло быть вкусненького.
  - Входи, не стесняйся, разуваться не надо, полы не первой свежести – месяц не убирался,- извинился я за художественный беспорядок. – А Зинку во дворе привяжи, пусть пасется.
  - Да-а, давненько тебя не было видно.
  - В командировку ездил, в Питер, и прочие дела, - отвечаю я, пожимая руку и усаживая его на старинный венский стул. - Чай будешь? Или чего покрепче?
  - Или чего покрепче. А сам-то будешь?
  - Нет, не хочу, пообедал и чай попил. Вот и хлеб нарезанный остался закусить тебе
  - Закуску я с собой принес, - деловито сообщает Евгений и достает из карманов фуфайки спелые, красные, мясистые помидоры, режет их на тарелке и круто солит. – Ну! С приездом!
   Сосед Евгений, аппетитно выпивает рюмочку и аппетитно закусывает помидоркой, культурно поддев кусочек вилочкой из моей коллекции. В мастерской у меня образовалось что-то вроде музея: старинные или просто старые предметы быта, посуда, утюги, кувшины, самовары, керосинки и примус, старинные часы с боем, и много всего.
  - Сосед дорогой, ты сильно занят, много ли у тебя дел по хозяйству? – спрашиваю я.
  - Не особо, а что?
  - Мне бы надо одну штуку металлическую сделать.
  - Какую такую штуку?
  - Помнишь, ты мне делал станок для скульптуры, деревянный?
  - Ну, помню. Вон он у тебя в углу стоит.
  - Вот! А теперь мне надо такой же, но железный – побольше и покрепче.
  - Сделаем! Когда тебе надо? Что задумал сотворить? – спрашивает Евгений деловито, подливая себе из графинчика.
  - Есть мыслишка, пока и сам думать боюсь. Ты сделай мне станок, а там посмотрим.
  - Сделаю, не проблема. Материал у меня есть, инструмент тоже. Подшипник надо упорный. – Размышлял раскрасневшийся Женя, задумчиво глядя в потолок, как будто там уже была нарисована схема станка.
    Графинчик опустел, солнце село за соседнюю избу, в мастерской стало прохладно и сумрачно. Проводив соседа, свет зажигать не стал, повалился на соломенный тюфяк. Перелистывая мгновения прожитого дня, плавно провалился  в сон: «Завтра! Все завтра».
     Утром меня разбудил петух, который залетел через кривой забор, ходит по моему двору и кукарекает. Приоткрыл глаз, а часы на стене показывают четверть шестого. В такую росистую рань не хочется покидать уютное местечко. Тело нежится и ленится, а голова свежая и бодрая – выспался, вчера лег довольно рано, вот и проснулся с первыми петухами. Утро еще не наступило, рассвет едва-едва брезжит. За дверью утренняя туманная прохлада и роса на траве бодрит, гонит сон. Денечки погожие стоят этой осенью, но скоро роса сменится первыми «утренниками», заморозками, пушистой изморосью на пожухлых стеблях. Ополоснувшись водой из бочки, взбодрился окончательно. И услышал, как просыпается деревня: перекликаются петухи, кудахчут куры, собаки тявкают и мычат бычки на выпасе, пичуги в кустах тренькают.
    А в мастерской, в углу, куда вчера указал Евгений, стоит скульптурный станок. Там же, в углу большое, изрядно помятое корыто, прикрытое мокрым брезентом. Брезент, к слову сказать, высох совсем, и содержимое корыта подсохло и потрескалось. В корыте была у меня глиняная масса для лепки, но лепить из нее теперь было невозможно. Зачерпнув садовой лейкой воды из бочки, полил глину, будто это грядка с рассадой, полил и брезент – пусть отмокнет и размягчится глина, станет податливой и послушной. Вытащил станок из угла на середину помещения, ближе к свету, установил его поустойчивей. На нижнюю полку положил металлический груз – гирю пудовик. Подкрутил поворотный столик на нужную высоту. Помял глину колотушкой – поддается глина, отошла, отмякла, и рукам послушная. Хожу вокруг станка, руками разминаю кусок глины, она становится пластичной, теплеет в ладонях. Хочется положить этот кусок в основание скульптуры, но всё же не решаюсь – хожу и хожу рядом. Наконец швырнул увесистый кусок обратно в корыто: «Не могу сегодня, не могу». Но и сидеть, сложа руки, не могу, не думать о пережитом не могу. Говорят, что время лечит, но в данном случае ко мне это правило не применимо. Прошло уже некоторое время, прошли события полные ярких впечатлений, но нежный образ Вики и все, что связано с ней живет во мне и не дает успокоиться.
    Усевшись поудобнее в кресло-качалку, достал блокнотик, который с собой ношу постоянно всегда и везде, и перелистываю его. Вот наброски которые делал к проекту, вот наброски друзей и коллег по работе, вот дорожные наброски, а вот она – Вика, как раз в тот момент, когда она хлопотала на своей уютной кухоньке. Зарисовки быстрые - две, три непрерывные линии, которые передают то, что тронуло меня в тот момент особо: волосы, носик, ушко, взметнувшиеся крылья ресниц. Один, два, три наброска, и все. Скупо, но мне вполне достаточно, чтобы дорисовать весь ее образ по впечатлению. Послушный карандаш в руке скользит по бумаге и создает эскиз будущей скульптуры, которая пока еще лежит в старом корыте бесформенной глиняной массой.
    Вдруг зазвонил телефон.
  - Алло, алло, Владимир Алексеевич, это Петрович тебя беспокоит. Пришла машина с гранитом, уже почти разгрузили, спасибо тебе еще раз, – прозвучал в трубке бодрый голос моего директора. – Из всего ассортимента камень  небольшой, прямоугольный не под заказ пришел. Это по твоей просьбе?
  - Да, я его отметил для отгрузки, по оплате он как раз проходит, а если какие вопросы у нас возникнут, то мы их решим, думаю, – ответил  я и продолжал: - У меня просьба к вам, если не затруднит, отдайте команду ребятам – пусть перегрузят этот камень в «газельку» и мне забросят сюда в деревню, в глушь. По журналу работ они как раз в наши края собирались в ближайшее время.
  - Да,  и к тебе заедут, – подтвердил Петрович.
  - Вот и замечательно, заранее спасибо, успехов Вам. – закончил я разговор и, встав с кресла, направился в мастерскую, к своему корыту с глиной.
    Глина поспела, надо и мне было решиться, приступить к задуманному. Проекта у меня в голове не было, решения окончательного не было. Тайное желание зрело подспудно, исподтишка, и последние обстоятельства подогревали творческий зуд, ему было уже тесно во мне, и желание, требовало воплощения. Достал из того угла, где корыто, каркас для скульптуры, водрузил на станок, закрепил струбциной, и размяв хороший кусок глины, положил его в основание, формируя плинт – плоскую площадку на которой «стоит» скульптура. Пальцы соскучились - мнут, катают, плющат глину и торопливо лепят куски глины к каркасу с нетерпением, желая набрать форму и увидеть в ней нечто желаемое. Уже не пальцами, а обеими руками сжимаю послушную глину. Хожу вокруг станка, вращаю столик, каркас обрастает глиной, образуя некоторое подобие скульптурного портрета.
    И снова телефонный звонок. Ополоснул руки в ведре, вытер ветошью. День еще не вступил в свои права, а уже второй звонок с утра, будто я важная персона. Оказалось, это звонит Игорь. Что ему понадобилось, вроде мы виделись недавно, соскучиться еще не успели.
  - Привет Владимир!
  - Привет, Игорь, что тебя  беспокоит в такую рань?
  - Самарский союз художников не дает мне покоя. Ты не слышал последние новости?
  - Нет, не слышал, – ответил я. – Как же я мог услышать – из Питера сразу в деревню.
  - Союз озадачил – в столице готовится выставка работ региональных отделений союза, вот, к началу лета будущего года надо будет заявить о своих достижениях.
  - Ну, а я тут причём?
  - Вот и я то же самое им ответил, а эти бюрократы настаивают на том, чтобы отчитался о своей творческой деятельности. Ну что им еще надо для отчета?
  - А тот портрет, что на кухне у тебя? Может он их заинтересует?
  - Он, прежде всего, меня интересует. Он мне дорог. К тому же не закончен ещё, - тихо ответил Игорь.
  - Разве нет у нас в регионе именитых художников, тех, что не пропускают ни одного мероприятия с фуршетом? – вопрошаю я.
  - Им, видите ли, некогда. Произведения их величественны и монументальны, красуются на площадях города. А мероприятия именуемые «региональные» их мало интересует, даже если проводятся в столицах.
  - Мне, кажется, все ясно. Что же от меня-то требуется?
  - Отчет о творческой деятельности, работа из последних, или какая есть, вообще.
  - Даже не знаю, что и ответить. Ты же в курсе, Игорь, все, что есть у меня, вряд ли годится для столичных выставок. Хотя, - задумался я. -  Зреет  одна мысль, желание, от которого не терпится приложить руки к воплощению его.
  - Не обещаю, - продолжил я, - но пусть уж внесут в заявку мои данные, они им известны.
    Солнце уже высоко поднялось. Первые дни октября были погожими, бабье лето продолжалось. Душа отдыхала, и взор отдыхал, и тело наслаждалось теплом.


