Люблю тебя любую

Вечер был теплым и безмятежным, как спящий, только что родившийся младенец. Я любила такие вечера, эти минуты затишья, когда Александр, мой муж, откладывал в сторону планшет с графиками и курсами валют, а я — книгу, которую уже который месяц не могла дочитать, и мы просто существовали вместе в теплом свете торшера.

«Давай сделаем что-то… глупое», — сказала я, подходя к нему сзади и обвивая руками шею. Он сидел в своем кресле, и даже затылок его выглядел сосредоточенным. «Например?»

«Например, напишем на листочках… десять качеств идеального супруга. Потом обменяемся и посмотрим».

Александр медленно повернулся, его карие глаза, обычно такие ясные и прямые, сейчас казались затемненными, уставшими. «Зачем? Это какая-то подростковая игра, Лиза».

«Чтобы посмотреть, совпадут ли наши ожидания. Чтобы стало… весело». Мой голос прозвучал фальшиво даже для моих собственных ушей. Я сама не знала, зачем предлагала это. Может, от скуки. Может, от желания услышать, как он напишет что-то вроде «всегда красивая» или «заботливая», и получить свою порцию подтверждения, что все в порядке. Что мы — идеальная пара, какой нас видят друзья и соседи.

Он вздохнул, но улыбнулся. Снисходительной, усталой улыбкой. «Хорошо. Только давай быстро. Мне надо еще отчет дописать».

Я принесла по листу бумаги из блокнота у телефона в его кабинете. Мы сели по разные стороны стола, как дуэлянты перед выстрелом. Я вынула свою любимую перьевую ручку, подарок Александра на третью годовщину свадьбы. Она была тяжелой, прохладной, и ее перо скользило по бумаге с шелковистым шепотом.

Я начала писать. Слова полились сами, будто я открыла шлюз, за которым годами копились невысказанные претензии, надежды, мелкие обиды. Я писала быстро, почти не задумываясь, выводя аккуратные строчки с нажимом настоящего перфекциониста.

1. Внимание. Настоящее, глубинное, а не кивок через газету.
2. Романтика. Не только в день святого Валентина.
3. Честность. Абсолютная. Даже в мелочах.
4. Поддержка. Не только моральная, но и вера в мои проекты.
5. Ухоженность. Следить за собой, не только я должна это делать.
6. Общие интересы. Найти, наконец, хобби, которое увлечет нас обоих.
7. Терпение. Когда у меня ПМС или просто плохой день.
8. Щедрость. Не материальная, а щедрость души. Но и материальная тоже.
9. Страсть. Чтобы поцелуй не был просто формальностью перед уходом на работу.
10. Чувство юмора. Чтобы смеяться вместе, а не просто улыбаться шуткам.
11. Умение слушать. Не просто ждать своей очереди говорить.
12. Самостоятельность. Чтобы я не чувствовала себя его матерью, напоминая о визитах к врачу.
13. Нежность. Спонтанные прикосновения, объятия без повода.
14. Амбиции. Не только карьерные, но и стремление развиваться как личность.
15. Уважение к моему пространству. Не перекладывать мои бумаги на столе.
16. Инициатива. Самому предлагать поездки, фильмы, решения бытовых проблем.
17. Эмоциональная доступность. Говорить о своих чувствах, а не копить в себе.
18. Верность. Это подразумевается, но я все равно впишу.
19. Ответственность. Не только за свои поступки, но и за общее настроение в доме.
20. Умение удивлять. Пусть это будут мелочи, но приятные.
21. Зрелость. Решать конфликты разговором, а не молчаливой обидой.
22. Забота. Помнить, что я люблю хурму, и поспать
23. Команда. Чувствовать, что мы — одна команда против всех проблем.
24. Принятие. Принимать меня такой, какая я есть.
25. Любовь. Настоящая, ежедневная, а не по инерции.

