А счастья нет. Дмитрий Мережковский

Дмитрий Мережковский был, наравне с поэтами Вячеславом Ивановым и Валерием Брюсовым, одним из основоположников символизма . Поэт предлагал читателям окунуться в мистический мир, где все ощущения обостряются, а окружающие предметы и люди расплываются в тумане, как пустынные миражи. Изобретательные образы, однако, не были для него самоцелью — с помощью символистского языка автор пытался имитировать ощущение религиозного опыта, оживить таким образом классическую «духовную» поэзию.

«Родное»

Далёких стад унылое мычанье,
И близкий шорох свежего листа…
Потом опять – глубокое молчанье…
Родимые, печальные места!

Протяжный гул однообразных сосен,
И белые сыпучие пески…
О бледный май, задумчивый, как осень!..
В полях затишье, полное тоски…

И крепкий запах молодой берёзы,
Травы и хвойных игл, когда порой,
Как робкие, беспомощные слёзы,
Струится тёплый дождь во тьме ночной.

Здесь – тише радость и спокойней горе.
Живёшь, как в милом и безгрешном сне.
И каждый миг, подобно капле в море,
Теряется в бесстрастной тишине


«Смерть Надсона»

Поэты на Руси не любят долго жить:
Они проносятся мгновенным метеором,
Они торопятся свой факел потушить,
Подавленные тьмой, и рабством, и позором.
Их участь – умирать в отчаянье немом,
Им гибнуть суждено, едва они блеснули,
От злобной клеветы, изменнической пули
          Или в изгнании глухом.

И вот ещё один, - его до боли жалко;
Он страстно жить хотел и умер в двадцать лет.
Как ранняя звезда, как нежная фиалка,
         Угас наш мученик-поэт!
Свободы он молил, живой в гробу метался,
И все мы видели – как будто тень легла
На мрамор бледного, прекрасного чела;
В нём медленный недуг горел и разгорался,
И смерть он призывал - и смерть к нему пришла.
Кто виноват? К чему обманывать друг друга!
Мы, виноваты, мы. Зачем не сберегли
Певца для родины, когда ещё могли
Спасти его от страшного недуга.
Мы все, на торжество пришедшие сюда,
Чтобы почтить талант обычною слезою, -
В те дни, когда он гас, измученный борьбою,
И жаждал знания,  свободы и труда,
И нас на помощь звал с безумною тоскою,
Друзья, поклонники, где были мы тогда?..
Бесцельный шум газет и славы голос вещий, -
Теперь, когда он мёртв, - и поздний лавр певца,
И жалкие цветы могильного венца –
Как это всё полно иронии зловещей!..

Поймите же, друзья, он не услышит нас:
В гробу, в немом гробу он спит теперь глубоко,
И между тем как здесь всё нежит слух и глаз,
И льётся музыка, и блещет яркий газ, -
На тихом кладбище он дремлет одиноко
               В глухой, полночный час…
Уста его навек сомкнулись без ответа…
Страдальческая тень погибшего поэта,
         Прости, прости!..


«Счастья нет»

Под куполом бесстрастно молчаливым
Святых небес, где всё лазурь и свет,
Нам кажется, что можно быть счастливым,
                А счастья нет.

Мы каждое мгновенье умираем,
Но всё звучит таинственный обет,
И до конца мы верим и желаем,
                А счастья нет.

И в ужасе, ив холоде могилы
Нас манит жизнь и солнца милый свет,
Их разлюбить, мы не имеем силы,
                А счастья нет.

Свою печаль боимся мы измерить.
С предчувствием неотвратимых бед,
Мы не хотим и не должны мы верить
                Что счастья нет!

     ***

Так  жизнь ничтожеством страшна,
И даже не борьбой, не мукой,
А только бесконечной скукой
И тихим ужасом полна,
Что кажется – я не живу,
И сердце перестало биться,
И это только наяву
Мне всё одно и то же снится.
И если там, где буду я,
Господь меня, как здесь, накажет, -
То будет смерть, как жизнь моя,
И смерть мне нового не скажет.