Чудесные осенние денёчки,
На улице уютно и тепло,
Порхают, словно бабочки, листочки.
Вода в реке, как чистое стекло.

Летят, летят по ветру паутинки,
И греют сердце поздние цветы.
Листва парчою выткала тропинки,
Леса стоят прозрачны и пусты,

Густые кроны сильно поредели,
И не скрывают синеву небес.
Туман над речкой белою куделью
Повис, а ближе к полудню исчез.

Поля покрыты бархатом озимых,
Глаза ласкает облако вдали,
Пьянит земля простором мест родимых,
Зовут с собою в небо журавли.

    Да, редко выпадают такие погожие денёчки. Задумчиво разминая глину, продолжал наращивать массу, вот и голова обозначилась:  плечи, шея, и грубая анатомия лица. Пальцы двигались мягко и неспешно, словно боялись спугнуть то, что  рождалось на скульптурном станке. Пока глина в моей руке, она проходит через моё сердце, а руки еще помнят черты милого образа. Пальцы трогают глиняную форму, перебегая по ней, словно по клавишам пианино скользит рука маэстро. Где-то они примнут лишний выступ, где-то пригладят. Не предполагая вовсе добиться фотографической точности, желаю передать то впечатление, которое испытал сидя на кухне в избушке у самого леса. Вот легкий поворот головы и наклон, вот линия губ – они слегка улыбаются, и глаза улыбаются, это заметно по смежившимся векам. А ушки маленькие, занимают едва ли половину пространства от линии бровей до кончика носа. Носик тоже небольшой, но правильный. Волосы без внимания оставить никак нельзя: поскольку голова чуть-чуть кокетливо наклонена, то и волосы легкой волной падают на левую сторону. И если светло-серая глина может передать впечатление, которое я испытал от нежного личика цвета кремовой розы, то дело движется верно…
   .
                4

Хлопья снега – словно вата,
В небе кутерьма!
Нынче снегом таровата
Русская зима.

Принакрылся лес за речкой
Инеем седым.
Кучерявою овечкой
Кроет крышу дым.

Хорошо зимой в деревне,
Что ни говори.
На холодные деревья
Сели снегири,

Желтогрудая синица
Украшает куст.
Будто это только сниться,
Я шуметь боюсь.

Вдруг нечаянно нарушу
Сладостный покой.
День морозный греет душу
Снежною рукой.