Я откинулась на спинку стула и перечитала список. Двадцать пять пунктов. Целая диссертация о неидеальности моего мужа. На мгновение мне стало стыдно, но я тут же подавила это чувство. Это была просто игра. Честная игра. И если он напишет что-то подобное про меня, я приму это к сведению. Я же взрослый, зрелый человек.

Я взглянула на Александра. Он сидел, ссутулившись, и что-то быстро писал обычной шариковой ручкой. Его лицо было сосредоточенным, но не напряженным. Скорее… отрешенным. Он заполнил всего несколько строчек и отложил ручку.

«Готов?» — спросила я, стараясь, чтобы голос звучал легко.
«Да», — он протянул мне свой желтый листок, сложенный пополам.
Я протянула ему свой, белый, исписанный мелким почерком с двух сторон.

Сердце заколотилось где-то в горле. Я развернула его листок. Он был маленьким, почти миниатюрным в моих ладонях. И на нем, посередине, без цифр, без списка, было всего три слова, выведенные его угловатым, стремительным почерком:

ЛЮБЛЮ ТЕБЯ ЛЮБУЮ.

Все.

Больше ничего.

Никаких качеств. Никаких ожиданий. Никаких условий.

Воздух вырвался из моих легких со свистом. Я подняла на него глаза. Он смотрел на меня, и в его взгляде не было ни упрека, ни торжества. Была лишь какая-то бездонная, усталая нежность. И в тот миг я увидела себя со стороны: женщину, сидящую с листком, испещренным двадцатью пятью пунктами претензий, в то время как ее муж написал всего три слова, которые перечеркивали всю ее мелочную, выверенную бухгалтерию любви.

Стыд.

Он накатил волной, горячей, удушающей, сжигающей все внутри. Он заполнил каждый уголок моего существа, каждую пору. Я почувствовала, как краснею, и это был внутренний пожар, который выжигал всю мою самоуверенность, всю мою наигранную «зрелость».

«Я…» — я попыталась что-то сказать, но язык заплетался. «Я просто… это же игра…»

Александр молча взял мой листок, развернул его и медленно, не торопясь, прочитал. Его лицо оставалось непроницаемым. Он дочитал до конца, аккуратно сложил листок обратно и положил его на стол.

«Интересный список», — произнес он тихо. Его голос был ровным, без эмоций. И от этого мне стало еще хуже.

«Саша, я…»

«Ничего, Лиза. Все в порядке». Он встал, подошел ко мне, положил руку на плечо. Его прикосновение было легким, почти невесомым. «Я пойду, допишу отчет».

Он вышел из гостиной, и я осталась одна с оглушительным гулом тишины, нарушаемым лишь стуком дождя и грохотом моего собственного сердца.

«Люблю тебя любую».

Эти слова звенели у меня в голове, как навязчивая мелодия. Они были простыми, как дыхание. И такими сложными. Что они значили? Принятие? Смирение? Или что-то иное, что-то, что я была не в состоянии понять в тот момент, захлестнутая своим позором?

Я сидела, уставившись в желтый листок, лежащий рядом с моим, испещренным претензиями. Его простота была оскорбительной. Она делала мой список не просто избыточным, а по-настоящему уродливым. Я пыталась вспомнить, когда в последний раз говорила ему что-то подобное. Не «ты сегодня хорошо выглядишь» или «спасибо, что помыл посуду», а просто «я люблю тебя». Без причин. Без повода. Просто так.

Не могла вспомнить.

Стыд начал медленно трансформироваться. Сначала в растерянность, потом в раздражение. Почему он написал именно это? Почему не сыграл в мою игру? Он что, хотел меня унизить? Показать, насколько он выше, мудрее, насколько его любовь безусловна, в то время как моя — список требований и условий?

Я встала, подошла к окну. За стеклом город тонул в дождевой пелене, огни фонарей и окон расплывались в грязных разводах. Мое отражение в стекле было бледным, искаженным. Я видела женщину с пустыми глазами и сжатыми губами.

