Воскресение

Человек хохотал. Запрокидывая голову и прижимая костлявые руки к вздувшемуся животу. Все его истощенное тело трясло от этих сокрушительных звуков, а окружавшие площадь дома нервно вздрагивали. Их пробивала дрожь.
Человек хохотал и не мог остановиться. Женщины, закутанные в дырявые платки по самые уши, испуганно отворачивались и старались пройти как можно скорее. Дети жалобно подвывали от голода и страха. Два седых мужчины - один одноногий, второй с изуродованным лицом - пытались успокоить человека: уговаривали, перекрикивали, били по щекам.
Где-то взвилась сирена.
Человек протяжно взвыл и обвис на руках мужчин.
Когда его положили на мостовую, лицо уродовала страшная гримаса тщетных попыток остановить истерический смех. Глаза закатились. Тело быстро леденело.

Надя отошла от окна, старательно закрыв образовавшуюся дыру.
Очень хотелось есть. А еще больше спать. Но спать нельзя, мама строго-настрого запретила. Маму надо слушаться.
Надя взяла с полки оставшуюся книгу, по слогам прочитала непонятное название. Медленно оторвала последнюю страницу, сунула в печку-буржуйку. Пламя удовлетворенно слизнуло ветхую бумагу, потрескивая, потребовало еще. Надя подкинула новую страницу, протянула к огню озябшие руки.
- Когда придет мама? – обратилась девочка к печке, но та молча жевала листы.
Надя потерла кулачками глаза, огляделась, медленно и обиженно продолжила:
- Мама обещала, что сегодня мы пойдем в храм. Она сказала, так надо, потому что там Пасха. Интересно, Пасха даст мне хлеба? Должно быть, да, иначе зачем к ней идти…
Девочка опустила в пламя еще страницу, отложила книгу в сторону.
Ее шаги гулко отдавались в пустой комнате, хотя Надя была легкая, как перышко. От этого вечного эхо ей становилась еще более одиноко и страшно. Она подошла к холодной сырой стене, у которой покрытая носовым платком лежала кукла. Кукла была старая. Надя звала ее Ветеранка, хотя выговорить это слово ей было непросто. Непослушными пальцами девочка отерла грязное тканевое лицо, вгляделась в голубые распахнутые глаза своей единственной слушательницы:
- Ты всегда улыбаешься, - задумчиво произнесла она, - даже когда тебе грустно. И никогда не ешь, сколько тебя ни корми. И не спишь, сколько ни укладывай. И всегда улыбаешься…
Крепко прижав к груди куклу, Надя вернулась к печи.
- Скоро придет мама, и мы пойдем к Пасхе, - назидательно сообщила она Ветеранке и снова принялась ждать.
Пламя трещало, мелкие язычки вспыхивали, тускнели, гасли. Желтые и рыжие, лисьи хвостики…
Вчера Надя видела, как умер их с мамой сосед. Он по диагонали пересекал площадь, шел все медленнее и медленнее. Спотыкался, с трудом удерживал равновесия. А потом устало присел на колени, поднял руку ко лбу, поднес ее к животу и, не доведя до правого плеча, умер. А вокруг шли уставшие женщины, и ни одна не обратила внимание.
Мама рассказывала однажды брату, как не смогла выйти на улицу, так как у самой двери лежали люди. Гора людей, - представила девочка.
А сейчас брата нет. Мама говорит, что он ушел, но Надя нашла его в самой холодной комнате – в гостиной, в опрокинутом гардеробе. Он лежал совершенно такой  ледяной, как и при жизни. Только больше не улыбался. Накануне он отдал ей свою порцию хлеба.
Надя погладила куклу по спутанным ниткам–волосам. Снова всмотрелась в ее жизнерадостное доброе лицо, и на душе посветлело. Мама скоро придет.
Говорят, умирать стали меньше…