    Вот и зима наступила. За окном сугробы намело. Да, снегу в этом году много. Приходиться, поневоле, заниматься физкультурой – снег разгребать.
Дни стали гораздо короче. Солнце, невысоко поднявшись над лесом, пройдя короткий путь, красным холодным угольком опускается за покосившийся сарай, неоднократной отмеченный мною в эскизах. Морозец крепчает, а в избе тепло, сухо. В мастерской у меня тоже уютно, трещат дровишки в печке «буржуйке», по потолку скачут отблески пламени, за окном сиреневые сумерки и замысловатые морозные узоры на стекле. Сказочные и загадочные мгновения располагают к творчеству. И я, отодвинув ширму, которая отделяет пространство мастерской от рабочего места скульптора, включил все источники света, и смотрю на то, что уже сделал. На крепкой металлической подставке располагается  «обрубок» - гранитный камень, который я обработал «болгаркой» с  алмазным диском - удалил, все что считал лишним, обозначив самое выразительное. Когда мне привезли из города нежно-розовый гранитный параллелепипед, то я и обрезал  его, пока он во дворе находился. Уж чересчур много пыли и крошки летит при обработке камня алмазным инструментом. Денек тогда выдался чудесный, последний погожий денек – уже на следующий день дождик заморосил. Но я управиться успел за один день, а теперь этот камень находится в мастерской, на станке. Рядом стоит деревянный станок с портретом из глины, уже вполне законченным. Этот бюст будет служить мне моделью при создании основного портрета. На верстаке разложены инструменты: троянки, шпунты, скарпели, пунктир-машинка или циркуль скульптора, киянки разного достоинства. Растирая ладони, касаюсь инструмента  –  «Холодный, ну, ничего, нагреется в работе». Взявши шпунт и киянку, прицеливаюсь для первого удара. Гранит обладает свойством откалываться там, где это не нужно вовсе, вот и приходиться действовать неторопливо. Срубаю углы и грани, форма округляется, перестает быть бесформенной глыбой, но, все же, остается непонятной для стороннего наблюдателя. А я сквозь толщу камня вижу то, что у меня уже давно в сердце – любимые черты. Троянкой снимаю миллиметр за миллиметром, гранит однородный, без микротрещин, и не преподносит неприятных сюрпризов…
    Зимние дни короткие, темнеет быстро, и за ширмой моей постоянно горит свет, включены все лампочки. На рабочем верстаке, скульптурном станке, на полках толстый слой гранитной пыли, а на полу гранитная крошка. И в мастерской тоже все покрыто пылью, но убирать ее некогда.  Двор снегом замело, потому, что убирать его тоже некогда! Некогда, некогда, некогда! А время бежит, бежит, зима пролетает вьюгой, поземкой.
  Угольки в печке «буржуйке» покрылись слоем светло-серого пепла, и кое-где светятся умирающими искорками. Сижу, и ни о чем не думаю, совершенно ни о чем. За окном длиннющие сосульки. Вечереет, звонкая капель прекратилась, и воробьи угомонились. Они с приходом весеннего тепла озабочены чем-то, очевидно догадываются, что скоро надо будет ремонтировать и устраивать гнездышки под стрехою. Прихлебывая остывший чай, смотрю на дело рук своих, души и сердца. Портрет уже закончен, осталось совсем немного, несколько штрихов, но сегодня уже ничего делать не буду, работая сутками, днем и ночью, оброс щетиной, исхудал, устал. Только теперь, отрешенно качаясь в кресле-качалке, понял, как я устал, чертовски устал. И поэтому всё оставлю на завтра: и уборку в мастерской, и организационные вопросы, и бритьё, и мытьё. Перебравшись на койку с высоким матрацем и никелированными набалдашниками на спинке, повалился в чем был на неё, укрылся овчинным тулупом и провалился в сон.