«Люблю тебя любую».

А если бы я растолстела? Постарела? Заболела и перестала быть той ухоженной, целеустремленной Лизой, которой он когда-то сделал предложение? Он все равно бы любил? В это было трудно поверить. Любовь — это труд. Это ежедневный выбор. А не какая-то магическая формула.

Я решила действовать. Искупить свою вину. Сделать что-то, что вернет нам равновесие. На следующее утро я встала раньше него, приготовила его любимые сырники, хотя обычно мы завтракали кто во что горазд — он йогуртом, я — кофе. Насыпала в сахарницу именно тростниковый сахар, который он предпочитал.

Когда он вышел на кухню, уже в костюме и при галстуке, я сидела с самой светлой улыбкой, на которую была способна.

«Доброе утро! Сырники, как ты любишь».

Он удивленно поднял бровь. «Спасибо. Не ожидал». Сел, попробовал. «Вкусно».

Но его похвала прозвучала формально. Он ел быстро, поглядывая на часы. Его внимание было где-то далеко.

«Как отчет?» — спросила я, наливая ему кофе.
«Дописал. Отправил ночью».
«Ночью? А я не слышала».
«Ты крепко спала», — он отпил кофе и поставил чашку. «Спасибо за завтрак, Лиза. Мне пора».

Он встал, поцеловал меня в щеку — быстрый, сухой поцелуй, который мы отработали до автоматизма за годы брака, — и вышел.

Я осталась сидеть за столом, перед тарелкой с остывающими сырниками. Моя попытка вернуть все на круги своя провалилась. Он не сердился, не упрекал. Он просто… был вежлив. И отстранен. Как с коллегой, которая не вовремя принесла кофе.

Этот день тянулся мучительно долго. Я пыталась работать из дома, но не могла сосредоточиться. Слова «люблю тебя любую» продолжали свое черное дело. Они стали для меня не утешением, а обвинением. Я ловила себя на том, что анализирую каждое наше взаимодействие за последние месяцы. Его участившиеся задержки на работе. Его новую привычку проверять телефон, чуть отворачивая экран. Его иногда задумчивый, отстраненный вид.

Раньше я списывала это на усталость, на стресс. Теперь же, подпитанная ядовитым соком своего стыда, я начала видеть в этом знаки. Признаки того, что его «люблю тебя любую» — это не безусловное принятие, а равнодушие. Человек, который любит по-настоящему, разве не должен стремиться к идеалу? Разве не должен пытаться стать лучше? Его простота теперь казалась мне не мудростью, а апатией.

К вечеру я не выдержала. Я позвонила своей подруге Кате, единственному человеку, с которым можно было говорить откровенно.

«Слушай, у нас тут странная история», — начала я, стараясь говорить без драматизма, и пересказала ей вчерашний вечер.

Катя выслушала, не перебивая. Потом тяжело вздохнула. «Ну, Лиза… Ты, конечно, выдала. Двадцать пять пунктов… Это сильно».

«Я знаю! Мне ужасно стыдно. Но он… он написал всего три слова. И теперь я чувствую себя монстром. Или дурочкой. Не знаю».

«А почему ты чувствуешь себя монстром?» — спросила Катя. Ее голос был спокойным, аналитическим. «Ты выразила свои ожидания. Может, не самым тактичным способом, но честно. А он… Он просто ушел в сторону. Сделал такой красивый жест. Поставил тебя в неловкое положение».

Меня будто осенило. Да. Именно так я и чувствовала себя — поставленной в неловкое положение. Его ответ был слишком правильным, слишком чистым. Он не оставлял места для дискуссии, для диалога. Он просто был. Как монолит.

«Ты думаешь, он сделал это нарочно?» — тихо спросила я.

«Не знаю. Может быть. Мужчины иногда используют такие пассивно-агрессивные штуки. Вместо того чтобы сказать: «Знаешь, мне не нравится эта игра», они делают вид, что играют, но так, что потом ты себя виноватой чувствуешь».