       «Мать»

С ещё с бессильными крылами
Я видел птенчика во ржи,
Меж голубыми васильками,
У непротоптанной межи.
Над ним и надо мной витала,
Боялась мать – не за себя,
И от него не улетала,
Тоскуя, плача и любя.
Пред этим маленьким твореньем
Я понял благость Высших Сил,
И в сердце, с тихим умиленьем,
Тебя, Любовь, благословил.

       «Поэт»

Сладок мне венец забвенья тёмный.
Посреди ликующих глупцов
Я иду, отверженный, бездомный
И бедней последних бедняков.

Но душа не хочет примиренья
И не знает, что такое страх.
К людям в ней – великое презренье,
И любовь, любовь в моих очах.

Я люблю безумную свободу:
Выше храмов, тюрем и дворцов,
Мчится дух мой к дольному восходу,
В царство ветра, солнца и орлов.

А внизу меж тем, как призрак тёмный,
Посреди ликующих глупцов
Я иду, отверженный, бездомный
И бедней последних бедняков.

     ***

Доброе, злое, ничтожное, славное, -
Может быть, это всё пустяки,
А самое главное, самое главное
То, что страшней даже смертной тоски, -
Грубость духа, грубость материи,
Грубость жизни, любви – всего;
Грубость зверихи родной, Эсэсэрии, -
Грубость, дикость, - и в них торжество.
Может быть, всё разрешится, развяжется?
Господи, воли не знаю Твоей,
Где же судить мне? А всё-таки кажется,
Можно бы мир создать понежней.


     "Ювенал о Древнем Риме"

Наше сердце огрубело,
И, к свободе не привык,
А кощунствует он смело,
Лживый, рабский наш язык!

Мы смиренны, - Бог свидетель!
Скучен подвиг, скучен грех...
Трусость - наша добродетель,
Наша мудрость - жалкий смех.

Но, смеясь над целым миром,
Только сильных мира чтим,
Перед мерзостным кумиром
На коленях мы стоим.

Мы - послушны, мы - незлобны,
Что же нет награды нам?
Наши праздники подобны
Погребальным торжествам.

Не хотим или не смеем?
Почему так скучно жить?
Или, мёртвые, умеем
Только мёртвых хоронить.

Кто был счастлив, кто был молод?
Где веселье? Где любовь?
Вечный мрак и вечный холод...
Влага Лета - наша кровь!..

Братьев гибнущих не видим,
Сами гибнем без борьбы,
Мы друг друга ненавидим
И боимся, как рабы.

Пред таким позорным веком
И среди таких людей -
Стыдно быть мне человеком,
Сыном родины моей!


«Христос воскрес», — поют во храме


«Христос воскрес», — поют во храме;
Но грустно мне… душа молчит:
Мир полон кровью и слезами,
И этот гимн пред алтарями
Так оскорбительно звучит.
Когда б Он был меж нас и видел,
Чего достиг наш славный век,
Как брата брат возненавидел,
Как опозорен человек,
И если б здесь, в блестящем храме
«Христос воскрес» Он услыхал,
Какими б горькими слезами
Перед толпой Он зарыдал! Пусть на земле не будет, братья,
Ни властелинов, ни рабов,
Умолкнут стоны и проклятья,
И стук мечей, и звон оков, —
О лишь тогда, как гимн свободы,
Пусть загремит: «Христос воскрес!»
И нам ответят все народы:
«Христос воистину воскрес!»

Одиночество

Поверь мне: люди не поймут
Твоей души до дна!..
Как полон влагою сосуд, —
Она тоской полна.
Когда ты с другом плачешь, — знай:
Сумеешь, может быть,
Лишь две-три капли через край
Той чаши перелить.
Но вечно дремлет в тишине
Вдали от всех друзей, —
Что там, на дне, на самом дне
Больной души твоей.
Чужое сердце — мир чужой,
И нет к нему пути!
В него и любящей душой
Не можем мы войти.
И что-то есть, что глубоко
Горит в твоих глазах,
И от меня — так далеко,
Как звезды в небесах…
В своей тюрьме, — в себе самом,
Ты, бедный человек,
В любви, и в дружбе, и во всем
Один, один навек!..