Женщина спешила домой. В булочной она видела, как один мужчина с остекленевшими глазами и сине-фиолетовым лицом впился зубами в буханку хлеба. Его тут же оттащили и, кажется, забили насмерть. Будто это его воровство послужило сигналом к атаке. Сигналом, по которому люди превращаются в зверей.
Хорошо, что к тому моменту женщина уже успела забрать свою пайку.
На улице быстро темнело. Грязный снег мешал движению, забиваясь в обвязанную куском веревки обувь. Лицо кусал злобный порывистый ветер.
До дома еще два квартала, надо идти, - твердо решила женщина и, плотнее закутавшись в бабушкину шаль, пошатываясь, зашагала.
Взвыла сирена.
Женщина попробовала бежать.
Грязь путалась среди ног, тормозила. Увязая, женщина ощущала себе загнанной в болото дичью. Если не двигаться – утонешь. Если вернешься – убьют.
Впрочем, если пойдешь вперед, убьют все равно, это лишь вопрос времени и количества пережитых за это время смертей.
Круглое–круглое болото, равномерно затягивающее и стонущее, окруженное частоколом безжалостных солдат с взведенными автоматами.
Где надо выживать.

За окном привычно грохотало и взрывалось.
Кукла сползла с колен, печка почти догорела. Книга с глухим стуком рухнула на пол, но Наде не хотелось открывать глаза, чтобы целиком кинуть ее в печь или хотя бы просто поднять. Девочке было так хорошо, и голова так приятно опускалась на грудь. В глазах стояла сладкая дремота, за плечи обнимал сон, а в дверях ждала его сестра с длинным–длинным шлейфом из черной материи.
Никуда не надо идти, не надо спешить, путь уже окончен, оставайся, - мурлыкала дремота с масляной лукавой ухмылочкой. И сон важно поддакивал, а его сестра медленно и торжественно сделала первый шаг.
- Надя!
Дремота осклабилась и отступила. Видения растаяли, как дым.
- Надя, вставай! Не спи, нельзя спать!
- Мама, - сонно прошептала девочка и потянулась к ней худыми ручонками.
- Вставай! – волосы липли к вспотевшему от страха лбу, но женщина продолжала трясти дочь. – Вставай! Надо идти. Вот, поешь.
- Мы идем к Пасхе?
- Да.
- Она накормит нас?
Женщина странно посмотрела на дочь, улыбнулась каким-то своим воспоминаниям, кивнула:
- Она утешит нас.
Если не она, то кто? – хотела добавить женщина, но смолчала. Ей надо было попасть в храм. Жизненно необходимо, как поесть или согреться. Чтобы получить надежду, потому что иначе уже завтра утром она просто не сможет заставить себя проснуться. Что тогда будет с Надей?..