Разговор с Катей не успокоил, а лишь подлил масла в огонь. Теперь я смотрела на ситуацию под новым углом. Возможно, это была не безграничная любовь, а изощренная манипуляция. Удар ниже пояса, замаскированный под поэзию.

Когда Александр вернулся домой, я наблюдала за ним с новой, подозрительной интенсивностью. Он был таким же, как всегда — уставшим, немного замкнутым. Он поужинал, спросил, как мой день, выслушал мой сжатый отчет и снова ушел в кабинет, сославшись на необходимость дозвониться до партнера из-за разницы во времени.

Я осталась убирать со стола. И тут мой взгляд упал на его рабочий пиджак, висевший на спинке стула. Из внешнего кармана торчал его телефон.

Сердце заколотилось с новой силой. Иррациональный, дикий импульс подсказывал мне проверить его. Никогда раньше я этого не делала. Мы уважали личное пространство друг друга. Но сейчас это уважение казалось наивным, глупым. «Люблю тебя любую» висело в воздухе насмешкой. Что, если за этими словами скрывалась ложь? Что, если его «любая» — это не я, а кто-то другой?

Я замерла на месте, прислушиваясь. Из кабинета доносился его ровный, деловой голос. Он разговаривал по домашнему телефону со своим партнером. У меня было несколько минут.

Я подошла к стулу, дрожащими пальцами вынула телефон. Экран был заблокирован. Пароль я знала — дата нашей свадьбы. Он был сентиментален в таких вещах. Или просто ленив, чтобы менять.

Я ввела цифры. Экран ожил.

Первое, что я увидела, — чаты в рабочем мессенджере. Ничего подозрительного. Потом СМС. В основном уведомления от банка, оператора связи. Я открыла галерею. Последние фото — скриншоты графиков, фото документов, снимок, который я сделала на днях с нашей собакой. Ничего.

Я уже собиралась положить телефон на место, когда мой палец сам собой нажал на иконку почтового клиента. У него было два ящика — рабочий и личный. Рабочий был забит под завязку. Личный… Я открыла его.

Писем было немного. Реклама, рассылки. И одно письмо без темы, от отправителя «А.», полученное три дня назад.

Что-то внутри меня сжалось в холодный комок. Я нажала на него.

Текст был коротким.

«Саш, все обдумала. Ты прав, это безумие. Я не могу. Прости. И удачи».

Больше ничего. Ни подписи, ни обращений.

Я застыла, вцепившись в телефон, пока пальцы не онемели. Воздух в кухне стал густым и вязким, им невозможно было дышать. «А.» Кто это? Анна? Алена? Анастасия? И что это за «безумие», от которого она отказалась? Какое предложение он ей сделал?

Обрывки воспоминаний, которые раньше казались незначительными, теперь сложились в ужасающую мозаику. Его задумчивость. Его частые «рабочие ужины». Его новая привычка… нет, не привычка, а именно что спорадические попытки быть нежным, как будто он пытался что-то компенсировать. И его слова… «Люблю тебя любую». Не потому что он святой, а потому что ему было СТЫДНО. Потому что он знал, что его любовь уже не такая чистая, не такая безусловная. Он смотрел на меня и видел женщину, которую предал если не на деле, то в мыслях, в намерениях. И эти три слова были его попыткой замолить грех. Не актом любви, а актом самооправдания.

Шаги в коридоре заставили меня вздрогнуть. Я судорожно закрыла почту, погасила экран и сунула телефон обратно в карман пиджака, как обожженная.

Александр вошел на кухню.

«Все убрала?» — спросил он, направляясь к холодильнику за водой.
«Да», — мой голос прозвучал хрипло, чужим.
Он взял бутылку, отпил и посмотрел на меня. Его взгляд был обычным. Усталым. Но теперь я видела в нем не просто усталость, а груз вины. Или мне так казалось?

«Ты в порядке?» — спросил он. «Выглядишь бледной».