                5

    Снег сошел почти весь, только у забора, в зарослях вишни остались белые лоскутки.  В том месте, где солнышко припекает, уже и травка появляется, почки набухают. Ветлы у речки покрылись зелёным флёром – они рано распускаются, а дубы стоят черные – их время еще не пришло. Мне все это хорошо видно с крыльца, на котором я сижу, наслаждаясь весенним теплом. Весна в самом разгаре. Просыпается все: поля, луга и речка, лес просыпается, прикрытый кое-где снежной простынкой, сползающей от весеннего ветерка, снующего между  деревьями. Просыпается мой сад и кусты  лесного торона за забором. Да и как не проснуться от воробьиной суеты и оглушительного чириканья. Когда воробьи успокаиваются, слышно, как шумит вода, низвергаясь из переливной трубы плотины на пруду. Пруд недалеко от меня, только через улицу перейти. Когда вода пруда устоится, его станут обживать лягушки, и их нестройный хор будет слышен по всей деревне. Потом на глади водоема  появятся цапли, утки. День клонился к вечеру, в тени стало прохладно, щебетание поутихло. Ухо уловило гусиный крик – из-за леса показалась стая гусей, а за ней ещё одна, и ещё. Превеликое множество птиц, несколькими косяками, громко перекликаясь  друг с другом, выстраиваясь клиньями, летели на север, северо-запад. Они летели из южных стран на свою родину, туда, где им было хорошо когда-то, туда, где они любили и были любимы. Задрав голову, я любовался ими, а они летели и летели. Наверно целая тысяча диких гусей пролетела над моим домом. И я позавидовал им, а они продолжали громко кричать, будто звали меня с собой. Но у меня нет крыльев, подняться в синий простор, только сижу и смотрю  ввысь, уже и голова устала от неудобного положения, а они все летят и летят. Вольных птиц ничего не удерживает в их стремлении к своей цели. « А что удерживает здесь меня», -  подумал я, и огляделся вокруг: « Нет ничего такого, без чего я не смог бы обойтись: уютный дом, но я часто оставляю его, надолго уезжая; двор и сад, которые прекрасно обходятся без меня; лес, речка, поле – они живут своей жизнью». Через открытую дверь мастерской виден готовый к отправке на выставку  портрет Вики.  Розовый гранит выделялся светлым пятном. «Этот камень удерживал меня здесь с начала осени, всю зиму и весну, с ним я ложился и вставал, с ним прожил в мастерской всё последнее время, даже не заходя в избу». – Вот какая мысль пришла мне в голову. Действительно, я был будто привязан толстым канатом к гранитной глыбе.
    Завтра должна приехать машина экспедиционно-транспортной фирмы, и увезти скульптуру в Москву, на выставку в «Союз художников России». Портрет надо подготовить к транспортировке. Друг мой, Евгений, обещал вечером прийти и помочь мне в этом деле. А вот и он – отворяется калитка, появляется  коза, за козой – тележка, которую толкает сосед, в тележке – деревянный короб. Не просто короб, а произведение искусства! Привязав козу к старой яблоне, Евгений демонстрирует мне то, что изготовил накануне. Короб, в виде сундука без крышки, был добротно сколочен из шпунтованных и струганных досок «без сучка и задоринки». Внутри короба были устроены распорки из брусочков, чтобы фиксировать бюст, и мешок со стружкой, для мягкости.
    - Вот, - демонстрируя широким жестом изделие, произнес Евгений, и продолжал, - досочки тут осиновые, чтобы смолой не плакали, как сосна, а стружка тут липовая.
  - Спасибо, Евгений, ну что бы я без тебя делал? Совсем бы пропал!   
   - Дело-то привычное, - солидно рассуждал сосед, – короб я нержавеющими болтами стянул, уголками укрепил. Надежная конструкция!
  - Ну, давай будем упаковывать, что ли, - с какой-то нерешительностью командую я.
  - Давай! Вон через тот блок в потолке аккуратненько возьмём портрет со станка, ты шпильку откручивай, а я лебёдкой приподниму, чтобы натяг был.                Сосед деловито распределял роли и энергично действовал. Неспешно, но четко, и даже с нежностью действовали мы, укладывая  гранит в короб со стружками и поролоном, фиксируя от тряски и наглухо закрывая крышкой.
  - Ну, вот и ладно. – Женя похлопал по ящику, погладил ладонью оструганные бока, проверил крепления и болты. – Что ж, такое дело обмыть надо, потрудились мы на славу, особенно ты.
  - Без тебя я бы мало что смог сделать, - ответил я. – И станок, и тара для транспортировки, и прочие механизмы в мастерской – всё это твоих умелых рук дело.
  - Твои руки тоже из правильного места растут. Ха-ха! – отшутился Евгений.
  - Пошли в избу, что ли, у меня там «поляна» накрыта, - предложил я, - а то прохладно на улице, солнышко ближе к вечеру склонилось и за тучки спряталось.
   - Айда, - согласился Евгений, поглядел на козу, которая мирно обгладывала нижние ветки у старой яблони, и направился следом за мной, предварительно сняв калоши.
    На столе стояла простецкая закуска и бутылочка. Ополоснув руки в рукомойнике, Евгений умело стал откупоривать водку, а я раскладывал закуску по тарелкам.
  - Ну, дай Бог не последняя! – первый и основной тост, который обычно произносит мой сосед.
  - Вздрогнем! – поддержал я, выпив полрюмочки.
  - Что это ты отлыниваешь? – заметил сосед. – Кому оставил самое сладкое?
  - Завтра трудный день - машина приедет, погрузка, то-сё, - оправдывался я.
  - Что ж, мне больше достанется, -  не стал уговаривать меня сосед, наливая по второй.