Изо всех сил завывала сирена.
Мать и дочь пересекли улицу Пестеля и дворами направились к Спасо-Преображенскому собору. Идти через площадь они не рискнули – уже два часа не прекращалась пальба. Если все равно умирать, - подумала женщина, - пусть уж это будет в храме или по дороге, только не дома. Не на арене, в центре которой гибнет город, когда все дни сливаются в бесконечную серую вьюгу и сводятся к одному: выжить, ежедневно ища еды и дров, пока не кончились силы идти.
Девочка уже научилась не шарахаться при виде мертвецов. Теперь она мрачно обходила их, провожая виноватым взглядом. Не вздрагивала она и при свисте воздуха в крыльях бомбардировщиков и при оглушительных взрывах бомб, от которых, казалось, сотрясается земля. Сотрясается от ужаса и боли за своих чад. Одной рукой Надя крепко держалась за маму – пилой пили, не отпустит! Другой прижимала к себе потрепанную куклу, столько раз утешавшую ее слезы.
Женщина вела дочь обходными путями, настороженно пригибаясь к земле, как разведчица. Правой рукой она сжимала Надину маленькую ладошку, и от этого прикосновения каждый раз щемило сердце. К левому запястью был привязан небольшой узелок – кусочек хлеба, именовавшегося сегодня куличом, огарок свечи и Евангелие, которое Надя старательно пыталась спалить. Не со зла же, - знала женщина, - девочка просто замерзла, а другого топлива не нашла.
Несмотря на тревогу, густые ряды дыма от разрыва снарядов и непрестанный вой сирены, к собору со всех концов города тянулись люди. Некоторые пытался довезти мертвых и раненых. Половина из них бросали трупы у паперти и сами, изможденные, валились рядом. Вход в храм венчала свалка полуживых мертвецов.
Женщина сглотнула, подавляя приступ тошноты. Нет, никогда не привыкнуть ей к этому виду, запаху. Никогда не свыкнуться с резкими тревожными звуками вражеских самолетов, с отблесками пламени после взрыва, с падающими фугасами. Никогда она не привыкнет к войне и всеми силами будет бороться против нее. Выживет ей назло. И дочь спасет. Обе выживут! Если проснутся завтра…
Перекрестив Надю, закрыв ей ладонью глаза от страшной картины, женщина вошла в храм. И все изменилось. За стенами осталась война. Грохотала, бушевала, злилась, приглушаемая ими и ими же не пускаемая внутрь. Единственный островок отдыха в колесе войны.
Людей было на удивление много. Встав у южного придела, женщина опустила голову и зажмурилась, чтобы быть как можно дальше от войны. Надя напротив смотрела во все глаза. У стены прямо на каменные плиты опустились старухи, уже лишенные сил стоять. Перед солеей опирался на покрытый бурыми пятнами костыль сутулый одноногий человек. У главного придела сидели две незнакомые женщины, одинаково седые и сгорбленные. Когда одна из них обернулась, Надя зажала рот руками – незнакомка была вдвое младше Надиной мамы. Девочка оглядела убранство храма, высокий купол, окошки. Особое внимание привлек старец на одной из икон южного придела. Он не отрываясь смотрел на Надю, а его взгляд был полон любви и сострадания. Девочка долго разглядывала этого дедушку, смущаясь от того, что в свете редких свечей он казался совсем живым. Вдруг ей страстно захотелось его обнять, она шагнула навстречу старцу, но тут храм наполнился чистым басом чтеца, и девочка робко отступила. Дедушка не обиделся – с добротой и пониманием смотрел на Надю, и от его взгляда ей делалось легко и спокойно. Она даже удивилась.
Сначала она усердно старалась слушать, но пономарь читал так долго и заунывно, а слова были такие непонятные, что Надя быстро устала, опустилась на корточки и достала свою куклу: пусть теперь Ветеранка за нее слушает.
В храме становилось душно и прело. Будто что-то вспомнив, девочка снова оглядела прихожан, недоуменно дернула маму за рукав:
- А где Пасха? Как она выглядит? Я узнаю ее?
- Она будет позже, - улыбнулась мама, не открывая глаз. – Ты ее почувствуешь.
И Надя принялась ждать. Иногда ей казалось, что она засыпает, но боязнь пропустить Пасху всякий раз взбадривала ее. Когда перед глазами все снова начинало плыть и не было сил разомкнуть веки, по плечу легко, но настойчиво хлопала мама, а Наде казалось, что это старец с иконы не позволяет ей спать. Она с благодарностью смотрела на него и улыбалась.
