Идеальный Беннигсен - 10

Картина маслом

Так вот, если сличить то, как в разных редакциях мемуаров, разыгралось «сражение» вокруг «события» - убиения Павла I, - то как-то не хватает фактуры …  А где же её взять?!
Ведь как уже говорилось, никаких других источников, принадлежащих перу Беннигсена кроме письма фон-Фоку и «Записок о войне …», увы,  не сохранилось. Впрочем, точно ли не сохранилось?

Оказывается, если покопаться в памяти, то вдруг можно наткнуться на некие изображения и даже тексты. Причём будут они документально-художественного свойства. Ну, так что же с того – нам всё пригодится, что в дело годится!

Так вот, для, так сказать, общеполитической характеристики - а именно на ней мы остановились, - нашего героя можно использовать одну картину. Причем в буквальном смысле! И сопроводить фактическим её описанием, принадлежащим перу самого Льва Толстого!  Читатель, конечно же, уже догадался, что речь идет о хрестоматийном полотне российского художника Алексея Кившенко «Военный совет в Филях». Не будем загружать наше повествование исторической фактурой написания сего полотна – она хорошо известна. Перейдем к самой картине, на которой среди 12-ти участников военного совета, присутствует и даже «говорит» Л.Л. Беннигсен. «Говорят» присутствующее военные чины пером Льва Толстого. Двенадцатый участник «совета» - Малаша, девочка 7-9 лет, лежащая на печи, - остается безмолвным наблюдателем из числа гражданских лиц.

Без предварительных рассуждений перейдем к объемной цитате из главы IV, части  3, III-го тома «Войны и мира». Единственно позволим себе сопроводить упомянутых генералов указанием их возраста и звания – это поможет нам точнее определиться со сложившейся на совете субординацией.   