    Для Евгения бутылочку опорожнить ничего не стоит, это ему, как слону – дробинка. Выпив вторую, стал разливать по третьей, аккуратно подливая мне капельку для порядка.
  - Ты, вроде, и не рад сделанному, какой-то смурной сидишь. Портрет хороший получился, так в чём же дело? – обратил внимание на мое настроение добрый сосед.
  - Может ящик тебе не понравился? – спросил он.
  - Все хорошо, просто замечательно! – поспешил успокоить я, - дело в другом…
    И поведал я ему о своих мыслях, переживаниях, сомнениях. Льется прозрачная влага – «сладка водочка», неспешно льется задушевный разговор. Евгений внимательно слушает, не забывая подливать и закусывать.
  - Вот, что я тебе скажу, друг сердешный, - выслушав мою исповедь, прожевав бутерброд с колбасой и луком, подытожил он: - А езжай-ка ты  завтра туда, где сердце своё оставил, а то, ведь, и не успокоишься.
  - Так и сделаю!
  - А за хозяйством присмотрим, не беспокойся. Ты пить-то будешь?
  - Нет, не буду. Допивай, доедай за моё здоровье, - отвечал я. – И, вот ещё что - возьми, пожалуйста, за работу, не отказывайся. Деньги у меня есть: гонорар за реализованный проект получил, всю зиму жил этим и осталось прилично.
  Положив купюры на угол стола, вечером деньги в руки не отдают – плохая примета, я вышел на крыльцо. Сумерки сгустились, стало совсем темно. На фоне звездного неба виднелись темные силуэты деревьев, светлым пятном выделялась соседская коза, которая прилегла на траву, дожидаясь своего хозяина. Из-за леса, что за речкой, тяжело поднималась большая жёлтая луна. Вышел и Евгений вслед за мной, постоял рядом секунды три, для приличия.
  - Пойдём, пожалуй, восвояси, – то ли мне, то ли козе сказал он, и продолжил: – Ну, прощевай, что ли, завтра уж не увидимся. Уедешь – ключ от избы вон на тот гвоздик под окошком повесь.
    Коза, услышал хозяйский голос, поднялась с травы и заблеяла. Скрипнула калитка, гости мои ушли и я остался  наедине с ночной подружкой – луной. Но подружка эта, как собеседник, может только слушать и бесстрастно взирать с высоты небес на происходящее. «Утро вечера мудренее». – подытожил я все события дня, стоя на крыльце, вдыхая прохладу весенней ночи. С деревенских дворов доносился лай собак, очевидно Евгений со своей козой проходил мимо. Вот и тявканье прекратилось, в  рубашке стоять холодно. Попрощавшись взглядом с ночным светилом, вздохнув поглубже запах остывшего воздуха, возвратился на освещенную кухню. Прибрал со стола, хотя, и прибирать-то было нечего: пара тарелок, рюмки, порожняя бутылка. Пройдя в горницу, свет зажигать не стал, взобрался с ногами на тахту, укрылся пледом и продолжил вечерние раздумья, начавшиеся на крыльце:
  « - Вот, к примеру, северные олени кочуют по тундре, отыскивая места, где им комфортнее всего. Пернатые существа летят по небу в нужном направлении. Луна – ночное светило, не просто висит на небосклоне, а мчит в космосе с сумасшедшей скоростью по своей орбите. А какая орбита моя, где центр моего притяжения?..»
   Утром машина приехала рано. Я едва успел проснуться и умыться. Водитель и экспедитор – молодые здоровые парни, ловко и быстро погрузили мой ящик, уладили все бумажные формальности и укатили.
  И всё! Взглянул на небо: гусей не видно, орел кружит над лугами, и барашки облачков по небу бегут, а выше облаков – след самолета, который режет небо на две части. Это только в сказках говорится о том, как царевич по горам, по долам идет пешком искать своё счастье, а я  такой подвиг  не осилю. Но самолёт! Он сослужит мне верную службу, как серый волк Ивану-царевичу. Завтра уже буду на невских берегах, если сегодня попаду в аэропорт. Собрав всё необходимое в дорогу, затворив мастерскую и избу, ключ повесил на гвоздик, как сосед велел. Машину заводить не стал  - пусть в деревне остается. Прикрыл скрипучую калитку, оглядел свою деревню, где всегда отдыхаю душой, и даже присел на лавочку у забора – «на дорожку».
«Пойду к соседу, поклонюсь ему еще раз, уж если не согласится везти в аэропорт, то закажу такси из района, - решил я про себя и подумал с надеждой: - Лишь бы согласился»
  - Евгений, я опять к тебе! – громко крикнул я, войдя к нему во двор.
  - В сарае он, козу доит,  - ответила мне из окошка его жена – Людмила.
  - Привет соседка, извини, не даю твоему мужику покоя, - оправдывался я. – Но без него я как без рук и без ног.
  - Он у меня такой!
  Направившись на хоздвор, заглянул в сарай, а там все в сборе: Евгений доит свою умнейшую козу, сидя на маленькой  скамеечке. Рядом трется об косяк кошка, дожидаясь своей порции молока. А коза нервно косит взглядом на кошку, опасаясь, что та посягнет на овес в кормушке.
  - Доброе утро сосед, как ты себя чувствуешь? Голова не болит после вчерашнего? – начал я разговор.
  - Замечательно чувствую, ничего не болит. Гляжу, ты собрался уже
  - Да, вот собрался в дорогу. Решил я на самолете лететь. Не подкинешь до аэропорта? – спросил я с надеждой.
  - Отчего не подкинуть – подкину. Вот только со скотиной управлюсь, позавтракаю и подкину, - добродушно ответил сосед и спросил: - Ты сам-то завтракал?
  - Нет. Я и не хочу, вроде.
  - Хочу – не хочу, а подкрепиться надо. Вот дам козе сена и пойдем в избу…
Людмила! Что у нас там на завтрак!
  Разделив с соседями утреннюю трапезу, еще раз извинился перед соседкой за то, отрываю Евгения от домашних дел на целых полдня, а то и более.


