Воспоминания правозащитницы

Москва 1983год

Мы уже были в черном списке. А это означало, что работа по специальности нам не светила. Мы же оба были учителями, а черные списки "опасных" учителей лежали в РОНО, которое утверждало кандидатуры. Нам, вообще было очень трудно найти работу, вернее не найти, а получить ее в действительности.
Мы не сразу поняли, что КГБ, который вел за нами плотную слежку и прослушивал все наши разговоры, решил лишить нас средств к существованию, а затем посадить за тунеядство. Да, была такая статья в Уголовном кодексе СССР, очень удобная для властей статья. По ней можно было кого угодно посадить на три года. Просто, не давали человеку устроиться на работу, запугивая работодателей, а потом сажали его за то, что он живет, не работая. Применяли ее, кстати, нужно сказать, только к инакомыслящим. Так вот, чтобы получить эту вожделенную работу, нужно было уйти от хвостов, когда идешь наниматься, никому не проговориться, куда хочешь устроиться, ни о чем не договариваться по телефону...короче, соблюдать полную конспирацию. А иначе, события развивались по следующей схеме: мы приходили на прием к работодателю, обо всем договаривались и расставались довольные друг другом, с тем, чтобы начать трудиться с понедельника. А через пару часов этот самый работодатель звонил и бормотал что-то невнятное про изменившиеся обстоятельства, упразднение вакансии и т. д. Даже по телефону было слышно, что ему крайне неприятно и неуютно отказывать, что что-то тут не так. Но нам потребовалось немало времени, прежде чем мы поняли, что с этими людьми уже успели поговорить сотрудники КГБ и запугали их до смерти. Мы были настолько наивны, что не представляли себе, что государство может тратить такие усилия на то, чтобы испортить людям жизнь.
Это довольно любопытный психологический феномен, который мне пришлось неоднократно наблюдать и, который я пережила сама. Сначала, человек, восставший против тоталитарной системы, не может поверить, что она использует всю свою мощь, чтобы загнать его в отведённую ему ячейку: слежку, прослушивание квартиры, лишение всех благ и привилегий, запугивание... А потом так к этому привыкает, что уже уехав в демократическую страну, ищет везде доносчиков и шпионов. Мне пришлось потом проделать специальную работу над собой, чтобы освободиться от этой болезни, шпиономании. Я об этом ещё расскажу попозже.
А пока, мы искали средства существования. Продали часть библиотеки. В начале 80х хорошие книги, давно не переиздававшиеся можно было продать очень дорого. Жалко было, конечно, до слез. Библиотеку эту моя покойная мама собирала много лет и библиотека была редкая. Но, выбора у нас не было, нужно было выживать, кормить ребёнка... А продав, например, томик Марины Цветаевой, мы могли втроём питаться месяц. Так мы прожили зиму.
А весной один из друзей предложил нам поехать на дачу его родителей. Они сами по состоянию здоровья там жить не могли и были рады, что чем-то нам помочь. Эта дача буквально спасла нас в тот безнадежный безработный период. Половина избы пятистенки с пристроенной застеклённой терраской была окружена небольшим фруктовым садом. Там было достаточно места, чтобы разбить огородик, чем я тут же и занялась. Лёша из палочек и прозрачной пленки соорудил парнички, где я посеяла помидоры и огурцы. Мы засеяли каждый свободный сантиметр этого садика зеленью и овощами в надежде, что этот клочок земли будет нас кормить. Никакого опыта сельскохозяйственной деятельности у нас, разумеется не было. Мы оба, горожане, руководствовались исключительно интуицией. Но почему-то мы верили в то, что все получится. А условия для выращивания нашей еды были не из легких. Там не было водопровода, чтобы поливать посаженное. Воду нужно было носить из родника, который бил из земли и стекал в речку-переплюйку в двухстах метрах от дачи.
Мы натаскивали эту воду в большие жестяные бочки. Все наши друзья, приезжая нас навестить, носили воду до изнеможения. Лето выдалось жаркое, без дождей. Но все росло. И росло замечательно. Уже через четыре недели я вышла на местный рынок продавать пучки первой редиски. Какое это было счастье!
Маленький рынок, расположившийся на площади перед железнодорожной станцией, не был оборудован прилавками. Тетки, торговавшие зеленью, разложенной на ящиках, покрытых газетами, оживленно что-то обсуждали и даже поначалу не обратили на меня внимания. В этот ранний час покупателей ещё не было. Я нашла себе два ящика, валявшихся тут же, у продуктового магазина, на одном разложила мою редиску, на другой села с краю в ряду торгующих. Тут ко мне повернулась ближайшая соседка:"Ты откуда такая взялась?" Подруги её моментально замолчали и тоже повернулись ко мне. Они все были очень похожи - дородные пенсионерки-колхозницы с кирпичными лицами в темных платочках. Я, сбиваясь и путаясь, объяснила, что у меня на даче выросло так много редиски, что девать некуда, вот принесла продать, лишних денег не бывает. А что я могла им ещё сказать? Что от того, продам ли я сегодня эту редиску зависит будет ли у нас хлеб на обед? Но тогда нужно будет объяснять почему ни я, ни мой муж не работаем и обстоятельства, которые нас привели к этой ситуации. К счастью, моё объяснение их вполне удовлетворило.