«Вокруг мужицкого елового стола, на котором лежали карты, планы, карандаши, бумаги, собралось так много народа, что денщики принесли еще лавку и поставили у стола. На лавку эту сели пришедшие: Ермолов (35 лет, генерал-майор), Кайсаров (29 лет, дежурный генерал штаба) и Толь (35 лет, полковник). Под самыми образами на первом месте сидел с Георгием на шее, с бледным, болезненным лицом и со своим высоким лбом, сливающимся с голой головою, Барклай-де-Толли  (50 лет, генерал от инфантерии).  Второй уже день он мучился лихорадкой, и в это самое время его знобило и ломало. Рядом с ним сидел Уваров (43 года, генерал-лейтенант)  и негромким голосом  что-то, быстро делая жесты, сообщал Барклаю. Маленький, кругленький Дохтуров (53 года, генерал от инфантерии), приподняв брови и сложив руки на животе, внимательно прислушивался. С другой стороны сидел, облокотивши на руку свою широкую со смелыми чертами и блестящими глазами голову, граф Остерман-Толстой (42 года, генерал-лейтенант) и казался погруженным в свои мысли. Раевский (40 лет, генерал-лейтенант) с выражением нетерпения, привычным жестом наперед курчавя свои черные волосы на висках, поглядывал то на Кутузова (65 лет, генерал от инфантерии, главнокомандующий), то на входную дверь. Твердое, красивое и доброе лицо Коновницына (47 лет, генерал-лейтенант) светилось нежною и хитрою улыбкой. Он встретил взгляд Малаши и глазами делал ей знаки, которые заставляли девочку улыбаться.
Все ждали Беннигсена (67 лет, генерал от кавалерии), который доканчивал свой вкусный обед под предлогом нового осмотра позиции. Его ждали от четырех до шести часов, и во всё это время не приступали к совещанию и тихими голосами вели посторонние разговоры.
Только когда в избу вошел Беннигсен, Кутузов выдвинулся из своего угла и подвинулся к столу, но настолько, что лицо его не было освещено поданными на стол свечами.
Беннигсен открыл совет вопросом: «оставить ли без боя священную и древнюю столицу России или защищать ее?» Последовало долгое и общее молчание. Все лица нахмурились, и в тишине слышалось сердитое кряхтенье и покашливанье Кутузова. Все глаза смотрели на него. Малаша тоже смотрела на дедушку. Она ближе всех была к нему и видела, как лицо его сморщилось: он точно собрался плакать. Но это продолжалось недолго.
— Священную древнюю столицу России! — вдруг заговорил он, сердитым голосом, повторяя слова Беннигсена, и этим указывая на фальшивую ноту этих слов. — Позвольте вам сказать, ваше сиятельство, что вопрос этот не имеет смысла для русского человека. (Он перевалился вперед своим тяжелым телом.) Такой вопрос нельзя ставить, и такой вопрос не имеет смысла. Вопрос, для которого я просил собраться этих господ, это вопрос военный. Вопрос следующий: «Спасенье России в армии. Выгоднее ли рисковать потерею армии и Москвы, приняв сраженье, или отдать Москву без сражения? Вот на какой вопрос я желаю знать ваше мнение». (Он откачнулся назад на спинку кресла.)
Начались прения. Беннигсен не считал еще игры проигранною. Допуская мнение Барклая и других о невозможности принять оборонительное сражение под Филями, он, проникнувшись русским патриотизмом и любовью к Москве, предлагал перевести войска в ночи с правого на левый фланг и ударить на другой день на правое крыло французов. Мнения разделились, были споры в пользу и против этого мнения. Ермолов, Дохтуров и Раевский согласились с мнением Беннигсена. Руководимые ли чувством потребности жертвы пред оставлением столицы или другими личными соображениями, но эти генералы как бы не понимали того, что настоящий совет не мог изменить неизбежного хода дел, и что Москва уже теперь оставлена. Остальные генералы понимали это и, оставляя в стороне вопрос о Москве, говорили о том направлении, которое в своем отступлении должно было принять войско. Малаша, которая, не спуская глаз, смотрела на то, что делалось перед ней, иначе понимала значение этого совета. Ей казалось, что дело было только в личной борьбе между «дедушкой» и «длиннополым», как она называла Беннигсена. Она видела, что они злились, когда говорили друг с другом, и в душе своей она держала сторону дедушки. В средине разговора она заметила быстрый лукавый взгляд, брошенный дедушкой на Беннигсена, и вслед затем к радости своей заметила, что дедушка, сказав что-то длиннополому, осадил его: Беннигсен вдруг покраснел и сердито прошелся по избе. Слова, так подействовавшие на Беннигсена, были спокойным и тихим голосом выраженное Кутузовым мнение о выгоде и невыгоде предложения Беннигсена: о переводе в ночи войск с правого на левый фланг для атаки правого крыла французов.
— Я, господа, — сказал Кутузов, — не могу одобрить плана графа. Передвижения войск в близком расстоянии от неприятеля всегда бывают опасны, и военная история подтверждает это соображение. Так, например... (Кутузов как будто задумался, приискивая пример и светлым, наивным взглядом глядя на Беннигсена). Да вот хоть бы Фридландское сражение, которое, как я думаю, граф хорошо помнит, было... не вполне удачно только оттого, что войска наши перестраивались в слишком близком расстоянии от неприятеля... — Последовало, показавшееся всем очень продолжительным, минутное молчание.
Прения опять возобновились, но часто наступали перерывы, и чувствовалось, что говорить больше не о чем».

Что касается картины, то мгновенье, на котором художник «остановил» действие совета, относится к полемике между Ермоловым и Кутузовым. Горячий генерал упорствует в намерении дать повторное сражение Наполеону, но Кутузов прерывает его движением руки.
На самом деле, на том совете главным оппонентом Кутузову был именно Беннигсен. Его опоздание, вызванное, согласно Толстому, «вкусным обедом», быть может, более чем упорство в отстаивании невыгодной позиции, раздражало  главнокомандующего. И его «прозрачный» намек на неудачное перестроение русских войск под Фриндладом, когда армией командовал Беннигсен, вызвало неловкое «минутное» молчание.
А вот вопрос, «оставить ли без боя священную и древнюю столицу России или защищать ее?», заданный Беннигсеном, требует дополнительного комментария …