                6

  В аэропорту не то, что на железнодорожном вокзале, и пахнет по другому. На вокзале пахнет дымком, железом и шпалами, слышны гудки локомотивов и стук колёс, а на аэродроме керосином пахнет, шум от самолетов уши закладывает, и почти всегда дует ветер. И публика в здании пассажирского терминала  несколько  иная, чем на вокзале: кто-то летит в дальние страны на отдых, кто-то в деловую командировку, одни - с большими чемоданами на колёсиках, у других – «ручная кладь», в виде легкого саквояжа. На железнодорожной станции можно и «мешочников» встретить, и прочих с объёмным багажом. Я отношу себя к командировочным, багажа у меня нет, а ручную кладь даже взвешивать не надо – она и пяти килограммов не весит. Последний билет на ближайший рейс  я удачно взял. Теперь  стою в очереди  на регистрацию, смотрю вокруг. Пока жил в деревенской глуши, от людей отвык. А люди заняты своими заботами, тащат чемоданы на колёсиках, успокаивают маленьких детей и немного волнуются перед полётом. Что-то очередь медленно продвигается. Я, конечно, не волнуюсь.  А чего волноваться, если всё идет своим чередом, и без нас самолёт не улетит. И вот я уже на своём месте у самого иллюминатора в удобном кресле. Но рядом со мной сиденье свободное. Странно, ведь если мне дали последний билет, то все места должны быть заняты. Большинство пассажиров устроились и уселись. Уже и трап убирают, а по проходу между кресел пробирается…, кто бы вы думали!?
  - Здравствуйте, вьюноша, - услышал я знакомый голос и увидел мою добрую знакомую, Эвелину Максимовну.
  Она рассмеялась, глядя на мою удивлённую физиономию и вытаращенные глаза.
  - Но как? Как это возможно? И почему вы…? – бормотал я, потеряв дар речи.
  - Ничего особенного – обыкновенное чудо. Ведь вы ждали встречи со мной?
   Эвелина Максимовна удобно расположилась в незанятом кресле, в руках у неё была только корзиночка из соломки, но довольно вместительная.
  - А остальные вещи я в багаж сдала, - словно отвечая на мой немой вопрос, сказала милая попутчица. – Эх, и трудно мне было без вашей помощи, той, что вы мне оказали там, на вокзале. Помните?
  - Помню, конечно, помню, дорогая Эвелина Максимовна. Я всё помню.
  - Вы, наверное, думали: «Кто же очередь на регистрацию задерживает?» Так вот – это была я!
  Рядом сидел человек, которого я видел всего один раз – случайный попутчик. А может и не случайный.  Тогда я просто отказываюсь что-либо понимать. Ну и ладно. Пусть будет так – как есть! Главное, что мне очень приятно с этим человеком: тепло, просто и легко.
  Загудели моторы самолёта, он едва заметно тронулся с места и тихонько покатился по бетонке, выруливая на взлётную полосу. Я взял маленькую ручку моей милой старушки, а она крепко пожала мою, показывая тем самым, что  ничего не боится, и летать на самолётах – ей дело привычное.
  Лайнер набрал высоту. Барашки облаков проплывали далеко внизу, а в промежутках между ними, в туманной дымке, можно было разглядеть землю: лоскутное одеяло полей и лесов, извилистые нити рек.
  - Бьюсь об заклад, мой юный друг – у тебя нынче маковой росинки во рту не было, - произнесла моя соседка.
  - А как вы угадали? - удивился я, хотя удивляться сегодня было уже нечему.
  - Вот, я как знала – взяла достаточно пирожков и термос с чаем.
  - Помилуйте сударыня, во время полёта нам должны будут предложить напитки  и ланч, - высказал я свою осведомленность.
  - Может быть, может быть, но кто предложит нам такие аппетитные пирожки и такой чай. Он у меня не простой, -  загадочно улыбнулась Эвелина Максимовна.
  - Пожалуй, не стану с вами спорить, и отказываться от угощения не буду. Ваша правда – я сегодня про еду-то и забыл.
  - Вот и поужинаем!
  Добрая моя соседка принялась доставать из кошёлочки припасы, а я помогал ей: убрал подлокотник между нами, чтобы не мешал, разложил столик. На нем появились пирожки, варёные яички и пучок свежего зелёного лука, две котлеты. При виде этого простого изобилия у меня слюнки потекли, и глаза повлажнели… почему-то.
  - А вот и чай.
  Чай действительно был необыкновенный. Аромат его растекался по всему салону. И пассажиры, что сбоку от нас – через проход, обернулись на этот запах, заинтересовавшись. Но мы не обращали ни на кого внимания, с аппетитом, но неспешно, чинно, поглощали припасы. Выпив чаю, ароматного  и вкусного,  я почувствовал в голове ясность и свежесть, а в сердце необыкновенную тишину и умиротворение.
  - Что это за чай, Эвелина Максимовна? Я такой в жизни не пил!
  - Понравился? Ну, пей ещё!
  - Разве что – чашечку.
  - Пей, пей! От него никакого вреда, кроме пользы, - потчевала меня дорогая моя попутчица. – Чай немного волшебный, но более целебный.
  А вот и напитки принесли - прикатили на тележке по проходу. От напитков мы не отказались, выпили по стаканчику простой минералки, чтобы не портить приятных послевкусий от эдакого ужина.
  - Ну а теперь, по нашему доброму обычаю, партеечку в шахматы, а? – предложила Эвелина Максимовна.
  - Я опять проиграю, как в прошлый раз, и вам со мною будет неинтересно.
  - А вы попробуйте. Вы, же, выпили волшебного чаю. Попробуйте.
  - Что ж, попробую.
На столике появились миниатюрные шахматы, уже знакомые мне. Максимовна сражалась мастерски, но и у меня в этот раз голова свежо и молниеносно соображала. «Чай  тому причиной» - решил я про себя. Играли мы на равных – нисколько не огорчаясь, проигрывая, но радуясь успехам друг друга. Передвигая малюсенькие шахматные  фигурки, вспоминал нашу прошлогоднюю встречу, и ни как не мог понять – почему же Эвелина Максимовна появляется в нужный момент, как это получается, и кто она такая? Волшебница, фея, ангел-хранитель, чей-то добрый посланник из параллельного мира в наш мир? За игрой незаметно пролетело время. Бортпроводница любезно предупредила нас, что самолёт заходит на посадку, и что необходимо пристегнуть ремни безопасности. Самолёт приземлился в Пулково. И теперь я уже без всякого стеснения, а скорее с радостью, отправляюсь с моей соседкой в багажный терминал, чтобы помочь. Мы стоим у ленты и внимательно смотрим, чтобы не пропустить наши вещи. Хотя, ошибиться трудно – вещи Евелины Максимовны я угадал издалека, потому, что они нестандартные, и  отличаются от прочих чемоданов и контейнеров.  Собрав свой багаж в кучку, стали размышлять – как лучше поступить. Мы связали тюки парами, используя при этом носовые платочки. Я перекинул груз через плечо, взял в руки ещё пару авосек, и мы направились к выходу, на стоянку такси.  Прощаясь с милой моей попутчицей, помог ей погрузить вещи в багажник, любезно открыл дверь авто.
  - До свидания, вьюноша, спасибо и до свидания. Я не прощаюсь, - с искоркой в глазах сказала старушка, прежде чем уехать.
  - И вам спасибо, Эвелина Максимовна, и до свидания, буду рад снова и снова видеть вас, - ответил я, захлопнув дверцу, и она укатила.
  Куда она уехала, по каким делам, что у неё  в узелочках? Это было для меня не важно. Я был вполне удовлетворён простым общением с ней, возможностью быть рядом. Но она уехала, а во мне, почему-то, была уверенность, что встречу её снова.