"Вот и умница, девонька, - сказала самая старшая, - сразу видно, серьезная, а не как эти." Она махнула рукой в сторону, где должно быть находились "эти". И завязался обычный женский разговор с вопросами о муже, не пьёт ли он, о ребёнке, не капризный ли... Обычный для них, но не для меня. Никто у меня не спрашивал, какой у меня диплом и чем занимаются мои родители. Я-то привыкла в нашем кругу именно к этим вопросам. Надо признаться, это была моя первая взрослая встреча с "народом". В детстве все было очень демократично перемешано. Сначала дворовые дружбы, где отношения определялись близостью проживания, затем школьные, формировавшиеся по интересам вне школы... А с поступлением в институт общение свелось только к своему кругу, кругу московской интеллигенции. И представления мои о том чем живёт и дышит этот самый "народ" были весьма туманными.
"Народ" оказался интересным и разным. Тетки на рынке щедро делились со мной кулинарными рецептами, объясняли как держать мужа в узде, чтобы не напивался. Замечу, что у них всех поголовно мужья были горькие пьяницы. С этим обстоятельством связан забавный эпизод, немало способствовавший моей новой коммерческой карьере на рынке, которая готова была закончиться, даже не начавшись. Вот как это было. Все утро люди, выходившие с покупками из магазина и сходившие с платформы железнодорожной станции, покупали у моих конкурентов по бизнесу, а не у меня. И это было понятно - на тех лотках, кроме такой же, как у меня редиски были и лук, и укроп, и петрушка, и салат. А кроме того люди знали этих колхозниц, разговаривали с ними, как со старыми знакомыми, а на меня косились с удивлением и даже какой-то опаской.
Когда после двух часов сидения на площади, я убедилась, что никто не собирается покупать мою замечательную редиску, которая от невнимания и жаркого солнца увядала прямо на глазах, то решилась отправиться домой. Но как раз в этот момент из магазина вышли три весьма помятых мужичка и направились прямо ко мне. Тетки, сидевшие рядом, явно их хорошо знали, потому что стали тут же выкрикивать проклятья и угрозы в адрес "противных пьянчуг без стыда и совести". Но мужички только отмахивались от них, как от мух. Они подошли ко мне, и, не говоря ни слова, к моему величайшему изумлению, один достал из запазухи полулитровую бутылку водки и поставил на мой ящик с редиской, а другой выставил рядком три гранённых стакана. Они стояли передо мной молча целую минуту. Тетки тоже стихли, явно не понимая происходящего. Наконец, один из "пьянчуг" произнёс: "Мы вот что, мы у тебя купим редиски, а ты нам разлей поровну, а то руки...не того". И он показал мне свои руки, которые действительно заметно тряслись.
Я была готова к эксперименту. Мне было указано до какого уровня наливать, и клиенты мои остались весьма довольны результатом. Один даже восхищенно присвистнул. Они заплатили мне за три пучка редиски, тут же закусили ей и, забрав свою посуду отправились восвояси.
В конце концов, мы оба устроились работать в весьма оригинальные места, но на это ушел почти год. Леша стал работать натурщиком в Суриковском художественном училище, а я нанялась расписывать сувениры в славную такую контору с нежным названием "Луч".
Оба эти места были оазисами, где трудились, отдыхая душой, изгои советского общества.
Большинство натурщиков Суриковки были израильскими отказниками, т.е. людьми, которые просили разрешения у властей на выезд в  Израиль, в чем им было отказано.
Ведь в те "благословенные" времена покинуть территорию СССР, чтобы жить в иной стране, могли только евреи, получившие приглашение, называемое "вызов" от родственников в Израиле. Далее следовало собрать и подать документы на рассмотрение в ОВИР, который часто отказывал в разрешении на выезд. Вот этих людей и называли отказниками. Они горько шутили, что автоответчик ОВИРа вместо привычного "ждите ответа" говорит: "ждите отказа".
Положение отказников было тяжелым. После того, как они официально выразили желание покинуть Страну Советов, к ним относились, как к предателям родины, исключали из институтов и университетов, выгоняли с работы, лишали званий.
Но эта гадкая травля, организованная властями вызывала у порядочных людей естественное желание помочь ни в чем не повинным людям, оказавшимся в столь тяжелом положении. И вот, Суриковское художественное училище стало таким местом в Москве, где отказники, да и все неугодные властям граждане, могли получить работу. Директор по кадрам, которая помогла очень многим в те времена, никого не боялась. Одна из натурщиц рассказывала мне, что она слышала, как эта дама разговаривала с сотрудником КГБ, требовавшим, чтобы один из отказников был уволен. Этот еврейский активист преподавал в свободное время иврит, что с точки зрения гебиста было преступлением. Так вот, начальница отдела кадров на великолепнейшем матерном диалекте объяснила оторопевшему представителю власти, что она имела все его КГБ через левую ноздрю, и все что ее интересует в натурщиках - их натура, т.е. внешние данные, которые она тщательно выбирает и не готова ими жертвовать.