«Голова немного болит. Пойду, прилягу».

Я прошла мимо него, не дотрагиваясь, и ушла в спальню. Легла на кровать и уставилась в потолок. Внутри меня бушевала буря из стыда, гнева, обиды и страха. Мой список из двадцати пяти пунктов теперь казался смешным, детским лепетом. Пока я составляла реестр своих мелких обид, мой муж планировал «безумие» с другой женщиной. И та, кажется, оказалась умнее и отказалась.

«Люблю тебя любую».

О, Боже. Эти слова теперь имели совершенно иной, зловещий оттенок. Они значили: «Я виноват перед тобой, и поэтому готов принять любую тебя, даже ту, со списком претензий, потому что сам я гораздо хуже».

Я повернулась на бок и сжалась калачиком. Холод проникал в кости, несмотря на тепло в комнате. Что мне теперь делать? Устроить сцену? Спросить прямо: «Кто такая А., и какое безумие ты ей предложил?»

Но что это даст? Он будет отрицать. Скажет, что это коллега, которую он хотел ввести в свой проект, а она отказалась. Или придумает другую, правдоподобную ложь. И я останусь с этой ложью наедине, еще более униженная и одинокая.

Или же он признается. И тогда наш брак, этот красивый фасад, который мы так тщательно выстраивали, рухнет в одночасье. И что тогда? Одиночество? Развод? Дележ имущества? Жалость друзей?

Страх оказался сильнее гнева. Я не была готова к правде. Я предпочла бы жить в аду подозрений, чем оказаться на холодном, безвоздушном пространстве правды.

Александр вошел в спальню поздно. Он тихо разделся и лег рядом. Он не попытался меня обнять. Мы лежали в темноте, спина к спине, разделенные всего несколькими сантиметрами, которые казались пропастью.

И в этой пропасти парили три слова: «Люблю тебя любую». Теперь они звучали как приговор. Как насмешка. Как самая изощренная ложь, которую я когда-либо слышала.

Я поняла, что игра, которую я затеяла вчера, не закончилась. Она только началась. И правила этой игры были мне неведомы. Это был психологический триллер, где ставкой был мой брак, мой рассудок и моя душа. А я была в нем главной героиней, которая только что обнаружила, что ее муж — не тот, кем она его считала. А она сама — не та сильная, уверенная женщина, которой пыталась казаться, а испуганное, одинокое существо, застывшее в паутине лжи и собственного стыда.

И самое ужасное было в том, что я сама, своим глупым списком, дала ему повод почувствовать себя жертвой. Я вручила ему оправдание для его потенциальной измены. «Она вечно мной недовольна, она меня пилит, она видит во мне только недостатки». А он, бедный, искал утешения на стороне, где его, наверное, ценили и принимали «любым».

Мысли кружились в голове, не давая уснуть. Каждая деталь нашего общения за последние месяцы пересматривалась, переоценивалась под новым, ужасным углом. Его похвала моему новому платью — было ли это искренне или попыткой загладить вину? Его внезапное предложение поехать на выходные в тот самый отель, где мы провели медовый месяц — жест отчаяния, чтобы оживить угасающие чувства, или ритуал прощания?

А та «А.»… Кто она? Коллега? Кто-то из его прошлого? Незнакомка? Я начала мысленно перебирать всех женщин из его окружения, чье имя начиналось на «А». Анна из бухгалтерии — замужем, двое детей, вряд ли. Алена, его бывшая однокурсница, с которой он иногда переписывался в соцсетях — жила в другом городе. Алиса… не было у него знакомых Алис.

Я чувствовала, как схожу с ума. Эта одна-единственная буква, этот инициал, стал для меня навязчивой идеей. Он преследовал меня в темноте, вырисовываясь на внутренней стороне век.

На следующее утро я проснулась разбитой, с тяжелой головой и щемящим чувством тревоги в груди. Александр уже встал. Я слышала, как он двигается на кухне. Мне не хотелось выходить к нему, видеть его лицо, которое, как мне теперь казалось, хранило тайну.