  На автобусе, на электричке и снова на автобусе добрался я до того поселка, где жила Вика. Конечно, за год я не забыл дорогу от остановки к её дому, на самом краю леса. «Хорошо, что теперь не ночь, - думал я. – Ночью можно и заблудиться, и напугать Вику внезапным явлением позднего гостя». Вот тропинка к её дому, вот калитка. Отчего же в голове шум, и в горле пересохло? Очевидно, что уже кончилось действие чудесного чая. С трудом отворив калитку, будто её давно не открывали, подошёл ко крыльцу и уже собрался, было, постучать. Смотрю – на двери замок висит. Замок простой, обыкновенный, «от добрых людей», как говорится. Но висел-то он на петельке, значит, дома нет никого! Внутри стало пусто, шум в голове стал ещё сильнее, и лес шумел кронами сосен. Постояв на крыльце, постучал в дверь, мало надеясь на чудо. Потом решил сойти в палисадник и заглянуть в окошко. Но и здесь не нашёл ничего утешительного. Пусто! И снова легонько постучал по стеклу.
  - Чего стучишь!? Ну чего стучишь, видишь – дома никого нет! И нечего стучать! – прозвучал голос, невесть откуда появившейся тетки. Она, похоже, из соседнего дома. Завидев меня, вышла узнать: в чём дело, и что это я около дома хожу?
  - Извините, я приехал к Виктории, - промолвил я.
  - А нет Виктории, видишь – замок висит,  раз замок висит, то нет её, и нечего под окнами шастать!- строго продолжала соседка.
  -  Ещё раз - извините. Но может быть она недалеко где-то, вышла на минутку?
  - Уехала она. Взяла два чемодана и уехала.
  -  А куда уехала? Надолго ли?
  - Экий ты любопытный! Откудова мне знать! – получил я ответ на свои вопросы. – И, давай иди отсюдова, нечего под чужими окнами шастать!
  - До свидания.
  - Давай, давай, иди отсюдова, пока мужика сваво не позвала, - пригрозила грозная сторожиха.
  Видя, что дело принимает серьёзный оборот, поспешил покинуть двор, затворив за собой калитку, отошёл на приличное расстояние и обернулся: женщина стояла на прежнем месте и смотрела в мою сторону. Последний раз окинул взглядом дом, лес за ним, палисадник, и направился, уже не оборачиваясь, в сторону дороги. Было слышно, как она шумела шинами и грохотала грузовиками. Вышел на обочину, остановка находилась как раз неподалёку. Но я не пошёл в ту сторону, а стоял у придорожного столбика – сам, как столб. В голове было пусто и шумело. Может быть, это был шум машин, или шелест ветра, не знаю; мне кажется, это был голос пустоты – зияющей и страшной. Куда теперь ехать и зачем? Влево – западная граница, меня туда не пустят; вправо – бескрайняя Россия,  где-нибудь найду себе утешение. Мимо проносились машины, проехал и рейсовый автобус. Сколько времени стоял я? Наверное, целую вечность. Некоторые машины притормаживали около меня, но видя, что я не реагирую и не собираюсь ехать, они устремлялись дальше по своим делам. У всех какие-то дела, важные и срочные, иначе, зачем же им так спешить. А у меня нет никаких дел, и никакого смысла нет, и спешить мне теперь совершенно некуда. Вдруг, грузовик остановился и сигналит. Интересно, что ему нужно?
  - Лексеич, здорова! Ты что здесь столбы подпираешь? – широко улыбаясь, громко сказал Митрич, когда я, подошедши, открыл дверь остановившегося «Камаза».
    Я уже перестал удивляться всем причудам переменчивого мира. Когда неволя сменяется простором, радость – тоской, а потеря - новым приобретением. С некоторых пор перестал удивляться нежданным встречам в самых неожиданных местах. Вот и теперь – я удивился, но не сильно.
  - Здравствуй, здравствуй, дорогой Митрич. Если бы ты знал, как я рад тебя видеть!
  - И я рад, ну, давай, залазь в кабину. Здесь стоять, перед поворотом, опасно.
    Я забрался в кабину, поздоровался за руку с давним знакомым, и машина, заурчав, тронулась с места, увозя меня в неизвестность. Но теперь я был спокоен, и, даже, умиротворён. Мелькали деревья на обочине, шоссе ныряло под колёса. Я ждал, что вот-вот Митрич достанет мятую пачку сигарет и закурит, но он не спешил с этим. И в кабине я не заметил следов курева. И запаха табачного дыма не ощущалось. В кармашке лежали конфеты-леденцы, я взял одну, вопросительно взглянув на водителя. Пал Митрич заметил мой взгляд, одобрительно улыбнулся и сказал:
  - Я, ведь, тоже курить бросил, уже больше полугода не курю. Вот, конфетками балуюсь, когда совсем скучно станет.
  - Одобряю, Пал Митрич, одобряю!
  - Вот, к Выборгу подъезжаем. Тебе куда, Лексеич? Отвезу – только скажи.
  - Понимаешь, какая история, - начал я, и поведал ему свою жизнь, начиная с того момента, как он Вику и меня у лесной избушки высадил, и до той минуты, как дороге встретились.
  - Мдааа, - протянул Митрич. – Давай так сделаем: я тебя сейчас отвезу в очень хорошую недорогую гостиницу, ты отдохни с дороги, и от переживаний отдохни. А если я тебе нужен буду, то обращайся на первую автобазу, она тут одна у нас, спроси, меня всякий знает. Договорились?
  - Договорились!
    Машина остановилась у старинного двухэтажного здания, прошуршав по гравию. Я выбрался из кабины, тепло распрощавшись с другом, которого видел второй раз в жизни, и направился к парадной двери, по бокам её были высечены из гранита  чудища  северных мифов, совсем не страшные. Ступени крыльца и многие элементы здания тоже были из гранита. Здесь почти всё было из гранита. Дорожки посыпаны гранитной крошкой, площадь вымощена гранитной брусчаткой, скамейки в парке тоже гранитные. В этом я убедился, когда, устроившись в гостинице, отправился гулять по городу. Выборг – городок небольшой, его можно пешком обойти, но, как и во всяком городе, можно увидеть архитектурные стили различных эпох. Массивная башня и старый замок на островке посреди Выборгского залива – это мрачное средневековье. На площади Старой ратуши – здания в стиле барокко. Артиллерийская башня, укрепления и бастионы – со времён Петра Великого. Много зданий принадлежит к финскому периоду. Ну, и конечно – новый город: с пятиэтажками и девятиэтажками, с «хрущёвками», есть и модерн, и «сталинский» классицизм. Старинная часть города с узенькими мощёными улочками очень привлекательна. Сижу в маленьком кафе у окна и смотрю на улочку сквозь куст цветущей герани. В руке неизменный блокнотик и гелиевая ручка, которой я делаю наброски: редких прохожих, туристов, домиков и одиноких деревьев в тесных дворах. Под окнами домов маленькие клумбочки с молодой зеленой травкой. Цветов ещё нет. Рано.
    Вокруг много балтийской воды, много озер. Старый город расположен на полуострове, а на большом острове в заливе раскинулся парк – Монрепо. Вот, туда я и направился на второй день своего пребывания в уютном городке. По  старинному парку можно гулять целыми днями, и заблудиться не мудрено. Гроты и беседки прячутся в стороне от аллей, замысловатые тропинки уводят в колоннаду сосновых стволов, мохнатые лапы нависают над протокой, через которую перекинут горбатый мостик. И здесь, конечно, я не расстаюсь со своим блокнотиком, делая наброски обворожительных видов первозданного буйства природы. Зарисовки архитектурных островков в гуще парка тоже есть в моем блокнотике – они мне когда-нибудь пригодятся, непременно.  Выйдя на берег залива, услышал перекличку множества гусей. Они заполняли воды залива и гладь крохотных озёр вдоль берега. Гуси, важно  расправив крылья,  ходили по прибрежным лугам и громко гоготали. Птицы прилетели домой, и радовались этому.
    Вот, и гуси дома уже. Я их обогнал на самолёте всего лишь на пару дней. Они - дома, а я где? Где мой дом? Здесь? В степной деревушке? В городе на волжском берегу? К родному очагу стремишься  всегда, где бы ни был. А я не спешу никуда, и здесь мне наскучило, всё стало неинтересным. Убрав рисовальные принадлежности в сумку-саквояж, с которой я нигде не расстаюсь, отправился на выход к парку. Нынче я далеко забрался – в самый дальний и безлюдный уголок. По дороге будет много времени для раздумий. Хотя, и думать-то нечего – завтра с утра отправляюсь в Питер, а оттуда - в Москву.
                7