И вот когда сил не осталось не только у Нади, но и у всех прихожан, когда вздохи и хрипы стали чаще, когда почти никто уже не стоял, храм наполнился удивительным звоном бубенчиков и все замерли, внимая этому звону, ожидая чего-то, чего Надя никак не могла уловить. Чуда? Волшебства? Мира?
Вошел пожилой священник с закопченным кадилом, оглядел храм. И, нарушая эту натянутую тишину, прогремел своим могучим баритоном, усиленным в тысячу раз акустикой:
- Христос Воскресе!
Его голос звучал звонко и чисто, летел, порхал над каждым страждущим, вселяя надежду в отчаявшиеся, усталые от постоянного горя сердца.
Никто не знал, что сегодня утром в подвале храма этот священник отпевал свою жену. Не знал и в этот миг, пожалуй, не поверил бы.
И тут Надя поняла, что Пасха уже здесь. Вот она – стоит за спиной иерея и отражается в глазах доброго старца на иконе. Только вот это не Надя пришла к ней, а Пасха к Наде. Но гостья почему-то не может спуститься с солеи, не может войти. И помощь-то нужна именно ей!
Показалось, что дедушка с иконы задорно подмигнул, подбодрил: ты же знаешь ответ! И Надя, широко улыбнувшись ему, радостно закричала, разрубая тишину паствы, еще не поверившей, боящейся поверить настоятелю:
- Воистину Воскресе!
И хор голосов заплясал под куполом, становясь все увереннее, тверже, смелее.
Мама удивленно покосилась на Надю, ласково погладила ее по голове:
- Надежда ты моя!
Следующий возглас ободренные прихожане радостно приветствовали по всем правилам, довольно переглядывались, целовались. И уже готовы были ответить в третий раз, но храм озарился яркими вспышками, оставшиеся стекла со звоном рассыпались, а голос священника заглушил новый мощнейший залп зениток. По небу мельтешили вражеские самолеты, всюду грохотало, мелькали прожектора, отчаянно выла сирена, буквально выгоняя людей из храма. Все кинулись к выходу, но дверь завалило чем-то снаружи. Тогда открыли проход в подвал, и люди в страшной панике бросились туда.
Надя с мамой оказались подхвачены потоком и смыты в спасительное убежище. Здесь настороженно прислушивались к взрывам на улице. Кого-то рвало. Последним спустился настоятель, оглядел до смерти перепуганных людей, еще минуту назад кричавших «Воистину!», и затянул пасхальный канон. В голосе его сначала ощущалась дрожь, и люди морщились. Но вот он исправился, запел ровнее, и одна, две, три старухи подхватили молитву.
Вскоре все успокоились, насколько позволяла обстановка, и богослужение продолжилось в подвале. По окончании многие достали ломтики черного хлеба и свечи, и батюшка окропил их святой водой. Те, кто пришел с пустыми руками, отчаянно и горько смотрели на счастливцев. С ними поделились. И на душе у Нади стало еще радостнее.
Одно обстоятельство очень беспокоило ее. Когда все притихли, а мамина рука немного ослабила хватку, девочка прокралась к священнику, осторожно потрясла его за колено. Прикорнувший было настоятель быстро открыл глаза, ласково подмигнул:
- Тебе чего?
- А как там дедушка? – беспокойно спросила Надя.
- Какой дедушка? – удивился собеседник.
- Ну тот, что на иконе. У него глаза добрые, и он все время на меня смотрел.
- Так-так.
- Он в черной одежде, а на шее как будто серо-синий шарф с рисунками. И пальцы вот так держит, - Надя изобразила подобие щепотки.
- Ах этот, - облегченно рассмеялся священник, - не волнуйся, девочка, батюшка Сергий не пропадет! И не в таких передрягах бывал.
- Да?
- Да!
- Ты слышишь, Ветеранка, - с замиранием выдохнула Надя, возвращаясь к маме.
Кукла добродушно улыбалась.

Из храма вышли под утро, когда редкие жители окрестных домов принялись разгребать завалы. Оказывается, бомбили рядом: вся площадь была усеяна обломками и телами–скелетами, обтянутыми кожей. Серое солнце освещало пыль, густыми облаками висящую в воздухе, забивавшуюся в легкие.
- Есть хочется, - вздохнула Надя, сильнее прижимаясь к маме.
Женщина едва стояла на ногах.
Я выживу, - она сжала кулаки и повела дочь домой.




2022 год