Но прятаться было бессмысленно. Я приняла душ, оделась и с наигранным спокойствием вышла на кухню.

«Доброе утро», — сказал он, помешивая кашу на плите. Он редко готовил завтрак. Еще одна деталь? Попытка быть «идеальным мужем» из моего списка после того, как его собственная «идеальность» дала трещину?

«Доброе», — буркнула я, садясь за стол.

Он поставил передо мной тарелку с овсянкой. «Ты вчера плохо выглядела. Надеюсь, сегодня лучше».

«Да, спасибо», — я взяла ложку, но есть не хотелось. Еда казалась безвкусной, как песок.

Он сел напротив. Мы ели в тишине. Звук наших ложек о фарфор резал слух.

«Лиза, — он отложил ложку и посмотрел на меня. Его взгляд был серьезным. — Насчет того вечера с листочками…»

Я замерла, сжимая ложку так, что костяшки пальцев побелели.

«…Мне жаль, если я тебя обидел. Я не хотел».

«Обидел?» — я фыркнула, не в силах сдержать сарказм. «Ты написал, что любишь меня любую. Какая же здесь обида?»

Он помолчал, глядя на свою тарелку. «Иногда простые вещи… могут быть восприняты неправильно. Я просто хотел сказать, что ты мне дорога. Без всяких условий. А твой список… он был очень подробным. Я понял, что, наверное, часто не дотягиваю до твоих ожиданий».

Он говорил тихо, искренне. И в его словах не было ни капли злонамеренности. Только сожаление. И, возможно, усталость. Но я уже не могла верить этой искренности. Я видела за ней тень другой женщины, тень его вины.

«Не дотягиваешь?» — мой голос дрогнул. «Саша, это была просто игра. Глупая игра. Я не ожидала, что ты воспримешь это так близко к сердцу».

«Любое слово, сказанное любимым человеком, воспринимается близко к сердцу», — мягко сказал он. «И двадцать пять пунктов… это не просто слово. Это целый манифест».

Вот оно. Он почувствовал себя атакованным. И, возможно, именно это чувство и подтолкнуло его к тому, чтобы искать утешения у «А.». Моя собственная рука, написавшая этот проклятый список, вырыла яму, в которую теперь проваливался наш брак.

«Прости», — прошептала я, и в этот раз это была не фальшивая уловка, а искреннее, отчаянное чувство. Я просила прощения не только за список, но и за свое подозрение, за свой тайный поиск в его телефоне, за ту стену, которая выросла между нами по моей же вине.

Он протянул руку через стол и накрыл мою. Его ладонь была теплой, твердой. «Ничего. Забудем».

Но мы не могли забыть. С этого момента наша жизнь разделилась на «до» и «после». До списка. После списка. До тех трех слов. После них.

Мы продолжали жить вместе, ходить на работу, встречаться с друзьями, улыбаться друг другу. Но что-то сломалось. Доверие? Теперь каждый его звонок, каждое опоздание, каждое сообщение на телефоне заставляло мое сердце сжиматься. Я стала тенью, следящей за своим мужем.

Я начала проверять его вещи. Аккуратно, чтобы он ничего не заподозрил. Пластиковая карта — я запоминала суммы и места трат, ища несоответствия. Карманы пиджаков — в поисках следов — чужой парфюм, билеты в кино, волосы. Его планшет, к которому у меня был пароль. Я пролистывала историю браузера, искала скрытые папки.

Я ничего не находила. Никаких улик. Никаких следов «А.». Это письмо в его почте казалось призраком, миражом, который я могла и придумать в приступе паранойи.

Но отсутствие доказательств не успокаивало. Оно лишь заставляло меня сомневаться все больше и больше.