И гебист ретировался.
Работа была тяжелая. Нужно было часами стоять в той же позе перед классом студентов. Алексей шутил, что его рабочая одежда - плавки, а работает он "девушкой с веслом". После шести часов такой работы он с трудом добирался до дому. Но платили за это хорошо, и мы были счастливы, что можем неплохо жить сами и даже немного помогать нашим товарищам, покупая еду для посылок в лагеря.
А потом и совсем стало хорошо, условия  Лешиной работы изменились совершенно неожиданно. Как-то в класс, где он позировал зашел Илья Глазунов. Он там работал, в Суриковке, кажется, был на какой-то руководящей должности. Во всяком случае, появлялся крайне редко.
Прошелся он, посмотрел на рисунки студентов на мольбертах, глянул на Лешу... И давай кричать на преподавателя: "Что вы его тут поставили обнаженной натурой?! У нас полно обнаженной натуры, девать некуда!
У этого натурщика лицо есть, с него портреты нужно писать!"
И Лешу посадили на стул, и не нужно было больше мерзнуть, и тело не ныло от многочасового неподвижного стояния. Ему даже позволили воткнуть в уши наушники, и он мог теперь слушать лекции своих любимых философов и психологов, и на работу стал ходить с удовольствием. Он там проработал пять лет, до самого нашего отъезда, и другим помогал устраиваться на эту работу, приводя изгоев к легендарной начальнице отдела кадров. У них там, в результате, такие интеллектуальные сливки взбились, что работать было очень приятно. Парадокс ситуации был в том, что эти светлые головы не были востребованы советским обществом. Им платили за тело, в лучшем случае, за лицо.

А моя "карьера"сложилась тоже не ординарно, я бы даже сказала, каким-то мистическим образом.
 Потеряв надежду устроиться на работу в школе, я не готова была отказаться от работы с детьми, ведь я только что закончила педагогический институт, выбранный по призванию, так мне тогда казалось. И я решила организовать у нас на дому детскую группу, эдакий мини-садик для пяти-шести детишек от двух до пяти лет. Леше тоже это было интересно, потому что он в этот период увлекался трудами психолога Пиаже как раз по этому возрасту. Ему хотелось поработать с группой детей, проверить утверждения  Пиаже экспериментальным образом. Сразу хочу сказать по этому поводу, что великий психолог не врал, все его постулаты верны, мы в этом убедились многократно, наблюдая за нашими малышами в условиях игрового эксперимента. Но это происходило уже по прошествии многих месяцев, когда работа группы была налажена. А вначале нужно было ее создать, эту группу.
У нас была большая квартира не далеко от метро, на Таганке. Она осталась мне в наследство от родителей. Там были все условия: много места, первый этаж, выход в хороший, закрытый от машин двор, где можно было гулять и играть с детьми.
Мы купили детскую мебель, кучу развивающих игрушек, организовали пространство для дневного сна малышей и сказали всем знакомым, что готовы к приему питомцев. Желающих посещать эту группу оказалось гораздо больше, чем мы могли принять. Ведь, в среде московской интеллигенции все прекрасно понимали, что советские детские сады мало чему могли научить детей, с которыми серьезно занимались дома и музыкой, и рисованием и литературой. Чему эти дети могли там научиться? Разве что не нормативной лексике. А с другой стороны, ясно же, что ребенку необходим детский коллектив, чтобы играть и нормально развиваться. А в те времена, практически, все известные мне дети были единственными в семье. Была еще одна причина, по которой родители не хотели водить своих детей в государственные детсады - крайняя политизация воспитания в этих учреждениях.
"Вы понимаете, - говорила мне молодая мама трехлетней внучки академика - Катенька вчера мне сказала, что воспитательница объяснила им, что все хорошие дети должны любить Дедушку Ленина. Я ей говорю: - У тебя один дедушка, дедушка Дима! Его нужно любить, а никакого дедушку ленина я не знаю!"
Поначалу мы набрали в группу пять детей от двух до пяти лет. На родительском собрании, я рассказала о программе занятий и просила принести материал для них. Позднее, когда мы все передружились между собой, родители рассказывали мне, посмеиваясь, что на том собрании я произвела на них впечатление очень строгого, даже сурового педагога. Еще бы! Мне было 24 года и я их боялась, опасалась, что меня не воспримут всерьез, что зададут вопрос, на который не смогу ответить. Во всяком случае, когда на мою просьбу принести по коробке пластилина, один из родителей отреагировал испуганным "Наш Денис его ест!", я невозмутимо ответила: "Тогда, Вы принесете две коробки!" Это они мне потом долго напоминали, считая мою реплику шуткой в британском вкусе.
Кстати о вкусе... Я готовила детям обед, они же у меня пребывали с утра до вечера. Разумеется, каждый родитель представил список того, что ребенок не ест и "и ни за что есть не будет".  Сразу скажу, что за компанию дети ели все.

Продолжение следует