    «Сапсан» мчит меня к столице, разрывая предутренний туман.  Вернисаж в выставочном зале  Союза художников должен быть оформлен и готов к открытию. Не люблю я фуршеты и тусовки, перерезания красных ленточек и заранее приготовленные речи, но в этот раз перешагну через свои принципы и загляну на выставку, где, среди прочих, должна быть и моя работа – портрет Вики, Виктории, Победительницы.
    Стою посреди людей и не замечаю никого. Какие-то чужие все, но между собой, похоже, знакомые: разговаривают друг с другом, поднимают наполовину налитые бокалы с  шампанским, улыбаются кому-то, но не мне. Где-то в глубине зала слышна музыка, очевидно – приглашенный скрипичный квартет услаждает слух присутствующих. Произведения искусства услаждают взор, музыка услаждает слух, шампанское услаждает вкус. Отчего же мне так муторно? И хочется покинуть это большое, просторное и светлое, но душное, для меня, помещение. И, всё же, я, потихоньку лавируя между дамами в нарядах и молодящимися мэтрами от живописи, продвигаюсь на звук музыки. Скульптурные композиции, живописные полотна, новомодные инсталляции привлекают присутствующих, они толпятся небольшими группками и что-то обсуждают с видом знатоков. Я тоже обращаю внимание на экспозицию. Что-то трогает струны души, что-то, попросту,  раздражает зрение. Среди толпы попадаются знакомые. Некоторые из них обмениваются со мной улыбкой, едва кивнув головой; другие – узнают, но смотрят на меня так, будто я неодушевлённый предмет или прозрачное стекло. Ну и ладно, я не обижаюсь. И в самом-то деле - я не очень подхожу под общий тон праздничной атмосферы: в простой одежде путешественника, и выбрит не тщательно. Своей работы не вижу. Наверное, она не прошла отбор и выставочный комитет её «не пропустил». Жаль, я бы увидел свою Вику, хотя и в граните.
    Музыка всё громче и публика всё плотнее, уже трудно пробираться стало. Дамы в шикарных нарядах, молодежь в немыслимых одеждах, терпкий запах духов, шампанского, дорогого табака витал вокруг, своеобразный «фимиам в храме искусства». Что же это за экспозиция такая, к которой не подойти? Мне стало ужасно любопытно. Наконец толпа выдавила меня во внутренний круг, и я  оказался перед ней, перед Викой.
    С  постамента «под дикий камень», наполовину задрапированном нежно- голубой тканью, смотрела на меня она. Та, которая разделяла со мной бессонные ночи и короткие зимние дни, та, которой я отдавал тепло своих рук и огонь сердца. Здесь, среди столичного шума и суеты, среди многоликой публики она была мне единственно родной. Вот и стоим мы друг против друга. Она не может уйти, а я могу, но не хочу. Словно в оцепенении смотрю на свою же работу, плод творческих мук. Всего лишь неделя прошла, но ощущение такое, будто расстались мы давно, и я успел сильно соскучиться. Никого не видел вокруг и не слышал. Стоял и смотрел, и думал: «Теперь, когда я окончательно потерял её, и не знаю где искать. И не могу надеяться на чудо, то и этот скульптурный портрет не заменит мне  Вику. Пусть остаётся здесь. Пусть выставочный комитет распоряжается его судьбой» Вот, такие мысли вертелись в моей голове. И полагаться на чудо не было никакого смысла. Чудо – это, если иногда происходит что-то необычное, неожиданное. А в моём случае две встречи случились почти в одно время, и ожидать третьей было бы просто глупо. Чудес не бывает! И сказок тоже. И в них никто не верит. Окружающая публика прагматична и расчётлива. Вот и сейчас – вокруг завязываются нужные и полезные для кого-то знакомства, решаются чьи-то проблемы, возникают новые. Ну, не бывает чудес! Не бывает… а жаль.
  - Прощай Вика, - мысленно сказал я,  может и не мысленно, а вслух сказал, не важно.  Ещё раз посмотрел на портрет и произнёс: - Прощай!
  - Здравствуй!
    Что-то щелкнуло внутри, сердце сжалось. Жаль, что чудес не бывает, но бывают галлюцинации и видения. Заработался я, разволновался. Атмосфера духов, шум аристократической публики привели меня к слуховому обману.
Крепко зажмурил глаза, тряхнув головой, снова открыл их, чтобы убедиться, что я нахожусь в материальном мире, а не сказочном. Да, вот она реальность: подо мной – пол, надо мной – потолок, слева – люди, справа… её ни с кем нельзя перепутать! Справа от меня стояла Эвелина Максимовна, а за руку она держала Вику. Настоящую, живую, улыбающуюся Вику.
  - Здравствуй, милый! -  ещё раз тихо произнесла она, но я только её и слышал, только её и видел.
    Эвелина Максимовна легонько подтолкнула  Вику ко мне навстречу.
  - Ну, поцелуйтесь что ли, и обнимитесь, - сказала она, и добавила: - И перестаньте делать такие удивлённые глаза, вьюноша. Чудеса бывают, я вам это авторитетно заявляю, как добрая фея в десятом поколении. Без чудес было бы скучно, почти невозможно жить.