Недели превращались в месяцы. Напряжение не спадало, а лишь накапливалось, как статическое электричество перед грозой. Мы разговаривали, смеялись, даже занимались любовью, но это было похоже на тщательно отрепетированный спектакль. Мы играли роли счастливой пары, боясь сорваться и произнести вслух страшные слова.

Однажды вечером, разбирая старые коробки на антресоли, я наткнулась на нашу свадебную фотографию. Мы смотрели в объектив сияющими, беззаботными глазами. Мы были так молоды. Так полны надежд. Я провела пальцем по его улыбающемуся лицу на фото. Куда делся тот человек? И куда делась я?

Вдруг мой палец нащупал что-то на обратной стороне рамки. Я перевернула ее. Сзади, на картонной подложке, был приклеен сложенный вчетверо листок бумаги. Старый, пожелтевший.

С замиранием сердца я развернула его.
Это был его почерк. Угловатый, стремительный. Тот самый, что вывел «Люблю тебя любую».

«Лиза,
Сегодня наш день. Я стою у алтаря и смотрю на тебя, и у меня перехватывает дыхание. Я не знаю, каким я буду мужем. Наверное, не идеальным. Я могу быть упрямым, рассеянным, иногда слишком погруженным в работу. Но я хочу, чтобы ты знала одно: я люблю тебя. Не за то, что ты красивая, умная или добрая. А просто потому, что ты — это ты. Люблю тебя любую. Такой, какая ты есть. И какой станешь. Навсегда. Твой Саша».

Это было написано в день нашей свадьбы. Десять лет назад.

Я опустилась на пол, среди пыльных коробок, и зарыдала. Рыдания вырывались из самой глубины души, сотрясая все тело. Это была не манипуляция. Это не было оправданием будущей измены. Это было самое искреннее, самое чистое признание, какое только может сделать один человек другому. Он написал эти слова тогда, когда его любовь была настоящей, незамутненной бытом, претензиями и подозрениями. И он повторил их в тот вечер, не как укол, а как напоминание. Как эхо того дня, того чувства.

А я… я своим списком, своим недоверием, своим тайным рысканием в его личных вещах растоптала это чувство. Я взяла его святыню и превратила ее в орудие пытки для нас обоих.

Я сидела на полу и плакала до тех пор, пока не закончились слезы. Потом я аккуратно сложила листок и спрятала его в карман. Я спустилась вниз. Александр смотрел телевизор в гостиной.

Я подошла к нему и села рядом. Он посмотрел на мое заплаканное лицо, и в его глазах мелькнула тревога.

«Что случилось?»

Я взяла его руку и сжала в своих. «Саша… прости меня. Пожалуйста, прости».

Он смотрел на меня, не понимая. «За что?»

«За все. За тот список. За то, что не увидела самого главного. За то, что заставила тебя сомневаться».

Он помолчал, потом обнял меня. «Я же сказал, забыли».

«Нет, не забыли. И не забудем. Но… давай попробуем начать все сначала. Без списков. Без подозрений. Просто… будем любить друг друга. Любыми».

Он прижал меня к себе, и я почувствовала, как бьется его сердце. Быстро, тревожно. Или это стучало мое собственное?

«Хорошо, — прошептал он. — Давай попробуем».

В ту ночь мы спали, обнявшись, как в первые годы брака. Но даже в его объятиях я чувствовала холодную дрожь страха. Я нашла объяснение его словам. Я нашла оправдание его поступку. Но я так и не нашла ответа на главный вопрос: кто такая «А.»?

И пока этот вопрос оставался без ответа, тень сомнения продолжала жить в нашем доме. Она притаилась в углах, шепталась с дождем за окном и смотрела на меня пустыми глазницами каждый раз, когда я ловила на себе задумчивый взгляд мужа.

Мы попытались начать все сначала. Но почва под нами была зыбкой, как песок. И я понимала, что рано или поздно нам предстоит провалиться в ту пропасть, которую я вырыла своими подозрениями. Пропасть между «люблю тебя любую» и моей непонятно откуда взявшейся ревностью.